– Я такое уже делал, – говорит он, но как-то неуверенно. – И выжил. Но ты не помнишь, как, думает она, ощущая ужас, для которого у нее нет слова. (Это слово предчувствие.) Затем край уже здесь, и трансмаль ныряет вперед. Нэссун ахает и вцепляется в подлокотники кресла – но, удивительно, головокружения нет. Трансмаль не набирает скорости; его движение на миг замирает, и Нэссун улавливает краем глаза жгутики в размытом движении по краям окна, каким-то образом изменяющие траекторию трансмаля от движения вперед на вниз. Что-то еще приспосабливается к этой перемене, так что Нэссун и Шаффа не валятся вперед из кресел. Нэссун обнаруживает, что ее спина прижата к спинке кресла крепко, как и прежде, хотя это невозможно. Тем временем тихий шум внутри трансмаля, который до сих пор был слишком тихим, почти подсознательным, внезапно начинает усиливаться. Незримые механизмы дрожат быстрее в безошибочном ритме разгона. Когда трансмаль заканчивает опрокидывание, окно снова заполняет чернота, но на сей раз Нэссун знает, что это зияющая тьма дыры. Впереди больше ничего нет. Только движение вниз. – Запуск, – говорит голос внутри трансмаля. Нэссун ахает и сильнее вцепляется в руку Шаффы, когда ее вжимает в спинку кресла при движении. Однако не так сильно, как должно бы, поскольку все чувства говорят ей, что они должны были бы рвануть вперед на чудовищной скорости, куда быстрее бегущей лошади. Во тьму. Поначалу тьма абсолютна, хотя когда они летят сквозь туннель, порой мимо проносится размытое кольцо света. Скорость продолжает нарастать – кольца пролетают так быстро, что превращаются во вспышки. Проходит три вспышки прежде, чем Нэссун начинает понимать, что она видит и сэссит, и лишь тогда она смотрит на кольцо, когда они пролетают мимо – это окна. Они встроены в стены туннеля и подсвечены. Здесь жилое пространство, по крайней мере первые несколько миль. Затем кольца заканчиваются, и некоторое время в туннеле просто темно. Нэссун сэссит приближающуюся перемену за мгновение до того, как в туннеле внезапно становится светло. Они видят новый, красноватый свет, разнообразящий скальные стены туннеля. Ах да; они забрались достаточно глубоко, чтобы камень начал плавиться и пылать красным. Этот новый свет окрашивает внутреннюю часть трансмаля кровью, и золотая филигрань на ее стенах горит пламенем. Поначалу вид впереди непонятен, просто красное среди серого, коричневого и черного, но Нэссун инстинктивно понимает, что именно она видит. Они вошли в мантию, и сквозь ее страх в конце концов начинает просачиваться восхищение. – Это астеносфера, – бормочет она. Шаффа хмуро смотрит на нее, но то, что она может дать название тому, что видит, успокаивает ее страх. У названий есть сила. Она закусывает губу, затем отпускает, наконец, руку Шаффы, чтобы встать и подойти к переднему окну. Ближе становится понятно, что то, что она видит, – вроде иллюзии – крохотные разноцветные алмазики поднимаются из внутренней кожи трансмаля, формируя мозаику живых образов. Как это работает? Она понятия не имеет. Она завороженно касается их рукой. Внутренняя кожа трансмаля не испускает тепла, хотя она знает, что они уже на том уровне под землей, где человеческая плоть должна сгореть в мгновение ока. Когда она касается изображения на переднем экране, оно еле заметно идет рябью вокруг ее пальца, как вода. Положив всю ладонь на вихрь коричнево-красного цвета, она не может сдержать улыбки. Всего в нескольких футах, по ту сторону кожи трансмаля, горящая земля. Она касается горящей земли за тонкой стенкой. Она поднимает вторую руку, прижимается щекой к ровным пластинам. Здесь, в странном устройстве мертвой цивилизации, она часть земли, возможно, больше, чем все