На миг его руки твердеют, напоминая о былой силе, и это самое прекрасное чувство в мире. Она знает, что в такой момент он не дрогнет, всегда будет рядом, когда он ей нужен, никогда не превратится в просто сомневающееся живое существо. И она любит его больше жизни за эту силу. – Да, Шаффа, – обещает она. – Я буду осторожна. Я не дам им победить. Ему, думает она и понимает, что он тоже так думает. Она не даст Стали победить. Как минимум, сначала она получит то, что хочет. Итак, они решились. Когда Нэссун выпрямляется, Шаффа кивает, прежде чем встать. Они снова идут вперед. Самый внутренний ярус находится в синей, мрачной тени стеклянной колонны. Эти пилоны больше, чем казались издали, – раза в два выше Шаффы, в три-четыре раза шире, и теперь, когда Нэссун и Шаффа подошли поближе, слышно, что они тихонько гудят. Они стоят кругом вокруг того места, где прежде покоился обелиск, словно буфер, защищающий два внешних яруса. Как частокол, отгораживающий кипящую жизнь города от… этого. Это: сначала Нэссун кажется, что это самый густой в мире терновник. Эти колючие лозы вьются и переплетаются на земле и поднимаются по внутренней поверхности пилонов, заполняя все доступное пространство между ними и стеклянной колонной. Затем она видит, что это не терновые лозы – листьев нет. И шипов. Просто витые, скрученные, подобные веревкам лианы чего-то, что выглядит древесным, но пахнет как плесень. – Как странно, – говорит Шаффа. – Что-то живое в конце концов? – М… может, они не живые? – Они действительно кажутся мертвыми, хотя выделяются тем, что в них до сих пор можно узнать растения, а не прах на земле. Нэссун тут не нравится – среди этих уродливых лоз и в тени стеклянной колонны. Может, пилоны как раз и нужны для того, чтобы город не видел этих гротескных лоз? – И, может, они выросли тут после… всего. Затем она моргает, замечая что-то новое в ближайшей лозе. Она отличается от остальных вокруг нее. Они-то явно мертвые, сморщенные и почерневшие, сломанные в некоторых местах. А эта выглядит так, словно может быть живой. Она жилистая и местами узловатая, с древесной с виду поверхностью, которая выглядит старой и грубой, но целой. Под ней пол устилает мусор – сероватые комки, пыль, обрывки сухой истлевшей ткани и даже истлевший кусок истрепанной веревки. Вот с чем Нэссун боролась все время с тех пор, как вошла в пещеру стеклянной колонны; кое о чем она даже не хочет знать. Однако сейчас она закрывает глаза и тянется в лозу своим серебряным ощущением. Поначалу это трудно. Клетки этой штуки – поскольку она жива – скорее клетки грибка, чем лозы, но есть и нечто искусственное и механическое в том, как она функционирует, – они спрессованы настолько плотно, что она даже не ожидает увидеть среди них серебро. Плотнее материи человеческого тела. Структура этого вещества на самом деле почти кристаллическая, клетки выстроены маленькими аккуратными матрицами, которых она прежде никогда не видела в живом. И теперь, когда Нэссун заглянула в промежутки вещества лозы, она видит, что там нет серебра вообще. Вместо этого… Она не знает, как это описать. Отрицательное пространство? То, где должно быть серебро, но его нет. Пространство, которое может быть заполнено серебром. И пока она осторожно его исследует, загипнотизированная, она начинает замечать, что оно притягивает ее сознание, все сильнее и сильнее, пока – Нэссун ахает и вырывается. Ты поймешь, что делать, сказал Сталь. Это должно быть очевидно. Шаффа, который присел, чтобы рассмотреть обрывок веревки, замирает и настороженно смотрит на нее. – Что это было? Она смотрит на него, но у нее нет слов, чтобы объяснить, что надо сделать. Таких слов не существует. Однако она знает, что нужно сделать ей. Нэссун делает шаг к живой лозе. – Нэссун, – говорит Шаффа натянутым и полным внезапной тревоги голосом. – Я должна, Шаффа, – говорит она. Она уже поднимает руки. Сюда уходит все серебро внешней пещеры, понимает теперь она; эти лозы ели ее. Почему? В самой древней и самой глубокой бездне структуры ее плоти есть понимание, почему. – Я должна, м-м-м, запитать систему. И прежде, чем Шаффа успевает ее остановить, Нэссун обнимает обеими руками лозу. Это не больно. В этом и есть западня. Ощущение, распространяющееся по ее телу, на самом деле приятное. Расслабляющее. Если бы она не могла чувствовать серебра или того, как лоза внезапно начинает вытягивать все серебро из пространства между ее клетками, она подумала бы, что лоза делает для нее нечто хорошее. На самом деле это убьет ее в мгновение ока. Однако у нее есть доступ к большему количеству серебра, чем ее собственное. Лениво, сквозь слабость, Нэссун тянется к сапфиру – и сапфир отвечает сразу же, легко. Усилители, называл их Алебастр задолго до того, как родилась Нэссун. Ты назвала бы их батареями, как ты некогда объясняла Юкке. Нэссун понимает лишь, что обелиски просто двигатели. Она видела, как работают двигатели – простые помпово-турбинные устройства, которые регулировали гео– и гидродвигатели в Тиримо, и порой более сложные, как зерновые элеваторы. Ее знаниями о двигателях сейчас и наперсток не наполнишь, но даже десятилетке понятно: чтобы работать, двигателю нужно топливо. И она течет с синевой, и сила сапфира течет в ней. Лоза в ее руках словно ахает от внезапного прилива, хотя это всего лишь ее воображение, она в этом уверена. Затем лоза гудит в ее руках, и она видит, как пустые, зияющие провалы ее матрицы заполняются и текут мерцающим серебряным светом, и что-то немедленно направляет этот свет куда-то еще… Громкий треск раскатывается по пещере. За ним следуют другие, более слабые звуки, с ускоряющимся ритмом, поднимающиеся до низкого гула. В пещере внезапно светлеет, когда синие пилоны становятся белыми и загораются ярче, как и усталые желтые огни, по которым они шли по мозаичному туннелю. Нэссун вздрагивает даже в глубине сапфира, и в мгновение ока Шаффа отрывает ее от лозы. У него трясутся руки, которыми он прижимает ее к себе, он не говорит ничего, его облегчение просто ощутимо, когда он позволяет Нэссун отбиваться от него. Она внезапно так опустошена, что лишь его объятия ее поддерживают. И в это время что-то приближается по треку. Это что-то призрачное, радужно-зеленое, как жук, изящное, гладкое и почти молчаливое. Оно появляется откуда-то из-за стеклянной колонны. Для Нэссун все это не имеет смысла. Тело этой штуки вроде как каплеобразное, хотя ее более узкий, острый конец асимметричен, кончик загибается высоко над землей, словно вороний клюв. Она огромна, величиной с дом, и все же она парит в нескольких дюймах над дорожкой без всякой поддержки. Материал невозможно определить, хотя у него вроде бы есть… кожа? Да, вблизи Нэссун видит, что поверхность у этой штуки имеет морщинистую текстуру толстой, хорошо выделанной кожи. Тут и там она видит на ней странные, различной величины бугорки, каждый где-то размером с кулак, и очевидного предназначения у них нет. Эта штука размывается и мерцает. От плотности к прозрачности и обратно, прямо как обелиск. – Очень хорошо, – говорит Сталь, внезапно возникающий перед ними с одной стороны этой штуки. Нэссун слишком выжата, чтобы вздрогнуть, хотя и приходит в себя. Руки Шаффы инстинктивно твердеют на ее плечах, затем расслабляются. Сталь игнорирует их обоих. Одна рука камнееда поднимается в сторону этой странной парящей штуки, как если бы горделивый художник показывал на свое последнее творение. Он говорит: – Ты дала системе даже больше энергии, чем необходимо. Этот избыток, как ты видишь, ушел в освещение и прочие системы, вроде системы контроля окружающей среды. Бесполезное дело, но, думаю, беды не будет. Через несколько месяцев они ее выберут, поскольку источника дополнительной энергии нет. Голос Шаффы очень тих и холоден. – Это могло бы убить ее. Сталь по-прежнему улыбается. Нэссун, в конце концов, начинает подозревать, что это попытка Стали пародировать улыбку Стражей. – Да, не используй она обелиск. – В его тоне нет ни нотки сожаления. – Когда кто-то пытается зарядить систему, дело обычно кончается смертью. Орогены, способные проводить магию, могут, однако, это пережить – как и Стражи, которые, как правило, могут черпать из внешнего ресурса. Магию? – в мимолетном смятении думает Нэссун. Но Шаффа цепенеет. Нэссун поначалу смущена его яростью, а затем понимает: обычные Стражи, не оскверненные, тянут серебро из земли и передают в лозы. Стражи вроде Умбры и Ниды, возможно, тоже могут это делать, хотя лишь если служат интересам Отца-Земли. Но Шаффа, несмотря на сердечник в голове, не может полагаться на серебро Земли и больше не может его брать по желанию. Если лоза и угрожала Нэссун, то лишь из-за неадекватности Шаффы. Или это имеет в виду Сталь. Нэссун недоверчиво смотрит на него, затем снова поворачивается к Шаффе. Она уже отчасти восстановила силы. – Я знала, что могу, – говорит она. Шаффа по-прежнему в гневе смотрит на Сталь. Нэссун зажимает в кулаках его рубашку и заставляет посмотреть на нее. Он моргает и удивленно повинуется. – Я знала! И я не позволила бы тебе накачать лозы, Шаффа. Это из-за меня… Голос ее прерывается, горло перехватывают слезы. Отчасти это просто нервы и утомление. Но все же прежде всего это чувство вины, которое таилось в ней и росло долгие месяцы и лишь теперь выплеснулось наружу, поскольку она слишком устала сдерживать его. Это она виновата в том, что Шаффа потерял все: Найденную Луну, детей, которых опекал, компанию друзей-Стражей, надежную силу, которая должна была исходить из его сердечника, даже спокойный сон по ночам. Из-за нее он здесь, среди праха мертвого города, и вот почему они должны довериться машинерии даже более древней, чем Санзе и, наверное, все Спокойствие, и пойти в невозможное место, чтобы сделать невозможное дело. Шаффа тут же все это понимает со своим долгим опытом охранителя детей. Он перестает хмуриться, качает головой и садится, чтобы быть лицом к лицу с ней. – Нет, – говорит он. – Ты ни в чем не виновата, моя Нэссун. Чего бы это ни стоило мне и что бы ни пришлось заплатить в дальнейшем, всегда помни, что я… Что я… Его лицо вздрагивает. На какое-то мгновение на нем возникает это размытое, ужасное смятение, угрожающее уничтожить даже тот момент, в который он хочет объявить ей о своей стойкости. Нэссун затаивает дыхание, сосредотачивается на нем в серебре и скалится, видя, что сердечник в нем снова ожил, злобно дергая его нервы и паучьими лапами щупая его мозг, даже сейчас пытаясь пришпорить его. Нет, с внезапной яростью думает она. Она хватает его за плечи и встряхивает. Ей приходится делать это всем телом, поскольку он такой большой, но это заставляет его моргнуть и сфокусировать взгляд. – Ты Шаффа, – говорит она. – Ты есть! И ты… ты выбрал. – Потому, что это важно. Именно таких деяний от людей вроде них боится мир. – Ты больше не мой Страж, ты… – она наконец осмеливается сказать это вслух. – Ты мой новый отец. Хорошо? И з… значит, что мы семья, и… и мы должны действовать вместе. Ведь так поступает семья, верно? Позволь мне иногда защищать тебя. Шаффа неотрывно смотрит на нее, затем вздыхает и наклоняется поцеловать ее в лоб. Он не отстраняется после поцелуя, прижавшись носом к ее волосам; Нэссун с огромным усилием удерживается от слез. Когда он наконец заговаривает, эта ужасная размытость блекнет, как и болезненные складки вокруг его глаз. – Хорошо, Нэссун. Иногда ты можешь защищать меня. Уладив дело, она шмыгает носом и вытирает его рукавом, затем поворачивается к Стали. Он не изменил положения, так что она подходит к нему и останавливается прямо перед ним. Его взгляд следует за ней, лениво-медленно. – Не делай так больше. – Она почти ожидает, что он скажет, слишком заумным тоном – Не делать чего? Вместо этого он говорит: – Зря мы взяли его с собой. Холод охватывает Нэссун, затем жар. Это угроза или предупреждение? В любом случае ей это не по нраву. Она так стискивает челюсти, что чуть не прикусывает язык, пытаясь заговорить. – Мне плевать на твое мнение. В ответ – молчание. Капитуляция? Согласие? Отказ спорить? Нэссун не знает. Ей хочется заорать на него: Скажи, что ты больше не причинишь боли Шаффе! Хотя кричать на взрослого неправильно. Но за последние полтора года ты узнала, что взрослые тоже люди, и иногда они ошибаются, и порой кому-то надо накричать на них. Но Нэссун устала, так что она возвращается к Шаффе, крепко берет его за руку и гневно смотрит на Сталь, ожидая, что он еще что-то скажет. Но он молчит. Хорошо. Огромная зеленая штука вроде как идет волнами, и все они поворачиваются к ней. Что-то – Нэссун вздрагивает, одновременно от отвращения и восхищения. Что-то вырастает из странных модулей на поверхности этой штуки. Каждое длиной в несколько футов, узкое, похожее на перо, истончающееся к кончику. Вмиг их становится несколько десятков, они качаются и сгибаются на неощутимом ветру. Жгутики, внезапно думает Нэссун, вспоминая картинку в старинной биоместрической книжке в яслях. Конечно. Почему бы людям, которые делали дома из растений, не сделать и повозки, выглядящие как бактерии? Некоторые из жгутиков дрожат быстрее остальных, собираясь вместе на миг в точке на боку штуковины. Затем перышки втягиваются, распластываются по перламутровой поверхности, открывая мягкий квадрат двери. За ней Нэссун видит мягкий свет и удивительно уютные кресла, стоящие рядами. Они с комфортом поедут на ту сторону света. Нэссун поднимает взгляд на Шаффу. Он кивает в ответ, играя желваками. Она не смотрит на Сталь, который не двигается и не пытается присоединиться к ним. Затем они забираются внутрь, и жгутики заплетают дверь у них за спиной. Когда они садятся, большая повозка издает низкий раскатистый гудок и начинает движение. * * * Богатство ничто, когда падает пепел. Табличка Третья, «Структуры», стих десятый Сил Анагист: Два ЭТО ВЕЛИЧЕСТВЕННОЕ ЗДАНИЕ, КОМПАКТНОЕ, но элегантное и с красивой обстановкой. Мы смотрим на его арки, книжные шкафы и деревянные балясины. На целлюлозных стенах растут лишь несколько растений, так что воздух внутри сухой и немного застоявшийся. Ощущение как в музее. Мы собираемся вместе в большой комнате в передней части дома, боясь пошевелиться, боясь коснуться чего-нибудь. – Ты здесь живешь? – спрашивает Келенли один из нас. – Иногда, – говорит она. Лицо ее бесстрастно, но что-то в ее голосе тревожит меня. – Следуйте за мной. Она ведет нас через дом. Здесь чрезвычайно комфортно – каждая поверхность мягкая и пригодная для сидения, даже пол. Но меня поражает, что здесь нет ничего белого. Стены зеленые и в некоторых местах покрашены в густой, яркий винный цвет. В следующей комнате кровати накрыты голубой и золотой тканью контрастных текстур. Нет ничего жесткого и непокрытого, и я прежде даже и не думал, что комната, в которой я живу, – тюремная камера, но сейчас мне в первый раз это приходит в голову. Я думал о многих новых вещах в этот день, особенно во время нашего посещения этого дома. Мы гуляли целый день, у нас с непривычки ноют ноги, и по дороге на нас постоянно пялятся люди. Некоторые шепчутся. Один протянул руку, чтобы погладить мои волосы, и хихикнул, когда я запоздало отдернулся. В какой-то момент за нами увязался какой-то мужчина. Пожилой, с короткими седыми волосами почти такой же текстуры, как у нас. Он начал говорить злые слова. Некоторые я не знал («ньесские ублюдки» и «двуязычные», например). Некоторые я знал, но не понимал. («Ошибки» и «надо было вас всех извести», что не имеет смысла, поскольку нас сделали специально и очень тщательно.) Он обвинял нас во лжи, хотя никто из нас с ним не говорил, кричал, что мы лишь сделали вид, что ушли (куда-то). Он сказал, что его родители и родители его родителей учили его, что настоящие твари, настоящие враги, чудовища вроде нас – враги всех хороших людей, и что он уж постарается, чтобы мы больше не причинили зла никому. Затем он подошел ближе, поднимая большие кулаки. Когда мы стали спотыкаться, глядя на него, растерянные настолько, что даже не понимали, что мы в опасности, некоторые из наших неприметных охранников внезапно стали более заметными и затащили мужчину в альков здания, где держали его, пока он орал и пытался добраться до нас. Келенли все это время продолжала вести нас вперед, с высоко поднятой головой, не глядя на мужчину. Мы шли следом, не понимая, что еще делать, и через некоторое время мужчина отстал, и звуки города заглушили его слова. Позже Гэва, которую немного трясло, спросила Келенли, что не так было с этим злым человеком. Келенли тихо рассмеялась и сказала: – Он силанагистанец. – Гэва растерянно затихла. Мы все послали ей короткие импульсы, что мы тоже растеряны и так же озадачены, и проблема не в ней. Это нормальная жизнь Сил Анагиста, понимаем мы, идя сквозь нее.