– Это надо остановить. Я остановлю. – Она закрывает глаза. И мокрые ресницы слипаются. – Я обещаю. Она не знает, кому обещает. Но это и не имеет значения. Вскоре после этого трансмаль достигает Сердечника. Сил Анагист: Один ОНИ ЗАБИРАЮТ КЕЛЕНЛИ УТРОМ. Это неожиданно, по крайней мере для нас. И это не из-за нас на самом-то деле, как мы быстро понимаем. Первым приезжает проводник Галлат, хотя я вижу еще несколько других высокопоставленных проводников, разговаривающих в доме над садом. Он не выглядит недовольным, когда вызывает Келенли наружу и разговаривает с ней тихо, но настойчиво. Мы все встаем и виновато вибрируем, хотя не сделали ничего плохого, лишь провели ночь на жестком полу, прислушиваясь к странным звукам чужого дыхания и случайных движений. Я наблюдаю за Келенли, опасаясь за нее, желая защитить ее, хотя это ощущение только зарождается, я не знаю, какая ей грозит опасность. Она стоит, выпрямившись во весь рост, как одна из них, разговаривая с Галлатом. Я сэсуной чувствую ее напряжение, как золу разлома, готовую соскользнуть. Они стоят снаружи маленького садового домика, в пятнадцати футах от нас, но я слышу, как Галлат на миг повышает голос. – И сколько еще ты намерена заниматься этой дурью? Спать в сарае? Келенли спокойно отвечает: – А в чем проблема? Галлат – самый высокопоставленный из проводников. И самый жестокий. Мы не думаем, что он преднамеренно такой. Он, похоже, просто не понимает, что к нам вообще можно относиться жестоко. Мы настройщики машины, мы сами должны быть настроены ради блага проекта. То, что этот процесс иногда приводит к страданиям или страху быть списанным в терновую рощу… несущественно. Мы гадали, есть ли чувства у самого Галлата. Я вижу сейчас, что есть, когда он отходит с лицом, просто идущим кругами, как вода от камня, от обиды после попавших в цель слов Келенли. – Я был добр с тобой. – Голос его дрожит. – И я благодарна тебе. – Голос Келенли не дрогнул, как и мускулы на ее лице. Она впервые выглядит и говорит как одна из нас. И как мы часто это делаем, она ведет с ним разговор, который совершенно не связан с исходящими из их уст словами. Я проверяю – в окружающем ничего нет, кроме угасающих вибраций их голосов. И все же. Галлат в упор смотрит на нее. Затем боль и гнев уходят с его лица, сменяясь усталостью. Он отворачивается и резко бросает: – Ты нужна мне в лабе сегодня. В подсетке опять флуктуации. Лицо Келенли в конце концов оживает, брови сдвигаются. – Мне сказали – три дня. – Геоаркания имеет преимущество перед твоими планами на выходные, Келенли. – Он смотрит на маленький дом, где сгрудились я с остальными, и перехватывает мой взгляд. Я не отвожу взгляда по большей части потому, что так зачарован его страданием, что даже и не вспоминаю, что это надо делать. На миг он кажется смущенным, затем раздраженным. Он говорит ей с обычным нетерпеливым видом: – Биомагестрия способна лишь давать удаленные сканы снаружи комплекса, но они утверждают, что действительно засекли некоторую интересную очистку потока в сети настройщиков. Что бы ты с ними ни делала, это явно не пустая трата времени. Так что я отведу их туда, куда ты планировала сегодня. После можешь вернуться в комплекс. Она смотрит на нас. На меня. Мой мыслитель. – Это должна быть довольно простая прогулка, – говорит она ему, глядя на меня. – Им надо увидеть местный фрагмент двигателя. – Аметист? – изумленно смотрит на нее Галлат. – Так они живут в его тени. Постоянно видят его. Как это может помочь? – Они не видели его гнезда. Им надо полностью понять процесс его роста – более чем теоретически. – Она тут же отворачивается от меня и идет к большому дому. – Просто покажи им, потом можешь подбросить их до комплекса, и все. Я отлично понимаю, почему Келенли говорит с ним небрежным тоном и почему