– А что такое сточная линия? – спрашивает Ремва, когда я сломал лед. Это заставляет Галлата смотреть на него чуть с большим раздражением. Все мы напряжены. – Злая Смерть, – выдыхает наконец Галлат. – Легче показать, чем рассказать. Пошли. Он быстро идет вперед, и на сей раз никто из нас не смеет жаловаться, хотя мы передвигаем наши несчастные ноги на низком сахаре крови и некотором обезвоживании. Следом за Галлатом мы достигаем самого нижнего яруса, пересекаем трек трансмаля и проходим между двумя громадными гудящими пилонами. И… мы уничтожены. За пилонами, объясняет нам проводник Галлат, не скрывая нетерпения, находится система запуска и транслирующая система фрагмента. Он пускается в подробное техническое описание, которое мы впитываем, но не то чтобы слушаем. Наша сеть, почти постоянная система связей, при помощи которой мы вшестером общаемся и получаем взаимные рокочущие предупреждения или поддерживаем друг друга песней утешения, полностью умолкла и застыла. Это шок. Это ужас. Суть объяснения Галлата такова: когда фрагменты были выращены десятки лет назад, они не могли сами начать генерировать магию. Неживые, неорганические предметы вроде кристаллов инертны в отношении магии. Потому, чтобы помочь фрагментам начать генеративный цикл, в качестве катализатора необходимо использовать сырую магию. Каждому мотору нужен стартёр. Возьмем сточные линии: они выглядят как лозы, толстые и шишковатые, перекрученные и извивающиеся, чтобы сформировать жизнеподобные заросли вокруг основания фрагмента. И в ловушке лоз… Мы пойдем посмотреть на них, сказала мне Келенли, когда я спросил, где ньессы. Они все еще живы, с первого взгляда понимаю я. Хотя они неподвижно лежат, распростершись, среди зарослей (поверх лоз, обвитые ими, пронзенные ими там, где лозы проросли сквозь плоть), невозможно не сэссить нежные нити серебра, мечущиеся среди клеток вот этой руки или танцующие вдоль волосков вот этой спины. Некоторые из них, как мы видим, дышат, хотя это движение такое медленное. Многие в лохмотьях, истлевших за годы, некоторые наги. Их волосы и ногти не отросли, и их тела не производят отходов, которые мы могли бы видеть. Они также не чувствуют боли, инстинктивно ощущаю я; это хотя бы милосердно. Это потому, что сточные линии забирают всю магию жизни из их тел, кроме единственной струйки, которая необходима для поддержания в них жизни. Держать их живыми для производства большей жизни. Это и есть терновая роща. Давно, когда нас только что извлекли из автоклавов, когда мы еще учились использовать язык, встроенный в наши мозги во время фазы роста, один из проводников рассказал нам историю о том, куда нас отправят, если мы по какой-то причине станем неспособны работать. Тогда нас было четырнадцать. Нас отправят в отставку, сказала она, туда, где мы будем продолжать косвенно помогать проекту. – Там спокойно, – сказала проводник. Я хорошо это помню. Она улыбалась, говоря это. – Увидите. Жертвы терновой рощи провели здесь много лет. Десятилетий. Взгляд охватывает сотни их, и еще тысячи, невидимые в зарослях, расположенных по всей окружности основания аметиста. Миллионы, если помножить на двести пятьдесят шесть. Мы не можем видеть Тетлеву или прочих, но мы знаем, что и они тоже где-то здесь. Все еще живые – и не живые. Галлат заканчивает, пока мы молча смотрим на все это. – Потому после запуска системы, как только генеративный цикл установлен, возникает лишь периодическая необходимость в перезапуске. – Он вздыхает, устав от собственного голоса. Мы молча смотрим. – Сточные линии запасают магию на всякий возможный случай. В День Пуска каждый сливной резервуар должен иметь запас примерно в тридцать семь ламмотиров, что в три раза… – Он осекается. Вздыхает. Чешет переносицу. – Бессмысленно. Она играет с тобой, дурак. – Словно он не видит того, что видим мы. Словно эти запасенные, превращенные в компоненты жизни ничего для него не значат. – Довольно. Пора возвращаться в комплекс. И мы возвращаемся домой. И наконец, начинаем составлять план. * * * Брось их наземь, уложи Сделай их землей для ржи! Заглуши их, затопчи, Прыгай, топай и скачи! Пусть кричат – а ты не слышь! Так злодеев победишь! Детская досанзийская считалка, популярная в квартентах Юменес, Халтоли, Нианон и Эуэх, происхождение неизвестно. Существует множество вариантов. Это, видимо, основной текст. 