Утром они возобновляют спуск по винтовой лестнице. Первым знаком перемены становится появление других перил на той стороне лестничного проема. Они сделаны из странного материала, яркого блестящего металла, совсем не тронутого патиной или тусклостью. Теперь перила с двух сторон, и лестница расширяется, чтобы два человека могли пройти рядом. Затем винтовая лестница начинает разворачиваться – все еще спускаясь под тем же углом, но все менее и менее загибаясь, пока, наконец, не уходит прямиком во тьму. Примерно после часа ходьбы туннель внезапно открывается, стены и потолок исчезают. Теперь они спускаются по тропе освещенных, соединенных лестниц, без какой-то подпоры висящих в воздухе. Такие лестницы невозможны, их ничто не держит, кроме перил и, видимо, друг друга, но пока Нэссун и Шаффа идут вниз, нет никакой вибрации или скрипа. Из чего бы ни были сделаны ступени, этот материал куда крепче простого камня. Теперь они спускаются в огромную пещеру. В темноте невозможно увидеть, насколько она велика, хотя на потолке пещеры через неравные интервалы расположены холодные белые светящиеся круги, из которых падают косые столбы света. Свет не выхватывает ничего. Дно пещеры – огромное пустое пространство, полное случайно расположенных груд песка. Но теперь, когда они очутились в том, что Нэссун считала пустой магматической камерой, она может сэссить более четко, и сразу же понимает, насколько ошибалась. – Это не магматическая камера, – потрясенно говорит она Шаффе. – Она вообще не была пещерой, когда этот город был построен. – Что? Она качает головой. – Она не была закрыта. Это должно быть… не знаю. То, что остается от вулкана, когда он извергается полностью. – Кратер? Она коротко кивает, в возбуждении от осознания. – Тогда он был открыт. Люди построили город в кратере. Но потом было еще одно извержение, прямо в центре города. – Она показывает вперед, во тьму; лестница идет прямо к тому, что она сэссит как эпицентр этой древней катастрофы. Но так не может быть. Второе извержение, в зависимости от типа лавы, должно просто уничтожить город и заполнить старый кратер. Вместо этого каким-то образом вся лава поднялась вверх и над городом, раскинувшись как небо, и застыла, образовав пещеру. И город в кратере остался более-менее неповрежденным. – Это невозможно, – хмурится Шаффа. – Даже самая вязкая лава так себя не ведет. Но… – Лицо его затуманивается. Он снова пытается рыться в изувеченной и урезанной памяти – или просто потускневшей с веками. Нэссун порывисто хватает его за руку, чтобы подбодрить его. Он бросает на нее взгляд, рассеянно улыбается и снова хмурится. – Но я думаю… ороген мог бы такое сделать. Но потребовался бы ороген редкой силы и, возможно, помощь обелиска. Десятиколечник. Как минимум. Нэссун растерянно хмурится. Смысл сказанного, однако, подходит: кто-то это сделал. Нэссун поднимает взгляд к потолку пещеры и запоздало понимает, что то, что она считала странными сталактитами, – она ахает – на самом деле отпечатки зданий, которых больше нет! Да, вон сужающееся место, которое должно было быть шпилем; там изогнутая арка; здесь геометрическая странность из спиц и изгибов, кажущаяся странно живой, как пластинки на шляпке гриба. Но хотя эти ископаемые отпечатки покрывают весь потолок пещеры, застывшая лава останавливается в нескольких сотнях футов над землей. Нэссун осознает, что «туннель», которым они шли, – также остатки здания. Оглядываясь, она видит, что внешняя часть туннеля выглядит как раковина, вроде тех, которые ее отец порой использовал для тонких работ, – более твердая и сделанная из того же странного белого материала, что и плита на поверхности. Это должно было быть верхушкой здания. Но в нескольких футах ниже, где кончается свод, кончается и здание, и его сменяет эта странная белая лестница. Это наверняка сделали через некоторое время после катастрофы, но как? И кто? И зачем? Пытаясь понять, что она видит, Нэссун все более пристально рассматривает пол пещеры. Песок по большей части бледный, хотя есть отдельные участки более темного серого и коричневого. В нескольких местах из песка, как кости из полузарытой могилы, торчат скрученные полосы металла или огромных сломанных фрагментов чего-то большего – может, других зданий. Но это неправильно, понимает Нэссун. Здесь недостаточно материала, чтобы это было остатками