Охотники рассказали, что весенний сезон охоты был в самом разгаре и они уже видели первых гусей. Лед на море был таким гладким, что их снегоходы мчались по заливу со скоростью свыше 100 километров в час – практически летели. Сегодня Шон справлял день рождения; ему исполнился двадцать один год. День выдался удачным. Охота была их главным делом. Оба с гордостью и почтением вспоминали, как в детстве учились охотиться у родных, и рассказывали обо всех местах, где они видели животных. Потом мы рассматривали фотографии в их смартфонах. «Вот мой младший брат со своим первым белым медведем», – сказал Шон, указывая на снимок с громадным белым медведем, в груди которого зияло отверстие от пули – меткий выстрел прямо в легкие. Брату Шона было девять лет, когда он убил этого зверя. Молодые люди показали мне фотографию детеныша тюленя на льду, который смотрел в камеру своими огромными черными глазами. Внезапно мне стало жалко убитого зверя, и я призналась в этом. «Нас учат, что нужно уважать животных. Всегда», – сказал Шон. Мы ненадолго оставили свои напитки и вышли на улицу, где вместе курили молодежь и старики; многие были в футболках, несмотря на мороз. «Как вы находите дорогу на местности? С помощью GPS?» – спросила я. «Нет! – Шон, похоже, удивился моему вопросу. – Мы умеем ориентироваться». Он рассказал об ориентирах и застругах, о том, как узнавал маршруты от отца. Мы вернулись внутрь, где молодые люди принялись рассказывать разные истории: об эпических охотничьих подвигах своих друзей из северных поселков Арктик-Бей и Грис-Фьорд, о приятеле, который время от времени выезжал на своем грузовике на лед и однажды голыми руками поймал за хвост белуху. Истории были полны юношеской бравады. Ближе к полуночи я ушла из бара, а молодые люди остались праздновать дальше. На следующее утро они снова отправились на охоту, причем Шон взамен ружья, с которым охотился с пяти лет, захватил свой подарок: юбилейный карабин Ruger 10/22. Вернувшись на юг, в Соединенные Штаты, я продолжала следить за их весенней охотой через Facebook. «За последние пару месяцев мы столько времени провели на охоте, – однажды написал Шон, – что я чувствую себя дома в тундре, а не в городе». Компьютер, рассказывающий истории Похоже, наш мозг предназначен для составления рассказов на основе опыта. На протяжении эпох разные культуры передавали знания о местности с помощью нарративов. Антрополог Мишель Скэлис Сугияма целый год изучала устные традиции племен, занимающихся собирательством, и обнаружила, что это явление широко распространено в мире. Проанализировав почти 3 тысячи преданий и легенд из Африки, Австралии, Азии, Северной и Южной Америки, она выяснила, что 86 % из них содержат топографическую информацию – маршруты путешествий, ориентиры, местонахождение источников, мест для промысла, растений, стоянок… Она утверждает, что разум человека – изначально предназначенный для кодирования информации о местности – научился передавать топографическую информацию в устном виде, преобразуя ее в социальную информацию в форме историй. «Нарратив служит средством хранения и передачи информации, критически важной для выживания и размножения, – пишет она. – Создание ориентиров во время путешествия – это распространенный мотив в устных традициях собирателей… Объединяя отдельные ориентиры, эти рассказы, в сущности, рисуют местность, в которой происходит действие, составляя карты из историй»[111]. Примерами составления карт из историй изобилуют культуры американских индейцев, от мохаве до гитскан. В 1898 г. Франц Боас (проводивший свое первое антропологическое полевое исследование на Баффиновой Земле) описывал общую черту преданий салишей – в них присутствует персонаж, известный как «культурный герой», «преобразователь» или «плут»[112], придающий миру форму посредством своих путешествий, и истории о его приключениях передают из уст в уста из поколения в поколение. Несколькими годами раньше Ричард Ирвинг Додж, полковник американской армии, который 34 года провел на американском Западе, в своей книге «Наши дикие индейцы» (Our Wild Indians) описывал удивительную способность команчей запоминать переданную устно топографическую информацию. Проводник Доджа, в детстве похищенный команчами и выросший среди них, рассказывал, что за несколько дней до того, как