– Как чувствуешь себя сегодня, Хоува? – спрашивает она, улыбаясь и глядя в свой планшет. – Готов к медицинской проверке? – Я чувствую себя склонным к прогулке, – говорю я. – Выйдем в сад. Стахнин замирает и, моргая, смотрит на меня. – Хоува, ты же знаешь, что это невозможно. Я заметил, что наша охрана почти не смотрит за нами. Сенсоры мониторят наши жизненные показатели, камеры следят за нашими перемещениями, микрофоны записывают наши звуки. Некоторые сенсоры отслеживают применение нами магии – и ничто из них, ни один не может замерить даже десятой доли того, что мы делаем. Я обиделся бы, если бы мне только что не показали, насколько для них важно то, чтобы мы были низшими. Низших существ ведь не следует мониторить, верно? Создания силанагистанской магестрии никак не могут иметь способностей, превосходящих ее. Немыслимо! Нелепо! Не глупи. Отлично, я оскорблен. И больше у меня нет терпения к вежливой снисходительности Стахнин. Потому я нахожу линии магии, идущие к камерам, и спутываю их с линиями магии, идущими к их собственным инфокристаллам, и увязываю их. Теперь камеры будут показывать только то, что сняли в последние несколько часов, – по большей части это я, сижу у окна и размышляю. Я делаю то же самое с аудиооборудованием, убрав последний разговор между мной и Стахнин. Я делаю все это малейшим усилием воли, поскольку я был создан, чтобы влиять на машины размером с небоскреб, так что камеры – ерунда. Я использую больше магии, чтобы связаться с остальными и рассказать им какую-нибудь шутку. Остальные, однако, сэссят то, что я делаю. Бинимва ловит мой настрой и тут же предупреждает остальных – поскольку я, как правило, послушный. Я до последнего времени верил в Геоарканию. Возмущается обычно Ремва. Но прямо сейчас Ремва холодно молчит, переваривая то, что мы узнали. Гэва тоже тиха – она в отчаянии, пытается понять, как потребовать невозможного. Душва утешают друг друга, обнимаясь, а Салева слишком много спит. Предупреждение Бинимвы воспринимает усталый, отчаявшийся, поглощенный собой слух, и оно проходит мимо. Тем временем улыбка Стахнин начинает угасать, поскольку только сейчас она поняла, что я серьезно. Она меняет позу, упирая руки в боки. – Хоува, это не смешно. Как понимаю, у тебя есть шанс погулять в другой раз… Я нашел наиболее эффективный способ ее заткнуть. – Проводник Галлат знает, что ты считаешь его привлекательным? Стахнин замирает, округлив глаза. У нее карие глаза, но ей нравятся льдистые. Я видел, как она смотрит на Галлата, хотя прежде мне было все равно. Да и сейчас тоже. Но я представляю, что считать ньесса привлекательным – табу в Сил Анагисте, и ни Галлат, ни Стахнин не могут себе позволить быть обвиненными в таком извращении. Галлат вышвырнет Стахнин при первом упоминании – даже моем. Я переключаюсь на нее. Она чуть пятится, хмурясь от моей прямоты. Мы не отстаиваем себя, мы конструкты. Инструменты. Мое поведение аномально настолько, что она должна будет донести, но не это так обеспокоило ее. – Никто не слышал моих слов, – говорю я очень ласково. – Никто не видел того, что случилось в этой комнате прямо сейчас. Расслабься. Ее нижняя губа чуть-чуть дрожит прежде, чем она заговаривает. Мне неприятно, совсем чуть-чуть, из-за того, что я ее так расстроил. Она говорит: – Ты не уйдешь далеко. В-витаминное голодание… ты и остальные были так сделаны. Без особой пищи – которую мы вам готовим – ты умрешь через несколько дней. Только теперь до меня доходит, что Стахнин думает, будто я намерен сбежать. То, что только что сказала мне эта проводник, – не непреодолимое препятствие. Довольно просто украсть еду и взять с собой, хотя когда она кончится, я умру. Моя жизнь в любом случае будет краткой. Но по-настоящему меня беспокоит то, что идти-то мне некуда. Весь мир – Сил Анагист. – Сад, – повторяю я наконец. Это будет моим великим приключением. Моим побегом. Я подумываю рассмеяться, но привычка казаться бесстрастным сдерживает меня. Честно говоря, я и не хочу никуда идти. Я просто хочу ощущать себя так, словно имею хоть какой-то контроль над собственной жизнью, пусть на несколько мгновений. – Я хочу на пять минут выйти в сад. И все. Стахнин переминается с ноги на ногу, и вид у нее откровенно жалкий. – Я могу из-за этого потерять мое положение, особенно если увидит кто-то из старших проводников. Меня могут посадить. – Возможно, у тебя будет миленькое окно с видом на сад, – говорю я. Она морщится. И затем, поскольку я не оставил ей выбора, она ведет меня из камеры вниз по лестнице и наружу. С этого ракурса сад пурпурных цветов выглядит странно, нахожу я, и совсем иначе пахнет звездчатка