города. Она видела немного руин или городов, раз уж на то пошло, но она читала о них и слышала рассказы. Она полностью уверена, что в городах должно быть полно каменных зданий и деревянных хранилищ и, может быть, даже металлические ворота и мощеные улицы. Этот город, собственно говоря, ничто. Просто металл и песок. Нэссун опускает руки, которые неосознанно подняла, пока ее бестелесные ощущения вспыхивали и обшаривали окружающее. Она, конечно же, смотрит вниз, оценивая расстояние между лестницей, на которой она стоит, и песчаным полом пещеры, которая словно распахивает пасть и растягивается еще сильнее. Это заставляет ее шагнуть назад, поближе к Шаффе, который кладет ей руку на плечо. – Этот город, – говорит Шаффа. Она удивленно смотрит на него. Он выглядит задумчивым. – У меня в голове крутится какое-то слово, но я не знаю, что оно означает. Название? Что-то, имеющее смысл на ином языке? – Он мотает головой. – Но если это тот город, о котором я думаю, то я слышал рассказы о его великолепии. Некогда, говорят, в нем жили миллиарды людей. Это кажется невозможным. – В одном городе? А насколько большим был Юменес? – Несколько миллионов. – Он улыбается, когда у нее раскрывается рот, затем несколько серьезнеет. – Сейчас во всем Спокойствии не может быть столько. Когда мы утратили Экваториали, мы потеряли большую часть человечества. И все же мир некогда был еще больше. Этого не может быть. Кратер вулкана не настолько велик. И все же… Нэссун начинает тихонько сэссить под песком и мусором, ища доказательства невозможного. Песок куда глубже, чем она думала. Однако глубоко под его поверхностью она находит спрессованные длинные прямые линии. Дороги? Еще фундаменты, хотя они продолговатые, округлые и других странных форм: в виде песочных часов, толстых S-образных кривых и чашеобразных углублений. Ни единого угла. Она задумывается о загадочном составе этих фундаментов, а затем внезапно осознает, что у всего этого есть оттенок чего-то минерализованного, щелочного. О, это окаменелости! Значит, изначально они были… Нэссун ахает. – Это дерево, – выпаливает она. Деревянные фундаменты зданий? Нет, это что-то вроде дерева, но еще немного похоже на полимер, который ее отец обычно делал, и еще немного на этот странный не-камень лестницы, на которой они стоят. Все дороги, которые она может сэссить, в чем-то сходны. – Прах. Все там внизу, Шаффа. Это не песок, это прах! Это растения, много-много, мертвые так давно, что они высохли и искрошились. И… – Ее взгляд тянет снова вверх, к лавовому своду. Как все это должно было выглядеть? Вся пещера подсвечена красным. Слишком горячий для дыхания воздух. Здания продержались дольше, достаточно долго, чтобы лава вокруг них начала застывать. Но все люди в городе зажарились в первые часы после того, как город был погребен в пузыре огня. Вот что еще в песке: бесчисленное множество людей, сгоревших дотла и выкрошившихся. – Интригующе, – говорит Шаффа. Он опирается на перила, не обращая внимания на расстояние до земли, и смотрит на пещеру. У Нэссун желудок подводит от страха за него. – Город, построенный на растениях. – Затем его взгляд становится жестким. – Но больше здесь ничего не растет. Да. Нэссун тоже это заметила. Сейчас она уже достаточно попутешествовала и повидала много других пещер, чтобы понять, что это место должно было бы кишеть жизнью, вроде лишайников, летучих мышей и белых слепых насекомых. Она переключает сознание на мир серебра, ища тонкие линии, которые должны быть везде среди такого количества живого осадка. Она находит их, и много, но… Что-то странное. Эти линии сливаются и фокусируются, тонкие нити становятся более широкими каналами – прямо как магия течет в орогене. Она никогда не видела такого в растениях, или животных, или плодородной почве прежде. Эти более концентрированные потоки сливаются и продолжают течь вперед – в том направлении, куда ведет лестница. Она следует за ними насколько может, они становятся толще, ярче… и где-то впереди резко останавливаются. – Там что-то плохое, – говорит Нэссун, и волоски на ее теле становятся дыбом. Она резко прекращает сэссить. Почему-то ей не хочется сэссить то, что там впереди. – Нэссун? – Что-то поедает это место, – выдавливает она, затем удивляется, почему она так сказала. Но теперь, когда слова сказаны, они кажутся ей правильными. – Потому тут