11 Ты почти дома ОХРАНА НА УЗЛОВОЙ СТАНЦИИ, похоже, действительно думает, что может справиться с вами, когда ты и прочие кастримиты появляетесь из пеплопада. Ты полагаешь, что многие из вас действительно выглядят как большая, чем обычно, банда с учетом вашей засыпанной пеплом и изъеденной кислотой одежды и исхудалого вида. У Юкки даже нет времени, чтобы послать Данель попробовать договориться прежде, чем они начинают палить из арбалетов. Они никудышные стрелки, в чем вам везет; но закон средних чисел на их стороне, в чем вам не везет. Три кастримита падают под стрелами прежде, чем ты понимаешь, что Юкка понятия не имеет, как использовать торус в качестве щита, – но после ты вспоминаешь, что и ты тоже не можешь этого сделать без последствий. Ты кричишь Матчишу, и он делает это с алмазной точностью, превратив стрелы в снег с ошметками дерева, примерно так же, как ты в Тиримо в тот последний день. Он не так искусен, как ты тогда. Часть торуса остается вокруг него; он просто растягивает и переформирует его передний край, образуя барьер между Кастримой и большими шлаковыми воротами узловой станции. К счастью, перед ним никого нет (после того как ты крикнула, чтобы все убрались с дороги). Затем последним выбросом перенаправленной кинетической энергии он разбивает ворота и замораживает арбалетчиков прежде, чем распустить торус. Затем, пока Опоры Кастримы бросаются вперед, чтобы взяться за дело, ты идешь к Матчишу, который распростерся на полу телеги, тяжело дыша. – Грязновато, – говоришь ты, поймав его руку и прижав к себе, поскольку ты не можешь взять ее в ладони. Ты ощущаешь холод его кожи сквозь слои одежды. – Надо было заякорить торус как минимум в десяти футах. Он ворчит, закрывает глаза. Выносливость у него источилась просто в ржавь, но, вероятно, он слишком ослаб от голода, а с орогенией это не очень-то сочетается. – Мне не приходилось делать ничего затейливей, чем людей морозить, да и то пару лет назад. – Затем он сердито смотрит на тебя. – Ты-то сама, вижу, помочь не удосужилась. Ты устало улыбаешься. – Потому, что я знаю, что ты справишься. – Затем ты соскребаешь лед с дна телеги, чтобы тебе было где посидеть, пока сражение не закончится. Когда все кончено, ты гладишь заснувшего Матчиша и идешь искать Юкку. Она прямо за воротами внутри вместе с Эсни и парой Опор, и все они с изумлением смотрят на маленький загон. Там коза – равнодушно смотрит на всех и жует свое сено. Ты не видела коз с самого Тиримо. Но главное – прежде всего. – Постарайтесь, чтобы они не убили доктора или докторов, – говоришь ты Юкке и Эсни. – Они, вероятно, забаррикадировались с узловиком. Лерна не знает, как ухаживать за ним, здесь нужно особое умение. – Ты на миг замолкаешь. – Если ты еще придерживаешься этого плана. Юкка кивает и смотрит на Эсни, которая кивает и бросает взгляд на другую женщину, которая зыркает на молодого человека, который бросается в здание узла. – Каков шанс, что доктор убьет узловика? – спрашивает Эсни. – Ради милосердия. Ты подавляешь желание сказать: Милосердие для людей. Такой образ мысли должен исчезнуть, даже если ты думаешь так в своем озлоблении. – Невелик. Объясните ему сквозь дверь, что вы не намерены убивать тех, кто сдается, если думаешь, что это поможет. – Эсни посылает с этим другого гонца. – Конечно, я все еще придерживаюсь плана, – говорит Юкка. Она трет лицо, размазывая пепел. Под этим пеплом еще пепел, и въелся он глубоко. Ты уж и забыла, каков у нее природный цвет лица, и не можешь сказать, красит ли она глаза по-прежнему. – В смысле, большинство из нас могут справиться с толчками контролируемым