Сколько народу было в армии Реннаниса? Скольких ты приговорила к смерти – свариться живьем из-за насекомых? Сколько сейчас в верхней Кастриме новых пепельных курганов, из-под которых торчит рука или нога в ботинке? Это, ржавь, не то же самое. Там было вы – или они. Так и Матчиш пытается выжить – он или они. Ты стискиваешь челюсти, чтобы заглушить этот внутренний спор. Не время. – Мы не можем… – пытаешься ты заговорить и мнешься. – Есть другие пути кроме убийства. Другие… Мы просто не должны быть… такими. – Слова Юкки, неловкие и сочащиеся ханжеством в твоих устах. Да и являются ли они теперь истиной? У Кастримы больше нет жеоды, чтобы заставлять сотрудничать орогенов и глухачей. Может, она развалится к утру. Может быть. Но пока ты заставляешь себя закончить. – Мы не должны быть тем, чем они сделали нас, Матчиш. Он мотает головой, глядя на опавшие листья. – Ты и это имя помнишь. Ты облизываешь губы. – Да. Я Иссун. Он чуть заметно хмурится, возможно, потому, что это не «каменное» имя. Потому ты его и взяла. Но он, однако, не задает вопросов. Наконец он вздыхает. – Ржавь, да ты посмотри на меня, Иссун. Прислушайся к камням в моей груди. Даже если ваша глава примет полуроггу, я долго не протяну. К тому же… – Поскольку он сидит, руки его свободны, и он показывает на другие фигуры-пугала. – Ни одна община нас не примет, – говорит одна из маленьких фигурок. Ты думаешь, что это женский голос, но он такой сиплый и усталый, что не поймешь. – Даже не пытайся играть в эти игры. Ты неловко переминаешься с ноги на ногу. Женщина права – Юкка, может, и захочет взять неприкаянного роггу, но не остальных. Но ты же не можешь знать, как именно поступит Юкка. – Я могу спросить. Вокруг раздаются смешки, унылые, слабые и усталые. Еще несколько приступов надсадного кашля вдобавок к кашлю Матчиша. Эти люди изголодались почти до смерти, половина их больна. Бесполезно. И все же. Ты обращаешься к Матчишу: – Если вы не пойдете с нами, умрете здесь. – Люди Олемшина забрали большую часть припасов. Мы отнимем их. – Это предложение завершается паузой: открытие торгов по сделке. – И либо всех нас, либо никого. – Решать главе, – говоришь ты, отказываясь связывать себя обязательствами. Но ты узнаешь торг, когда слышишь его. Его эпицентровская орогения в обмен на членство в общине для него и горстки его людей вместе с подмазкой в виде припасов разбойников. И он готов уйти, если Юкка не примет первоначальную ставку. Это беспокоит тебя. – Я тоже замолвлю слово за тебя, или как минимум за тебя тридцать лет назад. Он чуть улыбается. Трудно не счесть его улыбку снисходительной. Посмотри на себя, ты пытаешься сделать из мухи слона. Возможно, ты судишь других по себе. – Я также кое-что знаю о местности. Может пригодиться, поскольку вы явно куда-то направляетесь. – Он показывает подбородком на отблески костров на скалах ближе к дороге. – Вы ведь куда-то идете? – В Реннанис. – Суки. – Значит, армия Реннаниса наверняка проходила через эти места по дороге на юг. Ты позволяешь себе улыбнуться. – Дохлые суки. – Ха. – Он прищуривает здоровый глаз. – Они смели все общины в округе. Вот почему нам так солоно пришлось – ни одного торгового каравана после реннанитов. Однако я сэссил что-то странное в том направлении, куда они ушли. Он замолкает, потому что, конечно, понимает. Любой окольцованный рогга должен был сэссить активность Врат Обелисков, когда ты столь решительно закончила войну Реннаниса и Кастримы. Они могли не понимать, что именно сэссят, и если они не знают о магии, то не поймут всего в целом, даже если бы и знали о событии, но по крайней мере уловили бы вихревой след. – Это… была я, – говоришь ты. На удивление, в этом трудно сознаваться. – Ржавь земная, Дама… Иссун. Но как? Ты делаешь глубокий вдох. Протягиваешь ему руку. Твое прошлое продолжает не отпускать тебя. Ты никогда не сможешь забыть, откуда ты, потому что оно, ржавь, не отпустит тебя. Но, возможно, Юкка права. Ты можешь отбросить эти остатки былой себя и сделать вид, что все это больше не имеет значения… или принять их. Вернуть их себе ради того, что в них стоит вернуть, и стать в целом сильнее. – Пошли поговорим с Юккой, – говоришь ты. – Если она примет тебя – и твоих людей, да, я понимаю, то я расскажу тебе все. – А если он не будет осторожен, ты перестанешь учить его, как это делать. В конце концов, он шестиколечник. Если тебе не удастся, кому-то другому придется принять эстафету. К твоему изумлению, он смотрит на твою руку, похоже, с настороженностью. – Не уверен, что я захочу узнать все. Это вызывает у тебя улыбку. – Да уж. Он криво усмехается. – Да и тебе не захочется узнать всего, что случилось со мной. Ты наклоняешь голову. – Принято. Только хорошее. Он ухмыляется. У него недостает зуба. – Это будет слишком короткая история, чтобы сделать из нее хотя бы популярную лористскую байку. За такое никто не заплатит. Но затем он перемещает вес и поднимает правую руку. Кожа на ней толстая как рог, хуже чем мозолистая, и грязная. После этого ты бессознательно вытираешь руку о штаны. Его люди хихикают, глядя на это. Затем ты ведешь его к Кастриме, к свету. * * * 2470: Антарктика. Под городом Бендин начал открываться массивный провал (община вскоре погибла). Карстовые почвы, не сейсмика, но провал города вызвал волны, которые засекли орогены Антарктического Эпицентра. Из Эпицентра они каким-то образом передвинули весь город в более стабильное положение и спасли большую часть населения. В записях Эпицентра сообщается, что при этом погибли три старших орогена. Проектные записки Ятра Инноватора Дибарс 6 Нэссун принимает свою судьбу По стандартам путешествия в разгар Зимы месячный поход до руин, указанных Сталью, проходит без приключений. У Нэссун и Шаффы достаточно еды, чтобы прокормиться, или они ее собирают, хотя оба начинают терять вес. Плечо Нэссун заживает без последствий, хотя пару дней она температурит и страдает от слабости, и в эти дни Шаффа устраивает привалы чаще, чем делал бы в нормальной ситуации, думает она. На третий день лихорадка проходит, рана начинает зарастать корочкой, и они возобновляют прежний темп. По дороге они почти никого не встречают, хотя это и неудивительно – с начала Зимы прошло уже полтора года. Все неприкаянные к этому времени присоединились к шайкам грабителей, да и таких мало осталось – только самые злодеи или те, кто уже перешагнул границу между дикостью и людоедством. Большинство таких ушли на север, в Южное Срединье, где больше общин, чтобы грабить. Даже грабители не любят Антарктику. Это почти одиночество во многом нравится Нэссун. Вокруг не бродят украдкой другие Стражи. Нет общинников с их иррациональными страхами, о которых всегда надо думать. Даже нет других детей-орогенов. Нэссун тоскует по ним, по их болтовне и дружбе, которой она радовалась такое короткое время, но под конец дня возмущалась, что Шаффа уделяет им столько внимания. Она достаточно взрослая, чтобы понимать, что с ее стороны слишком по-детски завидовать такому. (Ее родители тоже нянчились с Уке, но теперь с чудовищной ясностью видно, что большее внимание вовсе не означает фаворитизма.) Это не значит, что она не рада шансу забрать Шаффу себе целиком. Днем они идут молча. По ночам спят, свернувшись рядом друг с другом в усиливающемся холоде. Они в безопасности, поскольку Нэссун надежно продемонстрировала, что при малейшем изменении в окружающем или услышав шаги по земле, она просыпается. Иногда не спит Шаффа; он пытается, но вместо этого лежит, еле заметно вздрагивая, то и дело затаивая дыхание, подавляя дрожь мускулов, чтобы не пробудить ее своей тихой агонией. Когда он засыпает, сон его прерывист и неглубок. Порой не спит и Нэссун, молча страдая от сочувствия. Потому она возобновляет попытки что-то с этим сделать. Этому она научилась в Найденной Луне, хотя и совсем немного: она порой позволяет маленькому сердечнику в его сэссапинах взять чуть-чуть ее серебра. Она не знает, почему это действует, но она вспоминает, как в Найденной Луне все Стражи брали у своих подопечных малую толику серебра и потом выдыхали, словно испытывали какое-то облегчение, давая сердечнику сожрать что-то другое. Однако Шаффа никогда не брал серебра ни у нее, ни у кого другого с того дня, как она сама предложила ему – в тот день, когда она поняла истинную природу этого куска металла у него в мозгу. Она думает, что, возможно, понимает, почему он перестал. В тот день что-то между ними изменилось, и он больше не может питаться ею, как какой-то паразит. Но именно потому сейчас Нэссун тайком подкармливает его магией. Потому что что-то изменилось между ними, и он не паразит, раз он ей нужен тоже и раз она дает то, что он не возьмет сам. (Вскоре она узнает слово симбиоз и кивнет, довольная, что наконец знает, как это назвать. Но задолго до того она уже решит, что для этого подойдет слово семья.) Когда Нэссун отдает Шаффе свое серебро, хотя он и спит, его тело поглощает его так быстро, что ей приходится отдергивать руку, чтобы не потерять слишком много. Иначе она слишком устанет и не сможет на следующий день идти. Даже такого крохотного количества хватает, чтобы он заснул, – и день за днем Нэссун обнаруживает, что каким-то образом постепенно производит больше серебра. Это приятная перемена; теперь она лучше может облегчать его страдания, не утомляя себя. Каждый раз, как она видит, что Шаффа засыпает глубоким мирным сном, она чувствует гордость, хотя и знает, что это не так. Все равно. Она решила стать для Шаффы лучшей дочерью, чем была для Джиджи. Все будет лучше, до самого конца. По вечерам, пока готовится ужин, Шаффа порой рассказывает истории. В них Юменес прошлого – место и чудесное, и странное, чуждое, как морское дно. (Всегда это Юменес прошлого. Недавний Юменес для него потерян вместе с воспоминаниями о прежнем Шаффе.) Нэссун трудно осознать саму идею Юменеса – миллионы людей, никто из них не фермер и не горняк, вообще никто из знакомых ей профессий. Многие одержимы странными прихотями, политикой, и мировоззрения у них куда более сложные, чем кастовые или расовые. Лидеры, в том числе и элита лидерских семей Юменеса. Опоры в профсоюзах в зависимости от их связей и финансовой состоятельности. Инноваторы из древних семей, сражающиеся за право быть отправленными в Седьмой Университет, и Инноваторы, которые просто делали и ремонтировали безделушки в городских бараках. Странно осознавать, что многие странности Юменеса просто связаны с тем, что он слишком долго существовал. В нем были действительно старые семьи. Книги в библиотеках старше Тиримо. Организации, которые помнили и мстили за обиды, нанесенные три-четыре Зимы назад. Шаффа также рассказывает ей об Эпицентре, но не много. Здесь у него еще одна дыра в памяти, глубокая и непомерная, как обелиск, – хотя Нэссун не может удержаться от попытки прощупать ее края. Эпицентр – место, где некогда жила ее мать, в конце концов, и, несмотря ни на что, оно очаровывает ее. Шаффа, правда, плохо помнит Иссун, даже когда Нэссун направляет его, задавая прямые вопросы. Он пытается отвечать Нэссун, но речь его прерывается, и на лице его, более бледном, чем обычно, болезненное, тревожное выражение. Тогда она заставляет себя задавать эти вопросы медленно, через несколько часов или дней по одному, чтобы он успел в промежутках прийти в себя. Она узнает немногим больше, чем уже догадалась сама о своей матери, Эпицентре и жизни до Зимы. Тем не менее услышать это полезно. Так проходят две мили – в воспоминаниях и боли вокруг них. Обстановка в Антарктике ухудшается с каждым днем. Пеплопады уже постоянные, и пейзаж начинает превращаться в натюрморт из холмов, каменистых хребтов и умирающей растительности в серо-белых тонах. Нэссун начинает тосковать по солнцу. Как-то ночью они слышат визг – видимо, охотничий крик большой киркхуши – по счастью, далекий. Однажды днем они проходят мимо пруда, чья поверхность кажется зеркально-серой от плавающего пепла; вода под ним тревожно спокойна, с учетом того, что в озеро впадает быстрый ручей. Хотя у них во флягах мало воды, Нэссун смотрит на Шаффу, и тот молча, настороженно кивает. С виду опасности вроде нет, но… ладно. Выживание Зимой очень во многом зависит как от правильных инстинктов, так и от правильных инструментов. Они обходят мертвую воду и остаются живыми. Вечером двадцать девятого дня они доходят до места, где имперская дорога внезапно выравнивается и сворачивает на юг. Нэссун сэссит, что края дороги идут по чему-то вроде края кратера. Они перебираются через гребень, окружающий этот круглый, необычно плоский регион, и дорога следует дальше по гребню дугой вокруг зоны старинного повреждения, продолжая направляться на запад, к другому краю. Однако в середине Нэссун, наконец, видит чудо. Рожа Старика – сомма, кальдера внутри кальдеры. Этот необычен тем, что у него совершенная форма; судя по тому, что читала Нэссун, внешняя, более старая кальдера обычно сильно повреждена взрывом внутренней, более молодой. В этом случае внешняя не повреждена, это почти совершенная окружность, хотя и сильно выветренная временем и заросшая лесом; Нэссун не может на самом деле видеть ее под растительностью, но четко сэссит. Внутренняя кальдера более продолговата и так ярко блестит на расстоянии, что Нэссун догадывается о том, что случилось, даже без того, чтобы сэссить. Извержение было таким горячим, как минимум в одной точке, что все геологическое формирование почти разрушило само себя. То, что осталось, превратилось в стекло, закалившись естественным способом настолько, что даже столетия не особо повредили его. Вулкан, породивший сомму, уже остыл, его древняя магматическая камера давно опустела, не осталось даже следа былого жара. Однако некогда Рожа была на самом деле потрясающим – и ужасающим – местом прорыва земной коры. Как и велел Сталь, они разбивают лагерь в паре миль от Рожи. В предрассветные часы Нэссун просыпается, услышав отдаленный стрекот, но Шаффа успокаивает ее. – Я это уже не раз слышал, – говорит он тихо на фоне треска костра. Он настоял, чтобы взять эту стражу, так что Нэссун взяла стражу более раннюю. – Это что-то в местном лесу. Не похоже, чтобы оно шло сюда. Она верит ему. Но никто из них этой ночью не спит. Утром они встают до рассвета и выходят на дорогу. В свете раннего утра Нэссун внимательно смотрит на обманчиво спокойный двойной кратер. Вблизи видно, что в стенах внутренней кальдеры есть проломы на равном расстоянии – кто-то проделал их, чтобы люди могли попадать внутрь. Дно внешней кальдеры, однако, полностью заросло желто-зеленым колышущимся лесом травы, которая, похоже, задушила всю остальную растительность в этой зоне. В ней не сэссится даже звериных следов. Но настоящий сюрприз находится под Рожей. – Те руины, о которых рассказывал Сталь, – говорит она. – Они подземные. Шаффа бросает на нее удивленный взгляд, но не протестует. – В магматической камере? – Может быть? – Нэссун тоже поначалу не может этому поверить, но серебро не лжет. Она замечает еще нечто странное, распространяя свою сэсуну на весь район. Серебро отражает пульсации топографии и леса здесь, как и везде. Но здесь серебро почему-то ярче и, кажется, течет более свободно от камня к камню и от растения к растению. Эти потоки смешиваются, чтобы стать более широкими, ошеломляющими потоками, которые сливаются как реки, пока руины не оказываются в озере сверкающего, бурлящего света. Она не может различить деталей, их слишком много – просто пустое пространство, и впечатление, что там строения. Они огромные, эти руины. Город, какого Нэссун никогда не сэссила. Но этот бурный поток серебра она уже сэссила прежде. Она не может удержаться от того, чтобы обернуться к сапфиру, который едва видим в нескольких милях отсюда. Они опередили его, но он по-прежнему следует за ними.