Наверное, у тебя скептический вид, когда ты пытаешься представить себе ее с черными губами. Она закатывает глаза и отводит взгляд. – Реннанису не были нужны лористы, так сказал глава. Ему были нужны солдаты. Всем известно, что лористы умеют хорошо сражаться, так что… – Что? Она вздыхает. – Экваториальные лористы, в смысле. Те из нас, кто происходит из древних семей Лористов, обучаются рукопашному бою, военному делу и все такое. В результате мы более полезны Зимой и в деле защиты знаний. Ты и не знала. Но… Защищать знание? На скулах Данель дрожат мускулы. – Солдаты во время Зимы могут завоевать общину, но именно рассказчики помогли санзе пережить целых семь Зим. – О. Верно. Она с ощутимым усилием пытается не качать головой при виде провинциального невежества срединницы. – Как бы то ни было, лучше быть генералом, чем пушечным мясом, поскольку такой выбор поставили передо мной. Но я старалась не забывать, кто я на самом деле… – Внезапно на ее лице возникает тревога. – Понимаешь, я больше не могу вспомнить точной формулировки Третьей Таблички. Или предания об императоре Мутшати. Всего два года без рассказывания историй, и я их теряю. Не думала, что это случится так быстро. Ты даже не знаешь, что на это сказать. У нее такой мрачный вид, что тебе почти хочется утешить ее. О, все теперь будет хорошо, когда тебе не придется занимать мозги полной зачисткой Южного Срединья, или что-то вроде этого. Но ты не уверена, что сможешь сказать это без фальши. Данель решительно сжимает челюсти, пристально глядя на тебя. – Однако я вижу, когда пишутся новые истории. – Я… я ничего об этом не знаю. Она пожимает плечами. – Герой истории никогда этого не знает. Герой? Ты коротко смеешься, почти истерично. Ты не можешь отделаться от мысли об Аллии, Тиримо, Миове, Реннанисе и Кастриме. Герои не призывают рои кошмарных жуков, чтобы те сожрали его врагов. Герои не становятся чудовищами для своих дочерей. – Я не забуду, кто я, – продолжает Данель. Она обняла колено рукой, невольно подавшись вперед. За последние дни она где-то умудрилась добыть кинжал и побрить виски. Это придает ей природно-поджарый, голодный вид. – Возможно, я последний оставшийся экваториальный лорист, так что пойти с тобой – мой долг. Записать историю того, что случится, – и, если я выживу, постараться, чтобы мир это узнал. Это нелепо. Ты смотришь на нее. – Ты даже не знаешь, куда мы идем. – Сдается, сначала нам надо уладить вопрос «иду ли я», но мы можем его пропустить, если хочешь. – Я не доверяю тебе, – говоришь ты скорее от злости. – Да и я тебе. Но нам не обязательно любить друг друга, чтобы работать вместе. – Ее собственная тарелка пуста; она поднимает ее и машет одному из ребятишек, которые сегодня моют посуду. – Но у меня нет и причины убивать тебя. Пока. Плохо, что Данель сказала это, – она помнит, что натравила безрубашечную Стражницу на тебя, и вовсе не испытывает сожаления за это. Да, была война и да, потом ты уничтожила ее армию, но… – Таким, как ты, причина не нужна! – Боюсь, ты понятия не имеешь о «таких, как я». – Она не злится, ее утверждение лишь констатация факта. – Но если тебе нужны причины, то вот еще одна: Реннанис полное дерьмо. Да, там есть вода, еда и кров; ваша предводительница права, что ведет вас туда, если правда, что сейчас город пуст. Это лучше неприкаянности или строительства заново где-то еще без припасов. Но в остальном это дерьмо. Я лучше на дороге останусь. – Чушь собачья, – говоришь ты, сдвигая брови. – Ни одна община не плоха настолько. Данель только горестно фыркает. Это беспокоит тебя. – Просто подумай об этом, – говорит она наконец и встает, чтобы уйти. * * * – Я согласен, чтобы Данель пошла с нами, – говорит Лерна тем же вечером, когда ты рассказываешь ему об этом разговоре. – Она хороший боец. Знает дорогу. И она права – у нее нет причин предавать нас. Ты полусонная после секса. После того, как это, наконец, случилось, ты в каком-то упадке. Твои чувства к Лерне никогда не будут ни сильными, ни свободными от вины. Ты всегда будешь ощущать себя слишком старой для него. Но ладно. Он просил тебя показать изувеченную грудь, и ты показала, думая, что с этим его интерес к тебе закончится. Песчаная заплатка жесткая и грубая на гладкой коричневой коже твоего торса – как ссадина, но другого цвета и текстуры. Его