она не прощается перед тем, как уйти. Точно так же и мы, когда нам приходится наблюдать или сэссить, когда наказывают кого-то из нашей сети, делаем вид, что нам все равно. (Тетлева. Твоя песня бесцветна, но не молчалива. Откуда ты поешь?) Это снимает наказание с остальных и не дает проводникам сосредоточить свой гнев еще на ком-то. Однако понимать это и ничего не чувствовать, когда она уходит, – две разные вещи. Проводник Галлат после этого в ужасном настроении. Он велит нам собираться, чтобы идти. Нам нечего собирать, хотя некоторым из нас нужно устранить из себя отходы прежде, чем мы двинемся, и всем нам нужна вода и пища. Он позволяет тем, кому нужно, воспользоваться маленьким туалетом Келенли или кучей листьев на заднем дворе (я в их числе, очень странно сидеть на корточках, но это весьма полезный опыт), затем приказывает забыть о голоде и жажде и идти за ним, и мы идем. Он ведет нас очень быстро, хотя ноги у нас короче, чем у него, и ноют со вчерашнего дня. Мы с облегчением видим вызванный им трансмаль, поскольку можем сесть, и нас отвезут к центру города. Остальные проводники едут с нами и Галлатом. Они говорят с ним, игнорируя нас, он отвечает резко и односложно. Они спрашивают его по большей части о Келенли – всегда ли она так уперта, не думает ли он, что это непредвиденный генджиниринговый дефект, почему он вообще разрешает ей влиять на проект, когда она фактически только старомодный прототип. – Потому что до сих пор она ни разу не ошибалась в своих предположениях, – резко отвечает он после третьего такого вопроса. – Именно по этой причине мы, в конце концов, и разработали настройщиков. Без них Планетарному Движителю понадобится еще семьдесят лет рихтовки, прежде чем мы хотя бы сможем попытаться провести первый опытный пуск. Когда сенсоры машины способны точно сказать тебе, что не так и как заставить все в целом работать эффективно, глупо не прислушаться. Это вроде успокаивает их, и они оставляют его в покое и снова начинают переговариваться – но друг с другом, не с ним. Я сижу рядом с проводником Галлатом. Я замечаю, как в нем растет напряжение от брезгливости остальных проводников, и гнев расходится от его кожи, как остаточное тепло от нагретого солнцем камня после наступления ночи. В отношениях проводников всегда есть странная динамика. Мы, как можем, догадываемся, хотя до конца не понимаем. Сейчас, однако, благодаря объяснениям Келенли я вспоминаю, что у Галлата нежелательное происхождение. Нас-то сделали такими, а он просто родился с бледной кожей и льдистыми глазами – чертами, свойственными ньессам. Он не ньесс – ньессов больше нет. Есть другие, силанагистанские расы с бледной кожей. Однако по его глазам можно предположить, что в истории его семьи – дальней истории, иначе ему не позволили бы обучаться или получать медицинское обслуживание и занимать его нынешнее престижное положение – кто-то заделал ребенка с ньессом. Или нет. Это может быть случайной мутацией или случайной пигментацией. Но, похоже, никто это таковым не считает. Вот почему, хотя Галлат работает усерднее и проводит больше времени в комплексе, чем кто бы то ни было, остальные проводники обращаются с ним так, будто он ниже, чем на самом деле. Если бы он сам не обращался с нами точно так же, я бы его пожалел. А сейчас я боюсь его. Всегда боялся. Но ради Келенли я решил быть отважным. – Почему ты сердишься на нее? – спрашиваю я. Мой голос тих, и его трудно расслышать на фоне гудения метаболического цикла трансмаля. Несколько других проводников замечают мои слова. Но им все равно. Я хорошо выбрал время. Галлат вздрагивает, затем смотрит на меня так, будто прежде никогда не видел. – Что? – Келенли. – Я встречаюсь с ним взглядом, хотя мы усвоили, что проводники такого не любят. Они считают визуальный контакт