вблизи. Это странный запах – удивительно сладкий, почти сахарный, с привкусом ферментации там, где старые цветы завяли или высохли и скрошились. Стахнин суетится, слишком много осматривается, в то время как я медленно иду, жалея, что не могу обойтись без нее. Но что есть, то есть: я не могу гулять по комплексу в одиночку. Если охрана и другие проводники нас увидят, они решат, что у Стахнин есть официальное поручение, и не спросят меня… если только она успокоится. Но затем я резко останавливаюсь за танцующим паучьим деревом. Стахнин тоже останавливается, хмурится и откровенно интересуется, что происходит, – и тут она видит то же, что и я, и замирает. Впереди из комплекса выходит Келенли и останавливается между двумя кудрявыми кустами, под аркой из белых роз. За ней выходит проводник Галлат. Она стоит, скрестив руки на груди. Он кричит ей что-то в спину. Мы не настолько близко, чтобы я мог расслышать его слова, хотя злоба его очевидна. Однако их тела читаются ясно, как слои. – О нет, – бормочет Стахнин. – Нет, нет, нет. Нам надо… – Тихо, – шепчу я. Я хочу сказать – утихни, но она так или иначе успокаивается, так что я хотя бы могу их видеть. И мы стоим и наблюдаем, как ссорятся Галлат и Келенли. Я совсем не слышу его голоса, и мне приходит в голову, что она не может повышать на него голос – это небезопасно. Когда он хватает ее за руку и поворачивает к себе, она автоматически прикрывает рукой живот. Всего лишь на миг. Галлат тут же отпускает ее, похоже, удивленный ее реакцией и собственной яростью, и она мягко убирает руку. Спор возобновляется, и на сей раз Галлат протягивает руки, словно что-то предлагает. В его позе есть мольба, но я замечаю, насколько напряжена его спина. Он просит – но думает, что не должен. Я вижу, что когда это не помогает, он прибегает к другой тактике. Я закрываю глаза – они заболели, когда я, наконец, понял. Келенли одна из нас во всем, что имеет значение, и всегда была такой. Она медленно выпрямляется. Наклоняет голову, делая вид неохотной капитуляции, что-то отвечает. Это неправда. По земле проходит эхо ее гнева, страха и нежелания. И все же спина Галлата несколько теряет напряженность. Он улыбается, жестикулирует шире. Снова подходит к ней, берет за руки, нежно говорит с ней. Я изумляюсь тому, как она эффективно погасила его гнев. Он словно и не видит, как она отводит глаза, когда он говорит, или как она не отвечает взаимностью, когда он привлекает ее к себе. Она улыбается в ответ на что-то, но даже с пятидесяти футов я вижу, что это игра. Ведь и он должен видеть? Но я начинаю понимать, что люди верят в то, во что хотят верить, а не в то, что есть на самом деле, что можно увидеть, потрогать и сэссить. Успокоенный, он поворачивается, чтобы уйти – по счастью, не по той тропинке, на которой затаились мы со Стахнин. Его поведение изменилось полностью – настроение его явно улучшилось. Я ведь должен радоваться, не так ли? Галлат возглавляет проект. Если он счастлив, то и нам безопаснее. Келенли стоит, глядя ему вслед. Затем она поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Стахнин сдавленно ахает, но она дура. Конечно же, Келенли не донесет. Зачем ей? Она вела свою игру не ради Галлата. Затем она тоже покидает сад следом за Галлатом. Это был последний урок. Думаю, тот, что был мне нужнее всего. Я сказал Стахнин отвести меня в мою камеру, и она чуть не стонет от облегчения. Вернувшись и расплетя магию следящего оборудования, я отсылаю Стахнин, ласково напоминая ей не быть глупой, и ложусь на койку, чтобы обдумать новое знание. Оно засело во мне, как уголек, заставляя все вокруг обугливаться и дымиться. * * * И тут, через несколько ночей после возвращения с настроечной миссии Келенли, уголек зажигает пламя во всех нас. Мы впервые после путешествия собираемся вместе. Мы сплетаем наше присутствие в слое холодного угля, что, наверное, хорошо, поскольку Ремва посылает сквозь нас всех шипение, подобное шороху песка в трещинах. Это звучит/дает ощущение/сэсуну сточных линий, терновой рощи. Это также эхо статической пустоты в нашей сети, где некогда были Тетлева – а также Энтива и Арва. Вот что ждет всех нас, как только мы дадим им Геоарканию, говорит он. Гэва отвечает: Да. Он снова шипит. Я никогда не сэссил его таким разгневанным. За дни после нашей прогулки он все больше распалялся гневом. Но ведь и все мы тоже – и теперь пришла пора потребовать невозможного. Мы не должны дать им ничего, заявляет он, и я ощущаю, как его решимость крепнет, становится жестокой. Нет. Мы должны вернуть им то, что они забрали. Неестественные третьестепенные обертонные импульсы впечатления и