молодежь отправится в набег, один из стариков, знающий местность, собирает их и дает наставления. Додж передает его рассказ: Все садятся в круг и делают на палочках зарубки, обозначающие дни. Старик начинает с палочки с одной зарубкой и пальцем на земле рисует примитивную карту, иллюстрирующую маршрут первого дня. Реки, ручьи, холмы, долины, овраги, скрытые источники – их местоположение указывалось по отношению к заметным и тщательно описанным ориентирам. Подробно все объяснив, старик показывал палочку с двумя зарубками, рисовал новую карту – и так далее, до самого конца. Еще он рассказывал, как однажды отряд молодых мужчин и мальчиков, старшему из которых еще не исполнилось девятнадцати и которые ни разу не были в Мексике, вышел из главного лагеря у Брейди-Крик в Техасе и совершил набег на мексиканский город Монтеррей (до него было больше 600 километров по прямой), руководствуясь только информацией, которую запомнили с помощью этих палочек[113]. Антрополог Джин Уэлтфиш, изучавшая миграцию индейцев пауни по равнинам Среднего Запада, описывает, как каждая группа придерживалась определенного маршрута, причем зачастую без заметных ориентиров, так что было легко заблудиться. Они без труда находили дорогу, поскольку «пауни обладали подробными знаниями о всех аспектах местности», писала Уэлтфиш в своей книге «Утраченная вселенная» (The Lost Universe)[114]. «Топография хранилась у них в голове как череда ярких и красочных изображений, причем каждая конфигурация была связана с тем или иным событием прошлого, чтобы легче запоминалось. Особенно это относится к старикам: у них богатейший запас таких знаний». Кит Бассо, специалист в области лингвистической и культурной антропологии, в своей книге «Мудрость обретается в местах» (Wisdom Sits in Places) также отмечает, что апачи часто цитируют названия мест в последовательности, воссоздавая свое путешествие. Однажды Бассо устанавливал колючую проволоку вместе с двумя ковбоями из племени апачей и услышал, как один из них тихо бормочет себе под нос, минут десять произнося череду географических названий. Ковбой сказал Бассо, что все время «проговаривает имена мест»[115] и это позволяет ему «мысленно скакать туда». Бассо, несколько десятилетий изучавший топонимы апачей, называл эти словесные конструкции «замысловатыми придумками». Эти скромные слова выполняют важные задачи, одна из которых помощь в навигации. Например, название Тсии Бика Бу Яахилине с языка апачей переводится как «вода, сбегающая по плоским камням», – и это совершенно точное описание места. В окрестностях Сибекью, поселка апачей, Бассо нанес на карту почти сто двадцать квадратных километров и записал 296 топонимов. Эти «большие числа сами по себе не отражают того, как часто географические названия обычно появляются в дискурсе западных апачей, – писал он. – Отчасти это постоянное упоминание – следствие того, что апачи, которые уходят на большие расстояния от дома, а затем возвращаются, постоянно просят друг друга подробно описать свои путешествия. Почти все эти описания, в отличие от сообщений англоамериканцев, живущих в Сибекью, сосредоточены не только на том, где происходили события, но и на сути и последствиях самих событий». Эта привязка конкретного опыта к конкретному месту – эффективный способ вспоминать и то и другое – характерна и для историй западных апачей. В этих рассказах топонимы играют роль «указателей места». «Таким образом, у апачей рассказчик вместо описания места мог просто использовать топоним, и слушатели из числа соплеменников, даже те, кто там никогда не был, в деталях представляли его». По мнению Бассо, в культуре западных апачей истории, топонимы, путешествия, память и представление будущего – все элементы, связанные с нахождением пути, – являются неотъемлемой частью мудрости. Однажды Бассо беседовал с Дадли Паттерсоном, ковбоем, жившим в Сибекью, и спросил его: что такое мудрость? «Твоя жизнь как тропа. Ты должен быть бдительным, когда идешь по ней», – сказал ему Паттерсон. Куда бы ты ни шел, тебя поджидает опасность. Ты должен увидеть ее раньше, чем случится беда… Если твой ум неспокоен, ты не увидишь опасности… Если ты сделаешь свой ум спокойным, у тебя будет долгая жизнь. Твоя тропа протянется далеко. Ты будешь готов к опасности, куда бы ни шел. Ты увидишь ее в своем уме, прежде чем случится беда. Как идти по этой тропе мудрости? Ты пройдешь много мест. Смотри на них внимательно. Запомни их. Тебе расскажут о них родственники. Ты должен запомнить все, что они скажут. Ты должен думать об этом. Ты должен, потому что никто не сможет помочь тебе – никто, кроме тебя самого. Сделай это, и тогда твой ум станет спокойным. Непоколебимым и гибким. Ты не попадешь в беду. Ты пройдешь длинный путь и проживешь долго. Мудрость обретается в местах. Она как вода, которая никогда не высыхает. Ты должен пить воду, чтобы не умереть, верно? Так пей и из мест. Ты должен помнить о них все[116]. Помню, читая эти слова, я подумала: как точно они отражают все, что я узнала об истоках человеческого разума, о странствиях по доисторическим ландшафтам, о нашей уникальной способности сохранять воспоминания и думать в форме историй… Я начала думать, что сама жизнь – это движение во времени, создание истории о том, как мы оказались здесь и сейчас и куда направимся в будущем. И лишь гораздо позже я узнала о работе Патрика Генри Уинстона, одного из первых исследователей в области искусственного интеллекта, который считает, что рассказывание историй – основа человеческого интеллекта – и есть ключ к созданию в будущем разумных машин. Я встретилась с Уинстоном в его кабинете на втором этаже Стата-Центра в студенческом городке Массачусетского технологического института, – в сюрреалистичном здании площадью почти 67 тысяч квадратных метров, спроектированном Фрэнком Гери и похожем на иллюстрацию к «Алисе в Стране чудес»: его стены словно вонзались друг в друга под резкими углами. Уинстон, седовласый и небрежно одетый, сидел за письменным столом. На полке позади него стояли книги о Гражданской войне, изучением которой он увлекался, но мое внимание привлекла картина над его головой. Это была репродукция фрески Микеланджело «Сотворение Адама», на которой изображен момент непосредственно перед самым началом, когда пальцы Бога и Адама замерли в воздухе и должны вот-вот соприкоснуться, претворив в жизнь библейскую историю человека на земле. Почти вся жизнь Уинстона связана с Массачусетским технологическим институтом: в 1965 г. он получил степень в электротехнике, а затем написал докторскую диссертацию под руководством знаменитого исследователя искусственного интеллекта и философа Марвина Минского. Именно Уинстон стал директором Лаборатории искусственного интеллекта, когда Минский занялся созданием авторитетной Медиалаборатории. «Я создаю сумасшедший искусственный интеллект, – рассказывал о своей карьере Уинстон, которому было уже за шестьдесят. – Моя работа состоит в понимании человеческого интеллекта как вычислительной системы, а не в создании прикладных приложений. Их и так в нашей сфере 95 %». В своей узкой области «безумного ИИ» Уинстон создал совершенно новую вычислительную теорию человеческого разума. Он полагает, что для развития искусственного интеллекта, который способен не только побеждать в шахматах или в викторине Jeopardy! («Рискуй!»), и для построения систем, которые по своим возможностям приблизятся к интеллекту ребенка, ученые должны дать ответ на один из самых старых философских вопросов: определить, что именно делает людей такими умными. Логос? Воображение? Логика? Алан Тьюринг, который в 1950 г. опубликовал свою основополагающую работу «Вычислительные машины и разум» (Computer Machinery and Intelligence), утверждал, что разум – это итог сложного принятия решений через манипулирование символами. Минский тоже был убежден, что именно логические рассуждения – способность к многоплановому иерархическому мышлению – сделали нас людьми. Впоследствии специалисты в области искусственного интеллекта утверждали, что человеческий разум является следствием генетических алгоритмов, статистических методов или репликации нейронной сети человеческого мозга. «Думаю, Тьюринг и Минский ошибались, – помолчав, прибавил Уинстон. – Мы прощаем их, потому что они были умны, и они были математиками, и, как большинство математиков, считали логические рассуждения ключом к истине, а не побочным продуктом». «Я убежден, что отличительной характеристикой человечества является ключевая способность создавать описания, с помощью которых мы конструируем истории, – объяснял мне Уинстон. – Думаю, именно благодаря историям мы стали отличаться от шимпанзе и неандертальцев. И если дело именно в понимании историй, то мы не сможем понять свой разум, пока не понимаем этого аспекта». В своих рассуждениях Уинстон опирается на лингвистику, в частности на гипотезу о возникновении языка, которую сформулировали профессора МТИ Роберт Бервик и Ноам Хомский. Идея в том, что только у людей появилась когнитивная способность производить такую мысленную операцию, как слияние[117]. Эта лингвистическая операция происходит тогда, когда человек берет два элемента из системы понятий – скажем, «грызть» и «яблоки» – и связывает их между собой, а затем с другими понятиями – например, с элементом «Патрик», что в итоге дает «Патрик грызет яблоко», – и так далее, в сеть иерархических понятий почти бесконечной сложности. Эта способность, как убеждены авторы, является центральной и универсальной характеристикой человеческого языка и присутствует практически во всех наших действиях. «Мы можем строить эти сложные замки и истории у себя в голове. Никакие другие животные на это не способны», – говорил Бервик[118]. Теория отвергает общепринятое объяснение причин появления языка: это не средство межличностной коммуникации, а инструмент мышления. Язык, как утверждают Бервик и Хомский, – это не звук, который имеет смысл, а смысл, облеченный в форму звука. В своей книге «Человек говорящий. Эволюция и язык» Бервик и Хомский опирались на результаты сканирования мозга, которые показали, как развивалась префронтальная кора – область, имеющая важное значение для восприятия языка. Они предположили, что в процессе энцефализации, эволюционного расширения и перестройки нашего мозга, возник новый анатомический замкнутый контур между задней частью верхнего отдела височной доли коры больших полушарий и зоной Брока (отвечающих соответственно за восприятие речи и связную речь). Созревание этих дорсальных и вентральных путей в языковой и премоторной зонах мозга в детском возрасте позволяет каждому из нас выполнять операцию слияния и владеть символическим языком. И действительно, когда исследователи посмотрели, какие цепи нейронов в нашем мозгу активируются при выполнении функции слияния, то увидели, что процесс проходит в четырех разных проводящих путях. Интересно, что у новорожденных младенцев есть не все эти связи, и исследования показывают: если этот пучок нервных волокон между задней частью верхнего отдела височной доли и зоной Брока не сформируется у детей должным образом, то возникнут трудности с пониманием синтаксически сложных предложений. «У них нет липидной изоляции, и они не “подключены к системе”, – предположил Бервик. – За пару лет [большинство детей] должны начать говорить, и это может быть результатом небольших эволюционных изменений. Мозг становится больше, и дополнительный рост приводит эти системы “в боевую готовность”. Все остальное, как говорится, это история». Уинстон считает гипотезу слияния лучшим из имеющихся на данный момент объяснений того, как люди начали понимать истории. Но он убежден, что способность создавать нарративы происходит из пространственной навигации. «Думаю, большая часть нашего понимания пришла из физического мира, что предполагает движение в нем, – говорит он. – Способность к упорядочению, как мне кажется, происходит из пространственной навигации. Мы извлекаем пользу из многих вещей, которые уже есть, – скажем, как упорядочение… С точки зрения искусственного интеллекта слияние наделяет вас способностью строить символическое описание. Мы уже давно умели выстраивать последовательности, а новая способность к оперированию символами позволила нам придумывать истории, слушать их, рассказывать их, соединять две истории в новую, проявлять творческий подход». Уинстон называет это гипотезой сильного сюжета (Strong Story Hypothesis). Уинстон решил проверить, удастся ли ему создать программу, которая понимает историю. Не только читает и обрабатывает ее, но извлекает уроки и даже предлагает свои догадки о мотивации персонажей. Каковы основные функции, необходимые для того, чтобы машина обладала такой способностью, и что они говорят нам о вычислительных операциях, выполняемых человеческим мозгом? Уинстон и его коллеги назвали свою машину «Генезис» и начали продумывать разумные правила, которые потребовались бы машине для функционирования. Первым из этих правил была дедукция – способность делать вывод путем логических рассуждений. «Мы знали о дедукции, но больше у нас ничего не было, пока мы не попытались создать “Генезис”, – рассказывал мне Уинстон. – В конечном итоге мы выяснили, что нам нужно семь типов правил, чтобы обрабатывать истории». В частности, «Генезису» требуется «правило цензора», что означает: если нечто истинно, то ничто другое не может быть истинным. Например, если персонаж мертв, он не может стать счастливым. Получая историю, «Генезис» создает так называемую репрезентативную основу: схему, которая разбивает историю на части и соединяет их при помощи классификационных связей и блоков, отражая такие качества, как отношения, действия и последствия. Затем «Генезис» использует простую функцию поиска для выявления понятийных закономерностей, которые проступают из причинно-следственных связей, – иными словами, в каком-то смысле размышляет над первым прочтением. На основе этого процесса и семи типов правил программа начинает выявлять темы и идеи, которые в явном виде не присутствуют в тексте истории. Изначально Уинстона заинтересовал тот факт, что «Генезису» требовался относительно небольшой набор правил, чтобы успешно приступить к пониманию истории на уровне, который, похоже, приближается к человеческому. «Раньше мы думали, что для этого потребуется много репрезентаций, – говорит Уинстон. – Теперь мы знаем, что достаточно нескольких». «Хотите, покажу?» – спросил он. Я передвинула стул на другую сторону его письменного стола и посмотрела на экран компьютера, где Уинстон открыл программу «Генезис». «В “Генезисе” все на английском – истории, знание», – сказал он. Потом напечатал предложение в текстовом окне программы: «Птица полетела на дерево». Под текстом появились блоки. «Генезис» определил действующее лицо истории как птицу, действие как полет, а назначение как дерево. Там был даже блок «траектория», иллюстрирующий последовательность действия наглядно, с помощью стрелки, упирающейся в вертикальную линию. Затем Уинстон изменил описание: «Птица полетела к дереву». Теперь стрелка немного не доходила до линии. «Попробуем “Макбета”», – сказал Уинстон. Он открыл сокращенную версию пьесы, переведенную с языка Шекспира на современный английский. Из текста убрали прямую речь и метафоры; осталось около ста предложений с описанием главных героев и последовательности событий. Всего за несколько секунд «Генезис» прочитал краткое изложение истории и представил нам ее визуализацию. Уинстон называет такие визуализации схемами проработки. В верхней части располагались около двадцати блоков, содержащих информацию, например «леди Макбет – жена Макбета» и «Макбет убивает Дункана». От них отходили линии к другим блокам, соединяя явные и неявные элементы истории. О чем, по мнению «Генезиса», повествовал «Макбет»? «Пиррова победа и месть», – сообщила нам машина. Ни одно из этих слов не встречается в тексте. Уинстон вернулся к главной странице программы и щелкнул пункт меню «Собственная история». В открывшемся окне «Интроспекция» мы увидели, как «Генезис» анализирует предложенную историю, он рассуждал логически и делал выводы. «Думаю, это потрясающе, ведь “Генезис” в каком-то смысле обладает самосознанием», – сказал Уинстон. Может быть, то, что мы обучаем машину понимать сложные истории, поможет и нам самим создать более эффективные модели образования, политических систем, медицины и городского планирования. Представьте, к примеру, машину, в которую заложены не просто несколько десятков правил для понимания текста, а тысячи правил, которые она может применить к текстам длиной в несколько сотен страниц. Такой машиной может воспользоваться ФБР при расследовании загадочного убийства с противоречивыми уликами и множеством подозреваемых. Или можно установить ее в ситуационном центре Белого дома – и она предложит американским дипломатам и разведчикам анализ мотивов русских хакеров или агрессивных действий Китая в Южно-Китайском море, вычисляя прогнозы будущего поведения на основе анализа многовековой истории. Уинстон и его студенты использовали «Генезис» для анализа кибервойны 2007 г. между Эстонией и Россией. Они также придумали необычные способы проверить интеллект машины, предлагая ей самой рассказать истории или настраивая ее так, чтобы история воспринималась с точки зрения разных психологических профилей – например, жителем Азии в сравнении с европейцем. Один из аспирантов Уинстона снабдил «Генезис» способностью учить и убеждать читателей. Например, он предлагал программе сделать дровосека из сказки «Гензель и Гретель» более симпатичным. «Генезис» добавил несколько предложений, подчеркивавших добропорядочность персонажа. Недавно студенты Уинстона нашли способ «заразить» «Генезис» шизофренией. «Мы думаем, что некоторые аспекты шизофрении являются следствием серьезного разрушения системы, отвечающей за истории», – объяснил Уинстон. Он показал мне серию картинок, изображавших, как маленькая девочка пытается открыть дверь, ручка которой расположена слишком высоко, а затем берет зонтик. Здоровый человек предположил бы, что зонтик нужен девочке, чтобы достать до ручки и открыть дверь; для больного шизофренией характерно так называемое избыточное предположение: девочка берет зонтик, собираясь выйти на улицу, под дождь. Чтобы «Генезис» начал рассуждать как шизофреник, Уинстон и его студенты просто поменяли две строчки в программе. Они заставили программу искать объяснения, связывающие элементы истории, после поиска очевидного ответа, – который заключался в том, что девочка собирается выйти под дождь. И если судить по тому, что случилось с «Генезисом», то избыточное предположение представляет собой дисфункцию установления последовательности в мозге. Исследователи назвали это следствием работы механизма неправильной истории (Faulty Story Mechanism Corollary). Среди студентов Уинстона в МТИ был старшекурсник Вольфганг Виктор Хейден Ярлотт, изучавший инженерное дело и информатику; он получил диплом в 2014 г. и поступил в аспирантуру Флоридского международного университета, где учится и сейчас. Ярлотт – индеец кроу. Он предположил, что если верна гипотеза сильного сюжета, которую предложил Уинстон, и если истории являются ключом к человеческому интеллекту, то «Генезис» должен продемонстрировать понимание историй разных культур, в том числе коренных жителей Америки, индейцев кроу. «Истории иллюстрируют, как интеллект и знания отображаются и передаются от поколения к поколению, и неспособность понять истории определенной культуры означает, что либо гипотеза неверна, либо система “Генезис” нуждается в доработке», – писал Ярлотт в своей диссертации[119]. Ярлотт выбрал для «Генезиса» пять легенд индейцев кроу, в том числе мифы творения, которые он слышал в детстве, когда жил на юге штата Монтана. Он хотел, чтобы программа распознала цепочки событий, которые на первый взгляд не связаны между собой, сверхъестественные явления, такие как медицина (в фольклоре кроу она была подобна магии) и черты характера «плута». Все эти элементы, как выяснил Ярлотт, отличались от тех, что встречаются в канонических европейских сказках. В мифе творения «Старик Койот создает мир» действуют животные, которые общаются со Стариком Койотом так же, как люди. Ярлотт указывает, что в легендах описывается проявление силы или магии, которая позволяет Старику Койоту творить, но в истории есть и явно непостижимые события, например: «Как это у него получилось, никто не в силах даже представить»[120]. Для решения этих задач Ярлотт познакомил «Генезис» с новыми концептуальными закономерностями, которые необходимо распознать[121]. Начало описания «Сотворения мира» XX и YY – сущности. Если YY не существует, то XX создает YY. Конец. Начало описания «Ловкий обманщик» XX – человек. YY – сущность. XX хочет обмануть YY, и в результате XX обманывает YY. Конец. Начало описания «Поиск видения» XX – человек. YY – место. XX приходит в YY, и в результате XX посещает видение. Конец. Истории, которые Ярлотт предложил «Генезису», выглядят так[122]: Начало эксперимента. Учесть: «Старик Койот» – имя. Учесть: «Маленькая_Утка» – имя. Учесть: «Большая_Утка» – имя. Учесть: «Сирапе» – имя. Вставить файл: Здравый смысл кроу. Вставить файл: Рефлексивное знание кроу. «Обманщик» – одна из черт характера. Начать историю под названием «Старик Койот создает мир». Старик Койот – личность. Маленькая_Утка – утка. Большая_Утка – утка. Сирапе – койот. Глина – объект. «Традиция красть жен» – ситуация. Старик Койот скучал, потому что мира не существовало. Старик Койот не хочет скучать.