вызовом. Но также они отмахиваются от нас легче, когда мы на них не смотрим, а сейчас я не хочу, чтобы от меня отмахивались. Я хочу, чтобы он прочувствовал этот разговор, даже если его слабые, примитивные сэссапины не могут передать ему, что мои ревность и обида подняли температуру водоносного слоя города на два градуса. Он зло смотрит на меня. Я отвечаю бесстрастным взглядом. Я чувствую напряжение в сети. Остальные, которые, конечно же, заметили то, что проигнорировали проводники, внезапно пугаются за меня… но я почти не ощущаю их тревоги, внезапно осознав наше отличие. Галлат прав: мы действительно меняемся, становимся сложнее, наше влияние на окружающую среду усиливается в результате того, что показала нам Келенли. Это усовершенствование? Я еще не уверен. Пока мы растеряны. А прежде были по большей части единообразны. Ремва и Гэва злы на меня, за то что я пошел на такой риск, прежде не согласовав его со всеми – и эта безответственность, полагаю, мой собственный симптом изменения. Бимнива и Салева иррационально злы на Келенли из-за того, что она странным образом влияет на меня. Душве все мы надоели, и они просто хотят домой. Под гневом Гэвы чувствуется страх за меня, но она и жалеет меня, поскольку я думаю, что она понимает, что мое безрассудство – симптом чего-то другого. Я решил, что я влюблен, но любовь – это болезненная горячая точка, кипящая под моей поверхностью там, где некогда была стабильность, и мне это не нравится. В конце концов, я некогда был создан как самый лучший инструмент, который когда-либо создавала великая цивилизация. Теперь же я узнал, что я ошибка, сляпанная кое-как чокнутыми ворами, напуганными собственной серостью. Я не знаю, как реагировать, кроме как безрассудно. Но никто из них не сердится на Галлата за то, что он слишком опасен, чтобы даже просто разговаривать с ним. В этом есть что-то очень неправильное. Наконец Галлат говорит: – С чего ты взял, что я сердит на Келенли? – Я открываю было рот, чтобы сказать о напряженности его тела, его голосовом напряжении, выражении его лица, и он раздраженно фыркает. – Не бери в голову. Я знаю, как вы обрабатываете информацию. – Он вздыхает. – И, полагаю, ты прав. Я определенно прав, но я понимаю, что не следует напоминать ему о том, чего он знать не хочет. – Ты хочешь, чтобы она жила у тебя дома. – Я не был уверен, что это дом Галлата до разговора нынче утром. Но я должен был бы догадаться – дом пах как он. Все мы не очень разбираемся в остальных чувствах, кроме сэсуны. – Это ее дом, – резко отвечает он. – Она выросла здесь, как и я. – Келенли рассказывала мне об этом. Она воспитывалась вместе с Галлатом, думала, что она нормальная, пока кто-то в конце концов не рассказал ей, почему родители ее не любят. – Она была частью проекта. – Он напряженно кивает с горько искривленным ртом. – И я тоже. Человеческий ребенок был необходимым для контроля, а у меня были… полезные характеристики для сравнения. Я считал ее сестрой, пока нам обоим не исполнилось по пятнадцать лет. Тогда нам рассказали. Так долго. И все же Келенли должна была заподозрить, что она иная. Серебряное мерцание магии вокруг нас течет в нас как вода. Все могут его сэссить, но мы настройщики. Мы ею живем. Она живет в нас. Она никогда не могла даже подумать о себе как о нормальной. Однако Галлат был совершенно ошарашен. Возможно, его мировоззрение так же перевернулось, как теперь мое. Возможно, он барахтался – барахтается – точно так же, пытаясь примирить свои чувства с реальностью. Я ощущаю внезапную симпатию к нему. – Я никогда не обращался с ней плохо. – Голос Галлата стал тихим, и я не уверен, что он все еще говорит со мной. Он скрестил руки и закинул ногу за ногу, упорно глядя сквозь одно из окон трансмаля невидящим взглядом. – Никогда не обращался с ней как