К этому времени я подросла и немного раздалась, может быть, потому, что в лесу ела много фруктов. Саматари попытался силой вытащить меня из хижины, но четверо воинов намоетери помешали ему. «Смерти захотел? — сказал один из них. — Ты для нас червяк». Тогда этот саматари отошел в сторону. «Я не хочу идти с ним, хочу остаться с вами,— говорила я женщине, давшей мне свой гамак. — Они уже ранили меня однажды, хотели меня убить». «Не бойся, ты останешься с нами,— сказали женщины.— А сейчас собирайся, мы возвращаемся в наше шапуно». Мы встали в ряд: женщина, я, другая женщина, затем еще одна женщина и, наконец, ребятишки. Мужчины остались в хижине. Мы уже ушли далеко, когда нас догнали четверо мужчин намоетери. Они рассказали, что предложили этому саматари идти с ними. Но он ничего не ответил и продолжал молча оттачивать наконечники стрел. Тогда они ему сказали: «Не вздумай выстрелить в нас из лука, когда мы будем в пути. Мы тебя настигнем даже в твоем шапуно и все равно убьем». Саматари молчал. Они ушли, оставив его одного в хижине. В тот день мы шли примерно до четырех часов. Потом построили хижину и легли спать. На третий день намоетери сказали: «Уже близко. Завтра утром придем в шапуно». В дороге мужчины все время охотились, и те, у кого были жены, впрок коптили дичь для их матерей[29]. Утром мы добрались до реки. Все помылись и покрасились. Моя новая хозяйка постригла меня и выбрила волосы на макушке, потом ока красным уруку широкими, длинными полосами разрисовала мне спину и тонкими полосами — лицо[30]. Возле реки было заброшенное шапуно, на крыше его даже не осталось листьев. Шапуно было большое, круглое, с большой площадкой в центре. Три тропы, начинавшиеся около него, вели: одна — к шапуно саматари, вторая — к реке и третья — к шапуно племени хасубуетери. Это было шапуно отца моего первого сына. Помнится, едва я вошла в это шапуно, голова у меня закружилась и я упала на землю. Одна из женщин подхватила меня за руки. «Тяжело ей жить у нас. Может, эта девушка из очень далекой земли?!» — сказала она. Потом взяли несколько веток и стали хлестать меня. Я открыла глаза и начала сильно потеть. Я поднялась и снова могла идти. Мы отправились к большому шапуно намоетери. Там все сбежались посмотреть на меня: мужчины и женщины. Я пошла за женщиной, которая дала мне гамак, и вместе с ее маленьким сыном направилась к их очагу. Одна женщина подошла ко мне и сказала: «Пойдем со мной». «Нет,— ответила первая женщина,— я привела ее издалека, и она должна остаться со мной. Никто не должен уводить ее». Потом пришел брат тушауа и спросил: «Она уже девушка или еще девочка?» «Не знаю»,— ответила женщина. «С кем же она останется?» — сказал он. «Со мной,— ответила женщина.— Она будет моей подругой. У вас у всех и так есть жены». «Ладно, пусть пока остается с тобой, а там посмотрим»,— нерешительно сказал брат тушауа и ушел. Немного спустя к очагу подошел сам тушауа по имени Фузиве, за ним шло несколько женщин. В то время Фузиве возглавлял племя. Его отец был еще жив, но он был очень старый и больной и передал всю власть сыну. Фузиве спросил: «Это Напаньума? Где вы ее нашли?» Все наперебой принялись рассказывать, как встретили меня в лесу. «И вы не побоялись заговорить с ней ночью, когда она пришла в хижину?» «Они хотели ее убить, но я не дала»,— ответила женщина. «Что же вы собираетесь с ней делать?» — спросил Фузиве. «Я ее привела, и она останется со мной»,— ответила женщина. «Что ж, пусть остается»,— ответил Фузиве. Он повернулся и ушел. Позже я узнала, что он совсем по-другому думал. Потом мне рассказали, что он отправился к своему отцу и сказал: «Отец, она уже женщина. Я ее не отдам, возьму себе». А отец ответил: «Оставь ее в покое, у тебя и так четыре жены. Подумай лучше о них и о детях, ведь их надо еще вырастить. А у женщины, которая приютила Напаньуму, есть еще неженатый племянник». Несколько дней спустя моя новая хозяйка вместе со всей семьей отправилась на банановую плантацию. Я пошла с ними. Целый день мы пробыли в пути. Наутро добрались до их хижины возле расчистки. Пришли еще три брата мужа моей хозяйки со своими женами, отец мужа хозяйки, один неженатый мужчина и один женатый. Всего собралось с десяток мужчин, много женщин, четыре девушки и целая куча детишек. Вначале мы собирали плоды, упавшие на землю, но муж хозяйки сказал: «Не поднимайте бананы с земли, они грязные, в них заводятся черви. Лучше снимайте гроздья с деревьев. По земле ползают жабы, лягушки, змеи». Особенно индейцы боятся маленькой жабы, которая брызгает ядом прямо в глаза своих врагов. Но когда они очень голодны и не находят больше гроздьев, то и сами подбирают упавшие на землю плоды. Спустя несколько дней из шапуно пришли еще несколько индейцев и рассказали, что после нашего ухода Фузиве сказал: «Эта женщина увела Напаньуму. Боится, что я ее отниму. Да если б я захотел, то забрал бы ее в тот самый момент, когда она пришла в шапуно. Я для того и подошел к ней близко, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Она еще не женщина, тело у нее не округлое. Была бы она сформировавшейся женщиной, я бы ее забрал. И никто бы ничего не сказал, ни та женщина, ни ее муж, потому что он ширишиве и боится меня». Тогда женщины сказали мне: «Ты уже почти созрела, а губы и уши у тебя до сих пор не проколоты[31]. Идем, мы тебе проделаем отверстие в губе и в уголках рта». В ушах у меня дырочки уже были. Я сказала: «Нет, не хочу, я не индианка». Но женщины настаивали: «Идем, это совсем не больно». Одна молодая женщина хасубуетери продырявила мне уголки рта. Она воткнула в кожу две колючки пальмы пашиуба, разломила их надвое, оставив маленький кусочек колючки в коже. К счастью, лицо мое не воспалилось. Между тем иногда ранка сильно гноится. Когда боль прошла, мне проткнули нижнюю губу, на этот раз губа очень сильно вздулась. Проткнуть губу много труднее, чем мочки ушей или уголки рта. Колючки пальмы пашиуба тут не годятся. Дырочку в губе мне делал муж моей новой хозяйки. Из куска очень крепкой пальмы бакабе он выточил острую иглу и ею проколол мне губу. Перед этим он слегка обжег кончик иглы, чтобы не внести заражения. Мне было очень больно, и я еле терпела. Потом губа вздулась и онемела. Теми же деревянными иглами индейцы протыкают нос и мочки ушей. Юношам обычно протыкают нижнюю губу и уши. Намоетери и караветари протыкают себе и углы рта. Но мало кто из мужчин протыкает себе нос. А вот женщины почти все проделывают дырочки в носу, и порой довольно большие. Эти дыры особенно хорошо видны во время танцев, потому что женщины втыкают в них перья либо гладкие палочки с наклеенными белыми перьями. Постепенно я окрепла и округлилась. Моя хозяйка соорудила для меня загородку из веток пальмы ассай, потом крепко обвязала ветки лианами. Мне не дозволялось ни выходить, ни даже разводить огонь. Женщина говорила мне: «Когда устанешь лежать в гамаке, встань и посиди». На третий день она дала мне три банана, маленькую куйю и соломинку. Иногда я пыталась незаметно выпить воду прямо из куйи. Однажды женщина заметила это и сердито сказала: «Больше не пей так, испортишь зубы». Примерно недели через две муж хозяйки наловил в лесу муравьев, хозяйка поджарила их и дала мне вместе с обычными тремя бананами. Я стала худой, одна кожа да кости. Немного спустя пришли люди из шапуно. Вечером, когда они отправились в обратный путь, муж хозяйки сказал мне: «Тушауа Фузиве приглашает нас на реахо. Он пригласил на праздник и махекототери, чтобы те принесли горшки и привели собак. Я ответила вождю Фузиве, что приду». Женщина переговорила с дочкой и невесткой. Они снова подстригли мне волосы, которые сильно отросли за время «карантина», выбрили макушку. Потом разрисовали мне тело, лицо и голову красным уруку, а разжеванными лианами провели черные линии на ногах, спине, груди, лице и вокруг рта. После этого мы направились к шапуно, которое находилось на высоком холме. Мне было стыдно и страшно. Я прослышала, что мужчины решили взять меня силой. Женщина, которая хотела дать меня в жены своему сыну, сказала мне: «Не отходи от меня, будь все время рядом. Мой сын еще маленький, и ему рано участвовать в обряде. Но все равно ты держись возле меня». Другие женщины также говорили мне: «Если мужчины захотят взять тебя силой, беги прямо к нашему очагу». Я им ответила: «Разве в самом шапуно куда-нибудь убежишь?» Наконец мы добрались до шапуно. Индейцы мне сказали: «Тушауа Фузиве пошел за собаками. Он собирается на охоту, чтобы на празднике была дичь. Он велел вам устроиться вот здесь». Эта часть шапуно пустовала. Мужчины посмотрели на меня, но ничего не сказали. На следующий день я вместе со своей хозяйкой пошла на расчистку собрать дрова. «Напаньуму надо еще раз разрисовать. Она все это время должна ходить раскрашенная, иначе она быстро состарится»,— сказала женщина. НАСИЛИЕ Я лежала в гамаке и вдруг увидела множество раскрашенных красным уруку мужчин. Они вышли из шапуно, покружились возле него и вернулись. Потом один из них направился ко мне, а за ним другой, выкрашенный сверху красной краской, а снизу черной. Я испугалась и сказала своей хозяйке: «Лучше я убегу, видишь, они идут за мной». «Нет, не убегай,— ответила женщина,— мои сыновья и внуки не дадут тебя в обиду». «Вас мало, и они вас одолеют»,— возразила я. Я хотела убежать в лес, но невестка моей хозяйки тоже сказала: «Не бойся, не убегай». Мужчин было не меньше пятидесяти. Первый из них подошел, держа в руках стрелы. Я посмотрела на крышу хижины: может, раздвинуть листья и убежать. Индеец, стоявший первым, присел на корточки. Тогда тот, что стоял за ним, ударил его ногой по спине и сказал: «Иди же, у тебя что, храбрости не хватает? Иди и притащи ее». Индеец поднялся, положил стрелы и схватил меня за руку. Я отвернула лицо. «Я пришел за ней»,— негромко сказал индеец. Тут моя хозяйка заплакала, закричала: «Конечно, я ее нашла, заботилась о ней, а теперь ты хочешь ее забрать? Почему это вы не брали ее, когда она была совсем худой? Тогда на нее никто не смотрел!» Женщина отчаянно кричала, а индеец тянул меня за левую руку. Я вцепилась в гамак руками и ногами, и ему никак не удавалось меня оторвать. Тогда он сказал остальным: «Помогите же, сами послали, а теперь не хотите помочь». Другой мужчина схватил меня за правую руку и сумел разжать мои пальцы, впившиеся в гамак. