– Да, – говорит Шаффа. Он наблюдает за ней и не упускает ничего, пока она делает выводы. – Я не помню этого города, но знаю о других таких. В таких местах делали обелиски. Она качает головой, пытаясь все это осознать. – Что случилось с этим городом? Тут в свое время должно было быть много народу. – Раскол. Она коротко ахает. Конечно, она слышала об этом и верит так, как дети верят в большинство баек. Она вспоминает, что видела иллюстрации одного художника, рассказывающие об этом событии, в одной из ее книжек в яслях: молнии, падающие с неба камни, огонь, вырывающийся из-под земли, крохотные бегущие фигурки обреченных людей. – Вот, значит, как это было? Большой вулкан? – Так это было здесь. – Шаффа обводит взглядом колеблющийся лес. – В других местах иначе. Раскол вылился в сотню различных Зим, Нэссун, по всему миру, которые случились одновременно. Чудо, что от человечества вообще что-то осталось. Он говорит так… Это кажется невероятным, но Нэссун прикусывает губу. – Где ты… ты это помнишь? Он удивленно смотрит на Нэссун, а затем улыбается одновременно устало и криво. – Не помню. Я думаю… я подозреваю, что родился позже, хотя доказать не могу. Но даже если бы я мог помнить Раскол, я уверен, что мне этого не хотелось бы. – Он вздыхает, затем качает головой. – Солнце взошло. Давай же повернемся лицом к будущему и оставим прошлое позади. – Нэссун кивает, и они сходят с тропы и входят в лес. Это странные деревья с длинными, тонкими листьями, словно удлиненные травинки, и с узкими, гибкими стволами, растущими на расстоянии не более двух футов. В некоторых местах Шаффе приходится останавливаться и раздвигать два-три дерева, чтобы им можно было протиснуться. Однако это осложняет путь, и вскоре Нэссун выдыхается. Она останавливается, истекая потом, но Шаффа продолжает идти вперед. – Шаффа, – окликает она, готовая просить о привале. – Нет, – отвечает он, с кряхтеньем отодвигая очередное дерево. – Вспомни, о чем предупреждал камнеед, малышка. Мы должны дойти до центра до заката. Сейчас видно, что нельзя терять ни мгновения. Он прав. Нэссун сглатывает, начинает дышать глубже, чтобы двигаться лучше, и снова начинает протискиваться сквозь лес вместе с ним. Она вырабатывает ритм, работая вместе с ним. Она хорошо находит более легкие проходы, которые не требуют протискиванья, и он следует за ней. Когда эти участки заканчиваются, он толкает, пинает и ломает деревья, пока путь не расчищается, а она идет за ним. В эти краткие моменты передышки она переводит дыхание, но этого недостаточно. В боку у нее начинает колоть. Ей становится трудно видеть, поскольку листья деревьев выдергивают пряди из ее хвостиков, и от пота завитки волос распрямляются и падают на глаза. Ей отчаянно хочется передохнуть часок или около того. Попить. Что-нибудь съесть. Однако облака над головой начинают темнеть, и все труднее сказать, сколько светового дня им осталось. – Я могу… – в какой-то момент пытается заговорить Нэссун, пытаясь придумать, как бы ей при помощи орогении или серебра или чего-нибудь расчистить путь. – Нет, – говорит Шаффа, каким-то образом почуяв, что она хочет сказать. Откуда-то он достал стеклянный кинжал. В этой ситуации он бесполезен, хотя каким-то образом все же применяет его, надсекая стволы травянистых деревьев, чтобы легче ломать их ногой. – Если ты заморозишь эти деревья, сквозь них будет только труднее проламываться, а от землетрясения магматическая камера может обрушиться. – Тогда с-серебро… – Нет. – Он останавливается лишь на мгновение, чтобы сурово посмотреть на нее. Она с большой досадой замечает, что он не стал дышать тяжелее, хотя на его лбу поблескивает легкая испарина. Железный сердечник наказывает его, но неохотно дает ему большую силу. – Рядом могут быть другие Стражи, Нэссун. Сейчас вряд ли, но вероятность есть. Нэссун может лишь подыскивать другой вопрос, поскольку эта короткая пауза дает ей время перевести дух. – Другие Стражи? – А, он же говорил, что во время Зимы все они куда-то уходят, и что эта станция, о которой говорил им Сталь, как раз способ уйти. – Ты что-то вспомнил? – Увы, больше ничего. – Он чуть улыбается, со знанием дела, словно понимает, что она делает. – Только то, что так мы туда попадаем. – Куда? Улыбка его гаснет, лицо на краткий миг становится знакомо тревожно-пустым. – В Уоррент. Она запоздало вспоминает, что его полное имя Шаффа Страж Уоррент. Ей никогда не приходило в голову поинтересоваться, где находится община Уоррент. Но значит ли это, что путь в Уоррент идет сквозь какой-то погребенный мертвый город? – П-почему… Он качает головой, лицо его становится жестче. – Кончай тянуть. Темнеет, не каждый ночной хищник будет ждать до ночи. – Он бросает взгляд на небо лишь чуть раздраженно, словно оно не угрожает их жизни. Бесполезно жаловаться, что она валится с ног. Это Зима. Если она упадет, то умрет. Она заставляет себя идти в проделанный им проход и снова начинает искать лучший путь. В конце концов они пробиваются, что хорошо, поскольку иначе это стало бы довольно простым рассказом о том, что ты узнала, что твоя дочь мертва, и позволила бы остальному миру исчахнуть в скорби вместе с тобой. Но все совсем не так. Внезапно на последнем участке травянистые деревья становятся реже и открывается гладко вырезанный проход во внутренней стене кальдеры. Стены возносятся высоко над головой, хотя издали они не казались такими высокими, а сам проход достаточно широк, чтобы могли пройти две телеги в ряд. Стены этих проходов покрыты упрямым мхом и какими-то древовидными лианами. Последние, к счастью, мертвы, иначе бы они заплели все и осложнили бы им продвижение. Они спешат вперед, ломая сухие сучья, а затем Нэссун и Шаффа вываливаются из прохода на широкую плиту из совершенно белого материала, не металла и не камня. Нэссун прежде видела нечто похожее, возле других развалин мертвой цивилизации, иногда этот материал светился в ночи. Эта конкретная плита занимает все пространство внутренней кальдеры. Сталь сказал им, что развалины мертвой цивилизации здесь, в центре – но Нэссун видит впереди лишь изящный приподнятый завиток металла, встроенный вроде бы прямо в белый материал. Она подбирается, как любой закаленный Зимой выживший при виде чего-то нового. Однако Шаффа идет к нему без раздумий. Он останавливается рядом с ним, и на мгновение на его лице возникает выражение, которое, как подозревает Нэссун, вызвано минутным противоречием между тем, что его тело делает что-то по привычке, но разум не может вспомнить, что именно – но затем он кладет руку на причудливый узор на кончике металла. Из ниоткуда на камне вокруг него возникают плоские световые фигуры и линии. Нэссун ахает, но они не делают ничего, просто двигаются и зажигают по очереди остальные, распространяясь и загораясь, пока на камне под ногами у Шаффы не возникает грубый четырехугольник. Слышится тихое, едва заметное гудение, отчего Нэссун вздрагивает и дико озирается, но через мгновение белый материал перед Шаффой исчезает. Не отъезжает в сторону или открывается как дверь; он просто исчезает. Но это и есть дверь, внезапно осознает Нэссун. – Вот мы и пришли, – бормочет Шаффа. Он сам немного удивлен. За дверью находится туннель, который медленно изгибается, уходя вглубь земли, и теряется в глубине. Узкие прямоугольные панели света окаймляют ступени с каждой стороны, освещая путь. Этот завиток металла – поручень, видит теперь она, переориентируя свое сознание, пока подходит к Шаффе. Это то, за что держатся, спускаясь в глубину. На дальнем краю травянистого леса, сквозь который они только что прошли, слышится высокий стрекот, который Нэссун тут же приписывает животному. Возможно, покрытому хитином. Более близкая и громкая версия звуков, которые они слышали прошлой ночью. Нэссун вздрагивает и смотрит на Шаффу. – Думаю, какой-то кузнечик, – говорит он. Он, с напряженной челюстью, оглядывается на путь, который они только что прошли, хотя там ничто не движется – пока. – Или, может, цикады. Давай внутрь. Я прежде видел что-то вроде такого механизма. Он закроется, когда мы войдем. Он знаком велит ей идти первой, чтобы он мог прикрывать тылы. Нэссун делает глубокий вдох и напоминает себе, что это необходимо, чтобы сделать мир таким, чтобы больше никому не было больно. Затем она трусит по лестнице. Световые панели зажигаются за пять-шесть ступеней впереди, когда она идет, и гаснут в трех ступенях у нее за спиной. Как только они спускаются на несколько футов, белый материал, прикрывавший лестничный проем, снова возникает, отсекая стрекот из леса, как и говорил Шаффа. Затем остается только свет, ступени и давно забытый город где-то внизу. * * * 2699: Два эпицентровских черномундирника вызваны в общину Диджна (Квартент Уэр, Западное Побережье, близ моноклинали Киаш), когда гора Имхер начала показывать признаки извержения. Черномундирники сообщили чиновникам общины, что извержение неминуемо и, скорее всего, затронет весь кластер Киаш, включая Безумие (местное название супервулкана, инициировавшего Зиму Безумия; Имхер находится на той же горячей точке). Выяснив, что им не хватит способностей заглушить Имхер, эти черномундирники – один трехколечник, второй, предположительно, семиколечник, хотя почему-то не носил колец – все же попытались, поскольку времени, чтобы прислать более высокорангового имперского орогена, не оставалось. Они успешно заглушили извержение на достаточно долгое время, чтобы успел прибыть имперский ороген-девятиколечник и заставил вулкан уснуть. (Трех– и семиколечник были найдены обугленными и замерзшими, взявшимися за руки.) Проектные записки Ятра Инноватора Дибарс Сил Анагист: Три ИЗУМИТЕЛЬНО. ВСЕ ЭТО СТАНОВИТСЯ легче вспоминать по мере рассказа… или, возможно, я все еще человек, в конце концов. * * * Поначалу наша экскурсия – просто прогулка по городу. Долгие годы после того, как были сделаны, мы провели погруженными в сэсуну и ощущение энергии во всех ее формах. Прогулка наружу заставляет нас обратить внимание на наши меньшие, внешние чувства, и поначалу это просто всепоглощающе. Мы вздрагиваем от упругости тротуаров из прессованного волокна под подошвами, столь отличающихся от жесткого лакированного дерева наших жилищ. Мы чихаем, пытаясь вдыхать воздух, полный запахов мятых растений, химических вторичных продуктов и тысяч чужих выдохов. От первого чиха Душва пугается и разражается слезами. Мы зажимаем уши ладонями, безуспешно пытаясь заглушить множество говорящих голосов, стонущих стен, шуршащих листьев и гудящих вдалеке механизмов. Бимнива пытается все это перекричать, и Келенли приходится остановиться и успокоить ее прежде, чем она снова попытается заговорить нормально. Я отшатываюсь и вскрикиваю от страха при виде птиц, сидящих в кустарнике поблизости, а я еще самый спокойный из нас. Успокаивает нас в конце концов шанс увидеть во всей красе аметистовый фрагмент. Он потрясающий, пульсирует вместе с медленным потоком магии, возвышаясь над сердцем этого города-узла. Каждый узел Сил Анагиста уникальным образом подстроен под местный климат. Мы слышали об узлах в пустыне, где здания выращены из отвердевших гигантских кактусов; океанские узлы построены коралловыми организмами, запрограммированными на рост и смерть по приказу. (Жизнь в Сил Анагисте священна, но смерть порой необходима.) Наш узел – узел аметиста – был некогда древним лесом, так что не могу отделаться от ощущения некоего величия древних деревьев в этом огромном кристалле. Конечно, от этого он более царственный и могущественный, чем остальные фрагменты машины! Это ощущение полностью иррационально, но я гляжу на лица моих сотоварищей-настройщиков, взирающих на аметистовый фрагмент, и вижу в них ту же любовь. (Нам рассказывали, что в далекую старину мир был иным. Некогда города не просто были мертвыми, каменно-металлическими джунглями, которые не росли и не менялись, но еще они несли смерть, отравляя почву, и делали воду непригодной для питья и даже меняли погоду своим существованием. Сил Анагист лучше, но мы не ощущаем ничего, когда думаем о самом этом узле-городе. Он для нас ничто – здания, набитые людьми, которых мы не можем по-настоящему понять, занимающимися делами, которые должны иметь значение, но не имеют. Но фрагменты! Мы слышим их голоса. Мы поем их магическую песню. Этот аметист – часть нас, а мы – его.) – Я намерена во время этого путешествия показать вам три вещи, – говорит Келенли, как только мы достаточно полюбовались на аметист, чтобы успокоиться. – Эти вещи проверены проводниками, если это для вас важно. – Она нарочно смотрит на Ремву, говоря эти слова, поскольку он больше всех выступал против прогулки. Ремва изображает усталый вздох. Они оба отлично играют на руку нашей бдительной охране. Затем Келенли снова ведет нас вперед. Ее и наше поведение так сильно контрастирует. Она шагает легко, высоко подняв голову, не отвлекаясь ни на что неважное, источая уверенность и спокойствие. За ней мы, то и дело останавливаемся и бежим, суетимся, робкие и неуклюжие, отвлекаясь на все. Люди пялятся на нас, но мне кажется, что странной для них кажется на самом деле не наша белизна. Я думаю, мы выглядим как дураки. Я всегда был гордым, и их насмешливое любопытство ранит, так что я выпрямляюсь и пытаюсь идти как Келенли, хотя это значит, что я пропущу множество чудес и потенциальных угроз вокруг. Гэва это тоже замечает и пытается подражать нам обоим. Ремва видит, что мы делаем, и вид у него раздраженный, он посылает небольшую дрожь вокруг: Мы всегда будем для них странными. Я отвечаю сердитым басовым пульсирующим толчком. Дело не в них. Он вздыхает, но тоже начинает подражать мне. Остальные следуют нашему примеру. Мы дошли до самого южного квартента города-узла, где воздух благоухает слабым запахом серы. Келенли объясняет, что этот запах исходит от утилизирующих отходы растений, которые растут гуще здесь, где канализация выносит серые воды ближе к поверхности. Эти растения очищают воду и раскидывают густую здоровую листву над улицами, чтобы охлаждать их, как и было задумано, – но даже лучшие генджинеры не могут заставить растения, питающиеся отходами, не припахивать тем, что они потребляют. – Ты хочешь показать нам инфраструктуру переработки отходов? – спрашивает Келенли Ремва. – Я и так уже ощущаю себя более контекстуальным. Келенли фыркает. – Не совсем. Она заворачивает за угол, и перед нами возникает мертвое здание. Мы стоим и смотрим во все глаза. Плющ ползет по стенам здания, сделанного из какой-то красной глины, спрессованной в кирпичи, и обвивает его мраморные колонны. Однако кроме плюща больше ничего живого в этом здании нет. Оно приземистое, низкое, похожее на прямоугольную коробку. Мы не сэссим никакого гидростатического давления, поддерживающего его стены; наверняка оно использует силу и химический крепеж, чтобы стоять прямо. Его окна просто из стекла и металла, и я не вижу нематоцист, растущих на их поверхностях. Как они могут обезопасить то, что внутри? Двери из мертвого дерева, полированного, красно-коричневого, с резными узорами в виде плюща; удивительно, но это мило. Ступени – тусклая рыжевато-белая песчаная взвесь. (Много столетий назад люди называли ее цементом.) Все сооружение ошеломляюще старомодно – но оно цело, функционально и поражает своей уникальностью. – Так… симметрично, – чуть кривит губы Бимнива. – Да, – говорит Келенли. Она остановилась перед зданием, чтобы мы могли рассмотреть его. – Однако некогда люди считали такое красивым. – Она идет вперед. Ремва глядит ей вслед. – Что, внутрь? Оно структурно устойчиво? – Да. И да, мы идем внутрь. – Келенли останавливается и смотрит на него, возможно, удивленная тем, что его сдержанность хотя бы отчасти не игра. Я ощущаю через окружающее, как она касается его, успокаивает. Когда Ремва зол или испуган, он еще упрямее, так что это помогает; острые зубцы его нервозности начинают ослабевать. Но ей все равно приходится поддерживать игру из-за множества смотрящих на нас. – Хотя я полагаю, что ты можешь остаться снаружи, если хочешь.