с… – Внезапно он моргает и бросает угрюмый взгляд на меня. Я хочу кивнуть, чтобы показать, что понимаю, но какой-то инстинкт удерживает меня. Я просто смотрю на него в ответ. Он расслабляется. Я не понимаю, почему. Он не хочет, чтобы ты услышал от него «как с вами», – сигналит Ремва, раздраженно гудя на мою тупость. – И он не хочет, чтобы ты понял, что это значит, если он так скажет. Он убеждает себя, что он не такой, как те, кто сделал тяжелее его собственную жизнь. Это ложь, но она ему нужна, и ему нужно поддерживать эту ложь. Ей не следовало говорить нам, что мы ньессы. Мы не ньессы, отвечаю я гравитационными импульсами. По большей части я раздражен тем, что ему пришлось это подчеркивать. Поведение Галлата очевидно теперь, когда Ремва объяснил. Для них мы ньессы. Гэва посылает простой микротолчок, чьи реверберации она гасит, так что мы сэссим потом только холодное молчание. Мы перестаем спорить, поскольку она права. Галлат продолжает, не зная о нашем кризисе идентичности: – Я дал ей столько свободы, сколько мог. Все знают, что она такое, но мы дали ей те же привилегии, как и любой нормальной женщине. Конечно, есть ограничения, запреты, но обоснованные. Я не мог показать себя небрежным, если… – Он осекается, погружаясь в собственные мысли. Мускулы на его скулах разочарованно подергиваются. – Она ведет себя так, словно не может этого понять. Словно проблема во мне, а не в мире. Я пытаюсь помочь ей! – И он испускает тяжелый вздох разочарования. Однако мы услышали достаточно. Позже, переваривая все это, я скажу остальным – Она хочет быть личностью. Она хочет невозможного, скажут Душва. Галлат считает, что лучше она будет принадлежать ему, чем Сил Анагисту. Но чтобы стать личностью, она должна перестать быть… принадлежащей. Кому бы то ни было. Тогда Сил Анагист должен перестать быть Сил Анагистом, печально добавит Гэва. Да. Все они будут правы, мои друзья-настройщики… но это не значит, что стремление Келенли неправильно. Или что нечто невозможно лишь потому, что это очень, очень трудно. Трансмаль останавливается в той части города, которая, на удивление, кажется знакомой. Я видел этот район только раз и все же узнаю схему улиц и виноцветы на одной зеленой стене. Качество света, падающего сквозь аметист, и садящееся солнце пробуждают во мне чувства тоски и облегчения, которые, как я однажды узнаю, называются тоской по дому. Остальные проводники выходят и направляются назад, в комплекс. Галлат подзывает нас. Он все еще зол и хочет поскорее все закончить. Мы следуем за ним медленно, поскольку наши ноги короче и мышцы ноют, пока он, наконец, не замечает, что мы и наши охранники отстаем на десять футов. Он останавливается, чтобы мы его догнали, но челюсть его выставлена, и пальцы одной из сложенных рук выбивают короткий ритм. – Быстрее, – говорит он. – Я хочу вечером начать пусковые испытания. Мы понимаем, что жаловаться бесполезно. Отвлечься часто бывает полезно. Гэва говорит: – Что мы спешим увидеть? Галлат нетерпеливо качает головой, но отвечает. Как и планировала Гэва, он идет медленнее, чтобы говорить с нами, что позволяет и нам замедлить шаг. Мы отчаянно переводим дыхание. – Гнезда, в которых были выращены эти фрагменты. Вам рассказывали основы. Сейчас каждый фрагмент служит блоком питания для какого-либо узла Сил Анагиста – берет магию, катализирует ее, часть возвращает городу и сохраняет избыток. Естественно, пока двигатель не активирован. Он внезапно останавливается, отвлекаясь на наше окружение. Мы достигли запретной зоны вокруг основания фрагмента – трехъярусного парка с несколькими административными зданиями и остановкой на маршруте трансмаля (как нам сказали), который раз в неделю ходит в Сердечник. Все очень утилитарно и слегка нудно. И все же над нами, заполняя небо почти насколько