действия идут волной по нашей сети: наконец-то план. Способ создать невозможное, если мы не можем его потребовать. Верный выброс нужной энергии в нужный момент после того, как фрагменты будут запущены, но до того, как Движитель будет исчерпан. Вся запасенная во фрагментах магия – десятилетий, цивилизаций, миллионов жизней – хлынет обратно в систему Сил Анагиста. Сначала она выжжет терновые рощи и их горестный урожай, дав, наконец, мертвым покой. Затем магия пройдет сквозь нас, самые уязвимые компоненты великой машины. Когда это случится, мы умрем, но лучше смерть, чем то, что они нам предназначили, так что мы удовлетворены. Как только мы погибнем, магия Планетарного Движителя свободно хлынет во все контуры города и выжжет их так, что уже не восстановить. Все узлы Сил Анагиста отключатся – трансмали встанут, если у них нет резервных генераторов, свет погаснет, машинерия остановится, все бесчисленные удобства современной магестрии исчезнут из обстановки, утвари и косметики. Труды поколений ради Геоаркании будут утрачены. Кристаллические фрагменты Движителя станут лишь очень большими камнями, разбитыми, выгоревшими и бесполезными. Мы не будем жестокими как они. Мы можем запрограммировать фрагменты на падение подальше от наиболее населенных районов. Мы – чудовища, созданные ими, и даже больше чем чудовища, но мы будем такими, какими хотим быть в момент нашей смерти. Так мы достигли соглашения? Да. Ремва, в ярости. Да. Гэва, в печали. Да. Бинимва, в смирении. Да. Салева, в праведном гневе. Да. Душва, устало. И я, свинцово тяжело, говорю: Да. Мы согласились. И лишь в душе я думаю – нет, видя глазами разума лицо Келенли. Но порой, когда мир жесток, любовь должна быть еще более жестокой. * * * День Пуска. Нам принесли пищу – белок с ломтиком свежего сладкого фрукта и напиток, считающийся популярным деликатесом, как нам сказали: сеф, идущий веселенькими разводами цвета при добавлении туда разных витаминов. Особое питье для особого дня. У него известковый вкус. Он мне не нравится. Настает время ехать в Нулевую Точку. Здесь вкратце описание работы Планетарного Движителя. Сначала мы разбудим фрагменты, сидевшие в своих гнездах десятилетиями, прокачивая жизненную энергию через все узлы Сил Анагиста – и запасая часть ее для дальнейшего использования, включая ту, что принудительно подавалась в них из терновых рощ. Сейчас они достигли оптимума по запасу и генерированию, и каждый стал самодостаточным арканным двигателем сам по себе. Теперь, когда мы призовем их, фрагменты выйдут из своих гнезд. Мы объединим их мощь в стабильную сеть и, после отражения ее от рефлектора, который усилит и еще больше сконцентрирует магию, направим ее в оникс. Оникс направит энергию прямо в ядро Земли, вызвав переполнение, которое оникс потом направит в голодные контуры Сил Анагиста. По сути, Земля станет тоже огромным планетарным движителем, генератором, когда ее ядро будет выдавать магии больше, чем в него накачивается. С этого момента система станет самоподдерживающейся. Сил Анагист вечно будет питаться жизнью самой планеты. (Невежество – не то слово для всего этого. Верно, никто в те дни не думал о Земле как о живом существе – но мы-то должны были догадаться. Магия – побочный продукт жизни. И раз в Земле есть магия… Мы все должны были догадаться.) Все, что мы до того делали, было практикой. Мы никогда не смогли бы активировать весь Планетарный Движитель тут, на Земле – слишком много осложнений, включая отклонения углов, скорости распространения и сопротивления, кривизну полушарий. Планеты так неудобно округлы. В конце концов, наша мишень – Земля; линии зрения, линии силы и притяжения. Если мы останемся на планете, все, на что мы сможем реально повлиять, – это Луна. Потому Нулевая Точка никогда не была на Земле. Итак, в предрассветные часы нас отводят в особый вид трансмаля, несомненно генджинированного из какого-то кузнечика или вроде того. У него алмазные крылья и громадные углепластовые ноги, дымящиеся сжатой запасенной энергией. Когда проводники загоняют нас на борт трансмаля, я вижу другие трансмали наготове. Похоже, с нами летит большая группа, чтобы узреть, наконец, завершение великого проекта. Я сижу там, где мне сказано, все мы пристегнуты, поскольку толчок трансмаля порой может пересиливать геомагестрическую энергию… Хм-м-м. Достаточно сказать, что старт может быть несколько тревожным. Это ничто по сравнению с погружением в живой, бурлящий фрагмент, но я полагаю, что люди считают его большим и диким. Мы все шестеро сидим, спокойные, холодные и целеустремленные, а они болтают вокруг нас, а трансмаль прыжком срывается к Луне.