руки осторожны, пока он осматривает этот участок и констатирует, что корочка достаточно прочная и дальнейшей перевязки не требуется. Ты сказала ему, что тебе не больно. Ты не сказала ему, что боишься, что больше ничего не сможешь почувствовать. Что ты меняешься, становишься жестче во многих смыслах, превращаешься всего лишь в то самое оружие, в которое все пытаются тебя превратить. Ты не сказала «Может, тебе лучше остаться с неразделенной любовью». Но хотя ты ничего из этого не сказала, после осмотра он посмотрел на тебя и ответил: – Ты по-прежнему красива. Наверное, ты нуждалась в таких словах больше, чем понимала. И вот вам. И ты медленно перевариваешь его слова, поскольку он помог тебе ощущать себя расслабленной, безвольной, снова человеком, и лишь через добрых десять секунд ты выдаешь: – С нами? Он просто смотрит на тебя. – Вот срань, – говоришь ты и снова закрываешь глаза рукой. На другой день Кастрима вступает в пустыню. * * * Для тебя наступает время великих тягот. Все времена года тяжелы, пятое – Смерть, всем госпожа, но нынешнее особое. Личное. Тысяча человек пытается пересечь пустыню, смертоносную, даже когда с неба не льет кислотный дождь. Это групповой форсированный марш по виадуку, шаткому и дырявому настолько, что в такую дыру может провалиться лошадь. Виадуки построены сейсмоустойчивыми, но есть предел, и Разлом определенно его превысил. Юкка решила рискнуть, поскольку даже по поврежденному виадуку идти быстрее, чем по пустынному песку, но он берет свое. Каждый ороген в общине должен быть настороже, поскольку все сильнее микротолчка может привести к катастрофе. Однажды Пенти, слишком усталая, чтобы обращать внимание на собственные инстинкты, ступает на совершенно нестабильный участок треснувшего асфальта. Другой ребенок-рогга успевает оттащить ее, когда большой кусок просто проваливается сквозь каркас дороги. Остальные не столь осторожны и не столь удачливы. Кислотного дождя не ожидали. Предание Камня не рассказывает о том, как Зима может повлиять на погоду, поскольку такие вещи непредсказуемы даже в лучшие времена. То, что случилось, все же не совсем внезапно. Севернее, на экваторе, Разлом накачивает жар и выбрасывает в воздух. Влажные тропические ветра с моря бьются об эту порождающую облака, накачивающую энергию стену, которая превращает их в бури. Ты помнишь, что беспокоилась насчет снега. Нет. Это бесконечный нудный дождь. (Он не настолько кислотный, как обычно. В Зиму Перевернутой Почвы – задолго до Санзе, ты не могла бы узнать о ней – выпал дождь, от которого со зверей сползал мех, а с апельсинов – кожура. По сравнению с ним нынешний дождь ничто, он разбавлен водой. Как уксус. Выживете.) Юкка гонит вас по виадуку жестоко. На первый день лагерь разбивают хорошо за полночь, и Лерна не приходит в палатку после того, как вы устало ставите ее. Он обрабатывает с полдесятка людей, стерших себе ноги или подвернувших щиколотки, еще у двух стариков проблемы с дыханием, а еще есть беременная женщина. С тремя последними все нормально, говорит он тебе, когда в конце концов забирается в твой спальный мешок незадолго до рассвета; гончарка Онтраг выживет, за беременной ухаживает родня и половина Селектов. А вот раны вызывают опасения. – Я должен сказать Юкке, – говорит он, пока ты заталкиваешь ему в рот промокший от дождя хлеб и кислую колбасу, затем прикрываешь ему рот и заставляешь лежать спокойно. Он жует и глотает еду, почти не замечая. – Такими темпами мы идти не можем. Мы начнем терять людей, если не… – Она знает, – говоришь ты ему. Ты говоришь ласково, как можешь, но все же он замолкает. Он смотрит на тебя, пока ты не ложишься рядом с ним – неловко, с одной-то рукой, но успешно. Постепенно усталость побеждает его страдания, и он засыпает. Однажды днем ты идешь с Юккой. Она устанавливает скорость, как должен хороший руководитель общины, не гоня никого жестче, чем себя. На полуденном привале она снимает один ботинок, и ты видишь, что ее ноги в кровавых мозолях. Ты смотришь на нее, сдвинув брови, и взгляд твой настолько красноречив, что она вздыхает. – Никогда не пыталась добыть себе ботинки получше, – говорит она. – Эти слишком свободные. Всегда казалось, что у меня будет время. – Если у тебя загниют ноги, – начинаешь ты, но она закатывает глаза и показывает на груду груза посреди лагеря. Ты бросаешь туда недоумевающий взгляд, хочешь продолжить свои укоры, но потом замолкаешь. Подумай. Еще раз посмотри туда. Если каждая телега везет ящик соленого хлеба и еще ящик колбасы, и если во всех этих бочках маринованные овощи, а в этих зерно и бобы… Эта груда такая маленькая. Так мало для тысячи человек, у которых впереди несколько недель перехода через Мерц. Ты затыкаешься. Она все же добывает запасные носки у кого-то, это помогает. Тебя поражает, как ты так хорошо переносишь путь. Ты не здорова в полном смысле слова. Твой менструальный цикл прекратился, но, возможно, это еще не менопауза. Когда ты раздеваешься, чтобы вымыться в корыте, что бесполезно под постоянным дождем, но привычка есть привычка, ты замечаешь, что твои ребра выпирают из-под обвисшей кожи. Это лишь отчасти из-за хождения – отчасти еще из-за того, что ты постоянно забываешь есть. К концу дня ты устаешь, но ощущаешь это как бы со стороны. Когда ты касаешься Лерны – не ради секса, у тебя просто сил нет, ради тепла, если свернуться у него под боком, ты сохранишь калории – это приятное ощущение, хотя тоже отстраненное. Ты словно паришь над собой, смотришь, как он вздыхает, как кто-то еще зевает. Словно это происходит с кем-то другим. Так было и с Алебастром, вспоминаешь ты. Отстраненность от плоти, по мере того, как она перестает быть плотью. Ты решаешь больше есть при любой возможности. Через три недели пути, как и ожидалось, виадук сворачивает на запад. Здесь Кастрима должна спуститься на землю, чтобы общаться с пустынным ландшафтом плотнее и один на один. В чем-то это проще, поскольку как минимум поверхность не грозит провалиться прямо под ногами. С другой стороны, по песку идти труднее, чем по асфальту. Все идут медленнее. Матчиш отрабатывает еду, вытягивая больше воды из самых верхних слоев песка и пепла и замораживая его на несколько дюймов, чтобы укрепить его под ногами идущих. Поскольку он делает это постоянно, это его изматывает, так что он оставляет это для самых трудных участков. Он пытается научить Темелла этому трюку, но Темелл простой дичок, он не обладает необходимой точностью. (Ты когда-то могла это делать. Ты не позволяешь себе об этом думать.) Вперед высылают следопытов, чтобы попытаться найти лучший путь. Все они возвращаются и говорят одно: повсюду ржавые песок-пепел-грязь. Лучшей дороги нет. Трое остались позади на виадуке, неспособные идти дальше из-за вывихов или переломов. Ты их не знаешь. Теоретически они могут догнать вас, если выздоровеют, но ты не понимаешь, как можно выздороветь без еды или крова. Здесь, внизу, еще хуже – с полдесятка сломанных лодыжек, одна сломанная нога, одна сорванная спина среди тянущих телеги, и все это в первый же день. Через некоторое время Лерна перестает навещать больных, если только они не просят о помощи. Большинство не просят. Он ничего не может тут поделать, и все это знают. Как-то в холодный день гончар Онтраг садится на землю и говорит, что она больше не может. Юкка ругается с ней, чего ты не ожидала. Онтраг передала свое искусство двум более молодым членам общины. Она лишняя, она давно пережила свой детородный возраст; по законам Старой Санзе и постулатам Предания Камня тут выбор прост. Но в конце концов Онтраг приказывает Юкке заткнуться и идти прочь. Это тревожный звонок. – Не могу я так больше, – говорит позже Юкка, когда Онтраг исчезает из виду позади. Она топает вперед, как всегда ровным размашистым шагом, но голова ее опущена, пряди мокрых пепельных волос закрывают ее лицо. – Не могу. Это неправильно. Так не должно быть. Просто не должно – быть Кастримой это больше, чем быть, ржавь, полезным, Земля побери, она учила меня в яслях, она знает истории, я, ржавь, просто не могу. Хьярка Лидер Кастрима, которую с детских лет учили убивать меньшинство, чтобы большинство выжило, лишь касается ее плеча и говорит: – Ты делаешь, что должна. Юкка не говорит ничего следующие несколько миль, но, может, потому, что сказать нечего. Первыми кончаются овощи. Затем мясо. Хлеб Юкка пытается растянуть как можно дольше, но люди просто не могут идти с такой скоростью без ничего. Ей придется давать каждому как минимум галету в день. Этого недостаточно, но лучше чем ничего – пока, в конце концов, ничего не остается. И вы все равно продолжаете идти.