образом, теперь даже дети, но… – Она смотрит на небо. – Ладно. Тут вот это. – Ты следуешь за ее взглядом, но уже знаешь, что увидишь. Ты пыталась не видеть этого. Все пытались. Разлом. По эту сторону Мерца неба не существует. Дальше к югу пепел, который выбрасывает Разлом, успевает подняться в атмосферу и немного рассеяться, формируя рябые облака, царящие в небе, к чему ты привыкла за последние пару лет. Но здесь… Здесь ты пытаешься поднять глаза, но прежде чем ты вообще добираешься до неба, твой взгляд захватывает нечто вроде медленно кипящей черно-красной стены вдоль всего видимого северного горизонта. То, что ты видишь, при извержении вулкана называлось бы столбом извержения, но Разлом – не какой-то одинокий выброс. Это тысячи вулканов, поставленных впритык непрерывной линией подземных огней и хаоса от одного побережья Спокойствия до другого. Тонки пытается заставить всех называть то, что ты видишь, правильным термином: пиро-кучево-дождевое облако, гигантское грозовое облако из пепла, огня и молний. Ты уже слышала, как люди использовали другой термин – просто Стена. Ты думаешь, что это название и приживется. А вообще ты подозреваешь, что если через пару поколений кто-то останется жив, чтобы дать название этой Зиме, то это будет что-то вроде Зима Стены. Ты слышишь слабый, но вездесущий рокот в земле. Низкий бесконечный рык в твоем среднем ухе. Разлом – не просто землетрясение, это продолжающееся, динамическое расхождение двух тектонических плит по новой линии тектонического нарушения. Афтершоки первоначального разлома не прекратятся в течение долгих лет. Твои сэссапины в эти дни просто звенят, веля тебе крепиться или бежать, зудят от необходимости сделать хоть что-нибудь с сейсмической угрозой. Ты все понимаешь, но в этом-то и проблема: все орогены Кастримы сэссят то же, что и ты. Ощущают тот же зудящий позыв что-то сделать. И если они не многоколечники с отточенной в Эпицентре точностью, способные обуздать других многоколечников, прежде чем активировать древнюю сеть артефактов мертвой цивилизации, это сделать что-нибудь убьет их. Так что Юкка свыкается с истиной, которую ты поняла с тех пор, как проснулась с каменной рукой: чтобы выжить в Реннанисе, Кастриме понадобятся узловики. Придется позаботиться о них. И когда эти узловики умрут, Кастриме придется найти кого-то на замену. Вот об этом пока никто не говорит. Первостепенное прежде всего. Через некоторое время Юкка вздыхает и бросает взгляд на открытую дверь здания. – Похоже, бой окончен. – Похоже, – говоришь ты. Молчание затягивается. На ее скулах играют желваки. Ты добавляешь: – Я пойду с тобой. Она смотрит на тебя. – Ты не обязана. – Ты рассказывала ей о том, как впервые увидела узловика. Она слышит этот все еще живой ужас в твоем голосе. Нет уж. Алебастр показал тебе путь, и ты больше не увиливаешь от долга, возложенного им на тебя. Ты повернешь голову узловика, покажешь Юкке шрам на затылке, объяснишь процесс поражения. Тебе нужно будет показать ей, как провода минимизируют пролежни. Поскольку если она собирается сделать этот выбор, она в точности должна знать, какую цену ей – и Кастриме – придется платить. Ты сделаешь это – заставишь ее все это увидеть, заставишь себя еще раз на это посмотреть, поскольку это вся правда о том, что есть орогены. Спокойствие боится вас не просто так, это правда. Но оно должно по той же причине и уважать вас. Но они выбрали только одно. Юкка прежде других должна услышать все. Она стискивает челюсти, но кивает. Эсни с любопытством смотрит на вас обеих, но затем пожимает плечами, когда вы с Юккой идете в узел вдвоем. * * * Узел представляет собой полностью забитый склад, который, как вы понимаете, предназначен служить дополнительным хранилищем для самой общины. Припасов больше, чем даже голодная, неприкаянная Кастрима способна съесть, и здесь есть все, в чем все так отчаянно нуждаются, – сушеные красные и желтые фрукты и консервированная зелень. Юкка не дает людям устроить