хватает взгляда, возвышается аметистовый фрагмент. Несмотря на нетерпеливость Галлата, все мы останавливаемся и в благоговении смотрим вверх. Мы живем в его цветной тени, и мы созданы для того, чтобы удовлетворять его нужды и контролировать его выходную мощность. Он – мы, мы – он. И все же редко нам удается видеть его вот так, напрямую. Все окна наших камер выходят на другую сторону. (Связь, гармония, видимость и волнообразная эффективность; проводники не хотят рисковать случайной активацией.) Это величественное сооружение, думаю я, как по своему физическому состоянию, так и по суперпозиции магии. В последнем своем состоянии он пылает, его кристаллическая решетка почти полностью заряжена аккумулированной магией, которую мы вскоре используем для запуска Геоаркании. Когда мы переключим мировые энергетические системы с обелисков, ограниченных циклом запас-генерация, на неограниченные потоки внутри земли, и когда Сердечник полностью выйдет в сеть для их регулирования, и когда мир окончательно достигнет мечты величайших лидеров и мыслителей Сил Анагиста… …что же. Тогда я и все остальные больше не будем нужны. Мы столько слышали о том, что случится, как только мир освободится от дефицита и нужды. Люди будут жить вечно. Путешествовать к другим планетам за пределами нашей звезды. Проводники заверили нас, что нас не убьют. На самом деле, нас будут славить как вершину магестрии и живое воплощение того, чего может достичь человечество. Это ли не цель, к которой следует стремиться – достичь поклонения? Разве нам не следует гордиться? Но впервые я подумал о той жизни, какой хотел бы для себя, будь у меня выбор. Я подумал о доме, в котором живет Галлат: огромном, красивом, холодном. Я думаю о домике Келенли в саду, маленьком и окруженном маленькой растущей магией. Я думаю о жизни с Келенли. Сидеть у ее ног каждый вечер, говорить с ней сколько хочу, на любом знакомом мне языке без страха. Я думаю о ее улыбке, лишенной горечи, и эта мысль дарит мне невероятное блаженство. Затем я чувствую стыд, словно не имею права воображать такое. – Пустая трата времени, – бормочет Галлат, глядя на обелиск. Я вздрагиваю, но он не замечает. – Ладно. Вот он. Понятия не имею, почему Келенли хотела, чтобы вы это видели, но теперь вы видите. Мы восхищаемся, как приказано. – Мы можем… подойти ближе? – спрашивает Гэва. Некоторые из нас стонут сквозь землю; наши ноги болят, мы голодны. Но она отвечает в отчаянии: Пока мы здесь, мы можем получить из этого максимум. Словно соглашаясь, Галлат вздыхает и трогается вперед, вниз по наклонной дороге к основанию аметиста, где тот прочно сидит в гнезде с момента первого введения питательной среды. Я видел верхушку аметистового фрагмента, теряющуюся среди летящих облаков и порой обрамленную белым светом Луны, но эта часть для меня нова. Вокруг ее основания трансформаторные пилоны – это я знаю из обучения, – которые отводят часть магии из генерирующего горна аметистового сердечника. Эта магия – крохотная фракция невообразимого объема, который способен производить Планетарный Движитель – распределяется по бесчисленным контурам в дома, здания, машинерию, зарядные станции трансмалей по всему городу-узлу. Так же во всех городах-узлах Сил Анагиста по всему миру – всего двести пятьдесят шесть фрагментов. Внезапно мое внимание привлекает странное ощущение – самая странная вещь, какую я когда-либо сэссил. Что-то расплывчатое… что-то вблизи генерирует силу, которая… Я качаю головой и останавливаюсь. – Что это? – спрашиваю я прежде, чем подумать, разумно ли говорить снова, когда Галлат в дурном настроении. Он останавливается, хмуро смотрит на меня, затем, похоже, понимает смятение на моем лице. – О, думаю, ты достаточно близко стоишь, чтобы засечь это здесь. Это просто отклик сточной линии.