Рог Славка выпил – и приналег на яства. Хоть и привычен был к вину, а закусить не мешало. Да и проголодался. Отрок-виночерпий бойко нашинковал жареного поросенка и лучшие куски положил Славке. А вот ножик не предложил. Оставил на блюде. А Добрыня тем временем вел речь неспешную… И коварную. Исподволь пытался выяснить у Славки, как у его отца и брата складываются отношения с молодым князем Ярополком. Славка, хоть и молод, аумом не обижен. Может, и не так умен, как старший брат, но угадывать умеет не только удар клинком, но и – словом. Сразу понял, к чему клонит хитрый воевода. Но виду не подал. Притворился, что захмелел поболе, чем на самом деле. И правду сказывать не стал. Намекнул, что не очень-то ладит его родня с Ярополком. Мол, гордый стал, добрых советов не слушает. Вон, даже Свенельд из Киева ушел. Можно было не сомневаться, что для Добрыни уход старого князь-воеводы новостью не был. Равно как и его причина. Однако ж воевода сделал вид, что слышит об этом впервые. Покивал сочувственно: мол, совсем Ярополк Святославовых бояр не уважает. А ведь тот же Свенельд ему все добытое Святославом золото в сохранности доставил да к ножкам положил. А мог бы… – Не мог! – помотал головой Славка. – Свенельд слово держит. И батька мой – тоже. – А Ярополк Святославович? – коварно поинтересовался Добрыня. Славка демонстративно набычился: – Про князя своего худого говорить не буду! – Вот это верно, – одобрил Добрыня. По его знаку собеседникам вновь подали вино: – За Святослава Игоревича, грозного и славного! – провозгласил Добрыня. Славка заметил, что пить воевода не стал. Пригубил только – и передал рог отроку. Ну коли так, то и Славке словчить незазорно. Сделал вид, что поперхнулся, да и пролил вино мимо рта на пол. – Дар богам! – торжественно провозгласил Добрыня. Так часто говорили, когда нечаянно вино проливалось. Однако ж воевода сказал не просто так. Проверил, как отреагирует христианин Славка. – Славен будь Перун Молниерукий! – Как и подобает варягу (пусть и безусому), отозвался Славка. И напомнил себе, что должен казаться пьянее, чем на самом деле. – А как там старый Рёрех? – поинтересовался Добрыня. – Как он жив-здоров? – Скрипит, не гнется, – Славка хихикнул. – Наши говорят: Морена о его деревяшку зубки уже разок обломала. Вдругорядь трогать не хочет. – Старый дуб крепче молодого, – с важностью произнес Добрыня, огладив бороду. Но маленькие глазки его так и сверлили Славку. Молодой гридь сделал вид, что еще больше опьянел: потянулся к блюду с рябчиками – едва не перевернул. – Великий вождь Рёрех, – сказал Добрыня. – Я слыхал: Беловодский Ольбард его весьма почитает. А ведь Ольбард – князь, а Рёрех – у твоего отца, считай, в челядниках. – Ничего ты не понимаешь, воевода! – перебил Славка сердито. – Рёрех – великий вождь. Бате моему, считай, как отец! А Ольбард Беловодский потому Рёреха почитает, что Рёрех – старший в роду! То наша варяжская правда! Тебе, полянин, не понять! Нет, не понять! – Славка энергично замотал головой. – А я слыхал: Ярополку Киевскому варяжская правда – более не закон, – произнес Добрыня. – Я слыхал: судит он теперь не по отцову, а по материну укладу. – А я говорю: мы, варяги, сами себе суд! – выкрикнул Славка. Резко повернулся к отроку-виночерпию. – Что пялишься, бездельник? Наливай! Отрок, здоровенный белобрысый новгородец несколько глуповатого вида, вопросительно посмотрел на Добрыню, тот кивнул. – Перун! – зычно провозгласил Славка и опрокинул рог. Впрочем, в рот его вина попало немного, потому что сам Славка тоже опрокинулся навзничь, перевернув лавку и попутно смахнув со стола блюдо с недоеденным поросенком. – Мальчишка… – пробормотал Добрыня, недовольно разглядывая винные пятна на одежде. – Забери его и отнеси в клеть, – велел он отроку-виночерпию. – Пускай проспится. Непрерывно ругаясь, отрок волок Славку через двор. Парень он был здоровый, да и постарше Славки лет на пять, но Славка в свои восемнадцать вымахал покрупней новгородца, так что недовольство отрока можно было понять. Тем более и зависть примешивалась: Славка – намного моложе, а уже гридень опоясанный. И воевода с ним – почти как с равным. – Э-э-э… Ты это… Куда меня? – Почетный гость-пленник самую малость просветлел и сразу уперся. – Домой, – проворчал отрок, одолевая сопротивление пьяного. Во дворе народу немного – только стража. Прочие расползлись по терему: пить, есть, девок мять, пленных мучить… Словом, вкушать плоды победы, кому как нравится. Стражники тоже навеселе: бояться некого, все полоцкие вои либо побиты, либо – в узилище. Злой отрок, нагруженный пьяным киевлянином, – для них развлечение. А тут еще киевлянин уперся. – Пошел! – Отрок от души треснул пьяного по затылку. – Ты… Ты чего дерешься? – обиделся тот. – Счас как дам! – Давай иди! – Отрок выкрутил киевлянину руку, поддал коленом. – Стой! Стой! – закричал тот. – Погоди! Мне отлить надо… – Не здесь, дух помойный! – зашипел отрок и поволок гостя-пленника за конюшню. Там их никто не увидит. Там отрок отдубасит пьяного киевлянина – мало не будет. – Ну я тебя сейчас… – прошипел отрок, вталкивая пленника в щель между конюшней и каким-то сараем. Занес кулак… Удара не получилось. Пьяный внезапно отрезвел. Владимиров отрок только один раз глянул ему в глаза—и сразу вспомнил, что этот киевлянин мало что опоясанный гридень, так еще и варяг. Нож, прижатый к горлу отрока, очень помог новгородцу освежить память. – Крикнешь – сдохнешь, – сообщил отроку Славка, легонько нажимая ножом на выпяченный кадык. Ножик Славка прихватил из трапезной. Смахнул вместе с блюдом со стола и незаметно сунул в сапог. Отрок, хоть и здоровый лоб, а труслив оказался – не по-воински. Даже порты намочил от страха. Это его и спасло. Да еще то, что у Славки были планы на его рубаху. Левой рукой Славка аккуратно снял с пояса отрока кистенек – да и треснул новгородца по темечку. Убить не убил, но успокоил основательно. Рубаха новгородца пришлась Славке почти впору. Поясок Славка тоже позаимствовал. Вместе с ножом. Клинок этот, хоть и дешевой ковки, а все равно был получше, чем похищенный Славкой ножик для резки поросятины. Кистень Славка пристроил в рукав. Выдернув из мокрых портов отрока шнур-гашник, Славка связал ему руки. На ноги пошли ремешки с поршней, кляпом стал кусок заячьей шкуры. Ухватив отрока за ноги, Славка отволок обмякшее тело подальше. Найти его, конечно, найдут, но – не скоро. Выглянув, Славка поискал тех, кого мог заинтересовать беглый киевский гридень. Первое дело – лучники на башенках. Сверху-то двор – как на ладони. С этими – хорошо. Они в сторону двора и не смотрели. Один перекрикивался с кем-то в городе, второй что-то жрал, беспечно закинув лук за спину. Расслабились победители. Стража у ворот тоже особо не бдила: балаболили да потягивали медовуху. Оружие, правда, под рукой, но схватить его – тоже время требуется… Как раз такое, чтобы Славка успел добежать до ворот. Тут его и перехватят. Плохоньким ножиком – против четырех оружных… Гиблый расклад. А даже если и удастся проскочить в створ мимо стражи, так сразу за воротами – прямая, как копье, улица. Стрелкам на башнях такой глупый беглец – дивная мишень. И двадцати шагов не пробежит, как стрела догонит. Верхами бы, может, и успел… Хотя нет, не получится. Вратный створ открыт едва на треть сажени: пеший проскочит, конный – не пройдет. Пока оттолкнешь створку, тут-то заветное мгновение и уйдет. И все-таки конному можно хотя бы попытаться. Всяко лучше, чем сидеть в щели, как таракан, да ждать, пока его хватятся. Славка перекрестился, помянул Христа и Перуна (выручайте!) и выскользнул из своего убежища и сразу нырнул в полумрак конюшни. В конюшнях Роговолтовых Славка бывал раза три: за своим жеребцом приглядывал да чужими конями любовался. Любил Славка лошадок. А как их не любить, если с трех лет в седле? В рубашечке новгородца да в полумраке Славка мог не опасаться, что его узнают издали, поэтому спокойно двинулся вдоль стойл… И нос к носу столкнулся с конюхом из Роговолтовых холопов. Холоп, как увидел Славку, так глазищи выпучил, пасть раззявил.