ничего не растет. Что-то забирает всю магию. Без нее все мертво. Шаффа долго смотрит на нее. Нэссун видит, что одна его рука ложится на рукоять стеклянного клинка у бедра. Ей хочется рассмеяться. Того, что впереди, не заколешь. Но она не смеется, потому что это жестоко и потому, что она настолько испугана, что если начнет смеяться, то уже не остановится. – Мы не обязаны идти вперед, – предлагает Шаффа. Это деликатное и отчаянно необходимое заверение того, что он не перестанет ее уважать, если она от страха откажется от своей миссии. Однако это раздражает Нэссун. У нее есть гордость. – Н-нет. Идем. – Она громко сглатывает. – Пожалуйста. – Хорошо. И они продолжают идти. Кто-то или что-то прорыло туннель в пыли, под и вокруг нее невозможной лестницей. Продолжая спускаться, они проходят мимо гор этого материала. Но сейчас Нэссун, однако, видит другой туннель впереди. Этот проложен в полу пещеры – наконец-то, – и вход в него чудовищно огромен. Концентрические арки, вырезанные из мрамора разных оттенков, теряются высоко вверху, когда лестница наконец достигает плоского каменного пола и переходит в него. Дальше туннель сужается; за ним лишь тьма. Пол на входе кажется полированным, выложенным плиткой, переходящих друг в друга синего, черного и темно-красного цветов. Это яркий и приятный цвет, отдых для глаз, насмотревшихся на белый и серый, и все же невероятно странный. Каким-то образом пыли не натянуло в этот вход. Сквозь эту арку могли проходить десятки, сотни людей в минуту. Однако сейчас там стоит лишь один, глядя на них из-под полосы розового мрамора, так контрастирующего с его бледными, бесцветными чертами. Сталь. Он не двигается, когда Нэссун подходит к нему. (Шаффа тоже. Но медленнее и настороженнее.) Серый взгляд Стали прикован к предмету рядом с ним, который незнаком Нэссун, но ее мать его узнала бы – это шестигранное возвышение, поднимающееся из пола, как кристалл дымчатого кварца со срезанной верхушкой. Его поверхность чуть наклонна. Рука Стали протянута словно в жесте представления. Для тебя. Нэссун смотрит на срез. Тянется к нему и отдергивает руку, как только по его краю вспыхивает свет, прежде чем ее пальцы успевают коснуться наклонной поверхности. Яркие красные значки висят в воздухе над кристаллом, рисуя символы в пустом пространстве. Она понятия не имеет, что это значит, но цвет ее нервирует. Она смотрит на Сталь, который не шевелится и выглядит так, будто он так и стоял с того момента, как это место было построено. – Что они говорят? – То, что транспортное средство, о котором я тебе говорил, в настоящий момент в нерабочем состоянии, – рокочет голос внутри Стали. – Тебе придется снабдить его энергией и перезагрузить прежде, чем мы сможем воспользоваться этой станцией. – Пере… загрузить? – Она пытается понять, как погрузка чего-то связана с древними руинами, затем решает заняться той частью, которую поняла. – И как я дам энергию? Внезапно Сталь меняет положение, повернувшись к арке, которая ведет дальше вглубь станции. – Зайти внутрь и дать мощность у корня. Я останусь здесь и включу последовательность запуска, как только мощность будет достаточной. – Что? Я не… Его серые на сером глаза устремляются на нее. – Поймешь, когда войдешь. Нэссун прикусывает щеку изнутри, заглядывая в проход. Там действительно темно. Рука Шаффы касается ее плеча. – Я, конечно, пойду с тобой. Конечно. Нэссун сглатывает и благодарно кивает. Затем они с Шаффой вступают во тьму. Но тьма держится недолго. Как это было на белой лестнице, маленькие панели света начинают загораться по стенам туннеля по мере их продвижения. Они тусклые и желтоватые, словно старые, изношенные или… усталые. Почему-то в голове у Нэссун всплывает это слово. Света достаточно, чтобы высвечивать края плитки у них под ногами. Вдоль стен туннеля тянутся двери и ниши, и в одном месте Нэссун видит странное сооружение, торчащее из стены на высоте десяти футов. Похоже на… тележную раму? Без колес или ярма, и впечатление такое, что телега сделана из того же ровного материала, что и лестница, и еще кажется, что она едет по каким-то колеям в стене. Она явно сделана для перевозки людей; может, так люди, которые не могли или не хотели ходить, передвигались? Сейчас она неподвижная и темная, навеки прикованная к стене там, где возница ее оставил. Они замечают особенный голубоватый свет, подсвечивающий туннель впереди, но это недостаточное предупреждение о том, что дорога внезапно свернет налево и они окажутся в другой пещере. Она намного меньше и не забита прахом, или, по крайней мере, его немного. Но в ней огромная колонна твердого иссиня-черного вулканического стекла. Она огромная, неровная и невозможная. Нэссун смотрит, разинув рот, на эту штуку, заполняющую почти всю пещеру от пола до потолка и уходящую дальше. Сразу же становится понятно, что это затвердевший, быстро застывший продукт чудовищного извержения. Так же несомненно, что это каким-то образом натекший в соседнюю пещеру материал лавового свода. – Вижу, – говорит Шаффа. Хотя он и потрясен, его голос несколько смягчен восхищением. – Смотри. – Он показывает вниз. Это наконец помогает Нэссун найти фокусную точку, чтобы оценить перспективу, размер и расстояние. Эта штука огромна, поскольку теперь может видеть спускающиеся ярусы у ее основания, охватывающие ее восьмиугольниками. Их три. На самом внешнем стоят здания, думает она. Они сильно повреждены, наполовину обрушились внутрь, просто оболочки, но она сэссит сразу же, почему они все еще существуют, когда те, что в соседней пещере, рухнули. Жар, заполнивший эту пещеру, изменил что-то в конструкции этих зданий, и они стали жестче и сохранились. Тут еще был и какой-то толчок, тоже причинивший повреждения: все здания разорваны с одной и той же стороны, повернутой к гигантской стеклянной колонне. Судя по тому, что ей кажется трехэтажным зданием, она прикидывает, что колонна не так далеко от них, как кажется; просто гораздо больше, чем она сначала оценивала. Величиной с… ох. – Обелиск, – шепчет она. Затем она сэссит и понимает, что произошло, так же четко, как если бы сама была здесь. Давным-давно из дна этой пещеры как диковинное растение торчал обелиск, одной вершиной в землю. В какой-то момент обелиск вырвался из ямы, поплыл, мерцая, как его собратья, над странной громадностью города – и тут что-то пошло очень, очень не так. Обелиск… упал. Там, где он ударился о землю, Нэссун почти слышит эхо сотрясения; он не просто упал, он вошел внутрь, пробивая и прожигая себе путь, со всей мощью концентрированного серебра в его сердечнике. Нэссун не может отследить его путь более чем на милю вниз, но нет причины думать, что он просто не продолжал идти вниз. Куда, она не может догадаться. И следом за ним, прямо наверх из расплавленного тела земли буквально забил огненный фонтан, накрыв город. Вокруг нет ничего, что было бы похоже на способ подать мощность на станцию. Однако Нэссун замечает, что освещение пещеры исходит из огромных пилонов голубого света у основания стеклянной колонны. Они составляют самый нижний и ближний к колонне ярус. Что-то создает этот свет. Шаффа тоже пришел к тому же выводу. – Туннель кончается здесь, – говорит он, показывая на эти голубые пилоны у основания колонны. – Идти больше некуда кроме как к основанию этой громадины. Но ты уверена, что хочешь идти по следу того, кто это сделал? Нэссун прикусывает нижнюю губу. Она не уверена. Здесь есть какая-то неправильность, которую она сэссит с лестницы, хотя и не может сказать, откуда она исходит. И все же… – Сталь хочет, чтобы я увидела то, что находится внизу. – А ты уверена, что хочешь делать то, чего желает он, Нэссун? Не уверена. Стали нельзя доверять. Но она уже вступила на путь разрушения мира; чего бы там ни хотел Сталь, хуже не будет. Потому, когда Нэссун кивает, Шаффа просто покорно склоняет голову и протягивает ей руку, чтобы они могли вместе спуститься по дороге к пилонам. Идти сквозь три яруса по ощущениям все равно что через кладбище, и потому Нэссун чувствует, что надо хранить почтительное молчание. Между зданиями она видит обугленные мостики, оплавленные стеклянные желоба, в которых некогда росли растения, странные тумбы и структуры, о назначении которых она не догадалась бы, даже не будь они наполовину оплавлены. Она решает, что эта тумба – для привязи лошадей, а эта рама находится там, где дубильщики растягивали на просушку кожи. Подставлять знакомое на место незнакомого не очень получается, конечно же, поскольку в этом городе все ненормальное. Если жившие в нем люди ездили верхом, то уж не на лошадях. Если они делали посуду или инструменты, то уж не из глины и обсидиана, и мастера, делавшие такие вещи, явно не были простыми резчиками. Эти люди построили, а затем потеряли контроль над обелиском. Кто знает, какими чудесами и ужасами были полны их улицы. В тревоге Нэссун тянется вверх, чтобы коснуться сапфира, просто чтобы убедиться, что она может сделать это сквозь тонны остывшей лавы и окаменевшего разрушающегося города. До него просто дотянуться, словно он здесь, и это приносит облегчение. Он легонько тянет ее – насколько нежно это может сделать обелиск, – и на миг она позволяет себе быть затянутой в его текучий водянистый свет. Это ее не пугает; Нэссун доверяет обелиску настолько, насколько можно доверять неодушевленному предмету. Именно эта штука рассказала ей о Сердечнике, в конце концов, и теперь она ощущает еще одно послание в мерцающих промежутках его плотно сплетенных линий… – Наверх, – выдает она, испугавшись сама себя. Шаффа останавливается и смотрит на нее. – Что? Нэссун приходится помотать головой, чтобы привести мысли в порядок и вынырнуть из синевы. – Ме… место, чтобы дать энергию. Оно наверху, как и сказал Сталь. За треком. – Треком? – Шаффа оборачивается, глядя вниз на наклонный мостик. Впереди наверху второй уровень – гладкая однообразная равнина из этого белого не-камня. Люди, строившие обелиски, похоже, использовали этот материал во всех своих самых древних и самых прочных руинах. – Сапфир… знает это место, – пытается объяснить она. Это корявое объяснение, все равно что пытаться объяснить глухачу, что такое орогения. – Не само это место, но что-то вроде него… – Она снова тянется к нему, без слов прося большего, и ее чуть не сбивает с ног синее мерцание образов, чувств, воззрений. Ее перспектива меняется. Она стоит в центре трех ярусов, уже не в пещере, а лицом к голубому горизонту, по которому, клубясь, несутся чудесные облачка, исчезают и вновь возрождаются. Ярусы вокруг нее кипят деятельностью – хотя все это сливается, и то, что ей удается поймать несколько мгновений покоя, не имеет смысла. Странные транспортные средства вроде машины, которую она видела в туннеле, бегают по стенам зданий, следуя по трекам разноцветного света. Здания покрыты зеленью, лозами, у них травянистые крыши, и цветы обвивают косяки и стены. Люди – сотни людей – входят и выходят из домов, ходят взад и вперед по дорожкам в непрерывном мазке движения. Она не может видеть их лиц, но ловит всплеск черных волос, как у Шаффы, серьги с искусными узорами из завитков лоз, платье, обмотавшееся вокруг лодыжек, пальцы, сверкающие цветным лаком. И везде, повсюду серебро под движением и теплом, материал обелиска. Оно вьет паутину и течет, сливаясь не в ручейки, а в реки, и когда она смотрит вниз, она сэссит, что стоит в озере жидкого серебра, входящего в нее через стопы, – Нэссун чуть пошатывается, приходя в себя на сей раз, и Шаффа крепко берет ее за плечи, чтобы она не упала. – Нэссун. – Все в порядке, – говорит она. Она не уверена, но все равно так говорит, поскольку не хочет его беспокоить. И поскольку это легче сказать, чем Я думаю, что на минуту попала в обелиск. Шаффа обходит ее и садится перед ней на корточки, беря ее за плечи. Тревога на его лице почти – почти – стирает усталые складки, намек на помрачение и прочие признаки той борьбы, что нарастает в нем. Здесь, под землей, его боль усиливается. Он этого не говорит, но Нэссун не знает, почему она усиливается, однако видит это. Но. – Не верь обелискам, малышка, – говорит он. То, что он это говорит, вовсе не кажется таким странным или неправильным, как должно бы. Нэссун порывисто обнимает Шаффу; он крепко прижимает ее к себе, ласково гладя по спине. – Мы немногим позволяли прогрессировать, – шепчет он ей на ухо. Нэссун моргает, вспоминая несчастную, безумную, смертоносную Ниду, которая однажды сказала то же самое. – Там, в Эпицентре. Мне позволили вспомнить, поскольку это важно. Те немногие, которые достигали статуса девяти– или десятиколечника… они всегда могли чувствовать обелиски, и обелиски тоже чувствовали их. Их тянуло к ним так или иначе. Им чего-то недоставало, они ощущали себя неполными, и, чтобы получить это, им были нужны орогены. Но обелиски убивали их, моя Нэссун. – Он прижимается лицом к ее волосам. Она грязна, толком не мылась после Джекити, но его слова сметают такие мирские мысли. – Обелиски… я помню. Они изменят, переделают тебя, если смогут. Именно этого хотят эти ржавые камнееды.