нежданный пир по случаю – вам по-прежнему необходимо сохранять хранилища Земля знает сколько – но не мешает основной части общины прийти в почти праздничное настроение, когда все устраиваются на ночь с почти полными животами впервые за много месяцев. Юкка ставит охрану на входе в комнату узловика. – Никому не надо видеть это дерьмо, – заявляет она, и по ее словам ты подозреваешь, чтобы у кого-нибудь из глухачей общины не зародилось идей – как и по поводу склада. Она приставляет тройную охрану к козе. Среди Инноваторов есть девушка из сельскохозяйственной общины, которой поручается узнать, как доить козу. Она справляется. Беременная женщина, потерявшая в пустыне одного из своих домашних партнеров, получает первую долю молока. Это может оказаться бесполезным. Голод и беременность плохо сочетаются, и она говорит, что ребенок уже несколько дней не шевелится. Вероятно, лучше потерять его сейчас, если уж на то пошло, здесь, когда Лерна добыл антибиотики и можно простерилизовать инструменты и спасти как минимум жизнь матери. И все же ты смотришь, как она берет маленький горшочек молока, когда ей его дают, и выпивает до дна, хотя и кривится от вкуса. Рот ее тверд. Это шанс. Это то, что имеет значение. Также Юкка ставит наблюдателей у душа узловой станции. Это не то чтобы охрана, но они нужны, поскольку многие кастримиты родом из простецких срединных общин и не знают, как работает внутренний водопровод. К тому же, некоторые часами стоят под горячим душем, рыдая, пока пепел и въевшийся в кожу пустынный песок сползают с их высохшей от кислоты кожи. Теперь после десяти минут наблюдатели тихонько выпроваживают людей оттуда и направляют к скамейкам вдоль стен комнаты, где они могут выплакаться, пока остальные в свою очередь моются. Ты принимаешь душ и не чувствуешь ничего, кроме чистоты. Когда ты садишься в уголке столовой узла, откуда вынесли мебель, чтобы несколько сотен людей могли поспать без пепла, – ты садишься на спальник, привалившись к шлакоблочной стене, и погружаешься в размышления. Невозможно не заметить гору, скрывающуюся в камне прямо за тобой. Ты не зовешь его, поскольку остальные кастримиты настороженно относятся к Хоа. Он единственный камнеед в округе, а они помнят, что камнееды не нейтральная безобидная сторона. Но ты тянешься назад и похлопываешь по стене рукой. Гора чуть шевелится, и ты что-то ощущаешь – жесткий тычок – в крестец. Послание получено, и ответ прислан. Удивительно, как приятно ощущается этот момент личного контакта. Тебе нужно ощущать снова, думаешь ты, наблюдая за двумя десятками маленьких сцен, разыгрываемых перед тобой. Вот две женщины спорят о том, кто из них получит последнюю долю сушеных фруктов в их общинном пайке. Двое мужчин, прямо позади них, украдкой перешептываются, в то время как один передает другому мягкую губку – вроде тех, которыми экваториалы подтираются. Всем нравятся эти маленькие моменты роскоши, когда судьба их дает. Темелл, мужчина, который теперь учит детей-орогенов общины, лежит, обложенный ими, похрапывая на своем спальнике. Один мальчик свернулся у него под животом, а нога Пенти в носке лежит у него на шее. Напротив через комнату Тонки стоит рядом с Хьяркой – или, скорее, Хьярка держит ее за руки и пытается вовлечь во что-то вроде медленного танца, а Тонки стоит неподвижно и выкатывает глаза, пытаясь не улыбаться. Ты не знаешь точно, где Юкка. Зная ее, ты предполагаешь, что, возможно, она проводит ночь под навесом или в палатке снаружи, но надеешься, что на сей раз она позволила одному из ее любовников остаться с ней. У нее целое стойло сменяющих друг друга молодых мужчин и женщин, некоторые из них проводят время и с другими партнерами, и несколько одиночек, которые не против, чтобы Юкка использовала их порой для снятия стресса. Юкке сейчас это нужно. Кастрима должна позаботиться о своей предводительнице. Это нужно Кастриме, тебе, и как раз когда ты об этом думаешь, из ниоткуда появляется Лерна и садится рядом с тобой.