орогены до нее. Она ее, она в ней, она в ней. Когда Нэссун оглядывается через плечо на Шаффу, тот улыбается, несмотря на морщинки страдания вокруг его глаз. Это непохоже на его обычную улыбку. – Что? – спрашивает она. – Семьи Лидеров Юменеса верили, что орогены некогда правили миром, – говорит он. – И их долг в том, чтобы не дать вам никогда забрать такую власть. Поскольку вы стали бы чудовищами, правящими миром, сделали бы с простыми людьми то, что сделали с вами, если шанс подвернется. Не думаю, чтобы они были правы хоть в чем-то – и все же. – Он показывает на нее, освещенную пламенем земли. – Посмотри на себя, малышка. Если ты и чудовище, которым они вас представляют… то ты прекрасное чудовище. Нэссун так любит его. Именно потому она отбрасывает иллюзию могущества и возвращается в кресло рядом с ним. Но подойдя ближе, она видит, насколько он напряжен внутри. – У тебя очень болит голова. Его улыбка гаснет. – Терпимо. Она в тревоге кладет руки ему на плечи. Десятки раз по ночам она облегчала его страдания, так что это просто – но на сей раз, когда она направляет в него серебро, жгучее полыхание нитей между его клетками не ослабевает. Они вспыхивают ярче, так резко, что Шаффа напрягается и отталкивает ее, встает и снова начинает расхаживать. Улыбка приклеилась к его губам, больше похожая на гримасу. Он неустанно ходит взад-вперед, но Нэссун видит, что эндорфины улыбки не помогают. Почему эти нити загорелись ярче? Нэссун пытается понять, анализируя себя. Ее серебро не изменилось никак; оно течет как обычно, четкими привычными руслами. Она обращает свое серебряное зрение на Шаффу и запоздало замечает нечто ошеломляющее. Этот трансмаль сделан из серебра, и не просто из его четких нитей. Он окружен серебром, пронизан им. Она видит волну серебра, лентами обтекающую ее и Шаффу, начиная от носа повозки и замыкая их позади. Это капсула из магии, внезапно понимает она, вот что отводит жар и толкает трансмаль на давлении и скашивает линии силы внутри него так, что гравитация толкает его под пол, а не тянет к центру земли. Стены – только рама; что-то в их структуре облегчает течение серебра, соединение и формирование решеток. Золотая филигрань помогает стабилизировать водоворот энергий перед повозкой – или так думает Нэссун, поскольку не может понять все способы, при помощи которых все эти магические механизмы работают вместе. Это просто слишком сложно. Это как лететь в обелиске. Или как быть унесенной ветром. Она понятия не имела, насколько восхитительным может быть серебро. Но есть нечто кроме чуда стен трансмаля. Что-то вне его. Поначалу Нэссун не уверена, что именно она ощущает. Еще огни? Нет. Она все видит не так. Это серебро, то же, что течет между ее клетками. Это единая нить серебра – и она громадна, она вьется между мягкими горячими камнями и в кипящей под высоким давлением воде. Единственная нить серебра… и она длиннее всего туннеля, который они уже проехали. Она не может найти ее концов. Она шире окружности трансмаля. Но в остальном она чистая и сфокусированная, как все нити внутри самой Нэссун. Такая же, просто… огромная. И тут Нэссун понимает, она понимает так внезапно и резко, что у нее распахиваются глаза и она отшатывается, налетая на другое кресло, и чуть не падает прежде, чем успевает ухватиться за него. Шаффа издает глухой беспомощный стон и поворачивается в попытке ответить на ее тревогу – но серебро в его теле вспыхивает так ярко, что он складывается пополам, обхватив голову и постанывая. Он слишком страдает, чтобы исполнить свой долг Стража или позаботиться о ней, поскольку серебро в его теле раскалилось так, что горит ярко, как эта гигантская нить в магме. Магия, так называет серебро Сталь. Эта штука под орогенией, которую создают живые или некогда живые вещи. Это серебро внутри Отца-Земли извивается между подобными горам фрагментами его вещества точно так же, как между клетками живого дышащего существа. И именно потому планета – живое дышащее существо; она теперь знает это с четкостью инстинкта. Все эти истории о том, что Отец-Земля живой – правдивы. Но если мантия – тело Отца-Земли, почему его серебро становится ярче? Нет. О, нет. – Шаффа, – шепчет Нэссун. Он хрипит; он упал на колено, часто дыша и держась за голову. Она хочет подойти к нему, утешить его, помочь ему, но она стоит где стоит, задыхаясь от паники, внезапно осознав, что сейчас будет. Но она не хочет мириться с этим. – Ш… Шаффа, пожалуйста, эта штука у тебя в голове, тот кусок железа, ты называл его сердечником, Шаффа, – голос ее срывается. Она не может успокоить дыхание. Страх почти пережал ей глотку. Нет. Нет. Она не понимала, но теперь она понимает и не знает, как это остановить. – Шаффа, откуда взялся этот сердечник у тебя в голове? Трансмаль снова говорит приветственным голосом, а затем продолжает, оскорбительный в своей отстраненной приятности. – …чудо, единственно доступное, – что-то непонятное, – …маршрутом. Этот трансмаль, – что-то непонятное, – …сердце, освещенное, – опять непонятное, – …ради вашего удовольствия. Шаффа не отвечает. Но Нэссун сэссит сейчас ответ на свой вопрос. Она может чувствовать его как едва заметный резонанс тонкого серебра, текущего в ее теле, – но это слабый резонанс, резонанс ее серебра, порожденный ее собственной плотью. Серебро в Шаффе и всех Стражах порождено сердечником, который вживлен в их сэссапины. Она иногда изучает этот сердечник, насколько это возможно, пока Шаффа спит, и кормит его своей магией. Это железо, но не похожее ни на какое другое, которое она сэссила. Странно плотное. Странно полное энергии, хотя часть ее – магия, которую он накачивает в него из… откуда-то. Странно живое. И когда вся правая сторона трансмаля растворяется, позволяя пассажирам посмотреть на редко видимые чудеса необузданного сердца мира, оно уже полыхает перед ней: подземное серебряное солнце, настолько яркое, что ей приходится зажмуриться, такое тяжелое, что у нее ноют сэссапины от его ощущения, с настолько мощной магией, что по сравнению с ним устойчивая связь с сапфиром кажется дрожащей и слабой. Это сердце Земли, источник сердечников, и перед ней мир собственной персоной, поглощающий смотровое окно и растущий по мере приближения. Он не похож на камень, еле думает Нэссун, охваченная паникой. Может, это просто колыхание расплавленного металла и магии вокруг трансмаля, но чудовищность перед ее глазами словно бы мерцает, когда она пытается сфокусироваться на ней. В нем есть некая прочность; когда они приближаются, Нэссун замечает аномалии, усеивающие сверкающую сферу, крохотные по контрасту – даже когда она понимает, что это обелиски. Несколько десятков, вонзенных в сердце мира как иглы в подушечку. Но они – ничто. Ничто. И Нэссун ничто. Ничто по сравнению с этим. Зря ты берешь его с собой, сказал Сталь о Шаффе. Паника разрывается с треском. Нэссун бежит к Шаффе, тот бьется в конвульсиях на полу. Он не кричит, но рот его открыт, и льдистые глаза выкатились, и все его конечности, когда она пытается уложить его на спину, сведены судорогой. Одной рукой он бьет ее в ключицу, отшвыривает назад, боль ужасная, но Нэссун едва замечает ее, подползая к нему снова. Она хватает его руку обеими руками и пытается удержать ее, поскольку он тянется к голове, сложив пальцы когтями, раздирая ногтями свой скальп и лицо… – Шаффа, нет! – кричит она. Но он не слышит ее. И тут трансмаль темнеет изнутри. Она продолжает двигаться, хотя медленнее. Они на самом деле прошли сквозь полутвердую массу ядра, и теперь трансмаль стремится к поверхности – потому что, конечно же, люди, построившие обелиски, наслаждались бы своей способностью пронзать планету ради развлечения. Она ощущает горение серебра, бурлящее солнце вокруг себя. Однако за ее спиной смотровое окно внезапно тускнеет. Что-то прямо рядом с трансмалем давит на ее магическую оболочку. Медленно, с извивающимся в молчаливой агонии Шаффой у нее на коленях, Нэссун поворачивается лицом к ядру Земли. И там, в святилище его сердца, Злой Земля замечает ее. Когда Земля говорит, это не совсем слова. Это то, что ты уже знаешь, но Нэссун только узнает в тот момент. Она сэссит значение, слышит вибрации слуховыми косточками, пропускает дрожь сквозь кожу, эти ощущения вызывают слезы у нее на глазах. Это как тонуть в энергии, чувствах и эмоциях. Это больно. Не забывай – Земля хочет убить ее. Но помни и то, что Нэссун тоже хочет убить Землю. И Земля говорит микротолчками, которые поднимают цунами где-то в южном полушарии: Привет, маленький враг. (Это приблизительно, сама понимаешь. Это все, что может выдержать ее маленький мозг.) И когда Шаффа кашляет и бьется в конвульсиях, Нэссун вцепляется в его перекрученное болью тело и смотрит в ржавую тьму стены. Она больше не боится – ярость сделала ее стальной. Она настолько дочь своей матери… – Отпусти его, – рычит она. – Сейчас же. В сердце мира металл, расплавленный, но все же сжатый до твердости. В нем есть некая пластичность. Поверхность красной тьмы начинает идти волнами и меняется на глазах у Нэссун. На миг возникает нечто, чего она не может разобрать. Знакомые очертания. Лицо. Это лишь намек, глаза и рот, тень носа – но затем на миг эти глаза становятся определенными, губы – подчеркнутыми и проработанными, под глазами появляется родинка, глаза открываются. Лицо незнакомо. Просто лицо… там, где его быть не должно. И пока Нэссун смотрит на него, зарождающийся ужас медленно вытесняет ее гнев, она видит другое лицо – и другое, их все больше возникает сразу, заполняя обзор. Каждое, всплывая из глубины, вытесняет другое. Их десятки. Сотни. Это с обвислыми щеками и усталое, это распухшее как от слез, это разинуло рот от немого крика, как Шаффа. Некоторые смотрят на нее умоляюще, говоря слова, которые она не поняла бы, даже если смогла бы услышать. Но все они идут изумленной волной от более мощного присутствия. Он мой. Это не голос. Если Земля говорит, то не словами. Как бы то ни было. Нэссун поджимает губы и тянется к серебру Шаффы, безжалостно обрывая щупальца, вплавляющиеся в его тело, насколько может, прямо вокруг сердечника. Это не действует так, как обычно, когда она использует серебро для хирургии. Серебряные нити в Шаффе восстанавливаются практически сразу же и пульсируют намного сильнее. Каждый раз Шаффа вздрагивает. Она причиняет ему боль. Она делает все хуже. Выбора нет. Она обвивает собственные нити вокруг сердечника, чтобы проделать операцию, которую он не разрешил ей сделать несколько месяцев назад. Если это сократит его жизнь, то он хотя бы не будет страдать оставшееся ему время. Но еще одна волна насмешливого изумления заставляет трансмаль содрогнуться, и вспышка серебра проходит сквозь Шаффу, сбрасывая ее ничтожные нити. Операция провалилась. Сердечник сидит так же прочно, как всегда между долями его сэссапин, как паразит, которым и является. Нэссун мотает головой и оглядывается в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы помочь. На миг ее отвлекает кипение и перемещение лиц в ржавой мгле. Кто эти люди? Почему они здесь, бурлят в сердце Земли? Обязательство, отвечает Земля маленькими волнами жара и сокрушительным давлением. Нэссун стискивает зубы, сражаясь с весом его презрения. Украденное или взятое взаймы должно быть компенсировано. И Нэссун ничего не остается, кроме как понять и это тоже, здесь, в объятиях Земли, когда смысл сказанного гудит в ее костях. Серебро – магия – идет от жизни. Те, кто построил обелиски, пытался обуздать магию, и им удалось, ого как удалось! Они использовали ее для создания невообразимых чудес. Но потом они возжелали больше магии, чем имела их собственная жизнь или накопилось за эпохи жизни и смерти на поверхности Земли. И когда они увидели, сколько магии плещется прямо под поверхностью, только протяни руку… До них могло и не дойти, что столько магии, столько жизни может быть знаком… сознательности. Земля не говорит словами, в конце концов, и, возможно, понимает Нэссун, увидев весь мир целиком при сохранении детской невинности, эти строители великой сети обелисков не привыкли чтить жизнь, отличную от их жизни. На самом деле в этом они не слишком отличались от тех, кто управлял Эпицентрами, от налетчиков или ее отца. И там, где следовало увидеть другое живое существо, они видели лишь очередной предмет для использования. Где следовало попросить или оставить в покое, они насиловали. За некоторые преступления нет соразмерного наказания – только расплата. И за каждую частицу жизни, вытянутую из-под кожи Земли, он затянул миллион человеческих останков в свое сердце. Тела гниют в почве, в конце концов – а почва покоится на тектонических плитах, а плиты, в конце концов, уходят в огонь под земной корой, бесконечно перемещаясь сквозь мантию… и в себе самом Земля пожирает все, чем они были. Это честно, обосновывает он – холодно, с гневом, который до сих пор дрожью поднимается из глубин, чтобы разрывать трещинами кожу мира и запускать Зиму за Зимой. Это правильно. Не Земля начал этот цикл боевых действий, не он похитил Луну, не он бурил чужую кожу и отрывал куски все еще живой плоти, чтобы использовать как трофей и инструмент, он не строил замысла погрузить человечество в бесконечный кошмар. Не он начал эту войну, но он, ржавь, возьмет то. Что ему. Принадлежит. О. Разве Нэссун не понимает? Она крепче стискивает рубаху Шаффы, дрожа, когда ее ненависть колеблется. Разве она не может понять? Мир столько отнял у нее. Когда-то у нее был брат. И отец, и мать, которую она понимает, но лучше бы нет. И дом, и мечты. Люди Спокойствия с тех пор лишили ее детства и надежды на настоящее будущее, и она так зла, что не может думать ни о чем, кроме ЭТО НАДО ОСТАНОВИТЬ и Я ЭТО ОСТАНОВЛЮ – – так разве она сама не резонирует вместе с гневом Отца-Земли? Да. Земля ее пожри, да. Шаффа затих у нее на коленях. Под одной его ногой мокро – он обмочился. Глаза его все еще открыты, он часто и неглубоко дышит. Натянутые мускулы до сих пор подергиваются. Все ломается, если пытка затянется слишком долго. Разум выносит невыносимое, уходя из тела. Нэссун десять лет, стоящих сотни, но она повидала достаточно мирового зла, чтобы понимать это. Ее Шаффа. Ушел. И может никогда, никогда не вернуться назад. Трансмаль несется вперед. Окно снова начинает светлеть, когда повозка выходит из ядра. Снова загорается приятный внутренний свет. Теперь пальцы Нэссун чуть держат одежду Шаффы. Она смотрит назад, на вращающуюся массу ядра, пока материал боковой части снова не становится непрозрачным. Переднее окно тоже держится, но и оно начинает темнеть. Они вошли в другой туннель, шире первого, с твердыми черными стенами, каким-то образом не пропускающими бурный жар внешней коры и мантии. Теперь Нэссун чувствует, что трансмаль идет вверх, от ядра. Назад к поверхности, но на сей раз на другой стороне планеты. Нэссун шепчет – себе, поскольку Шаффа ушел: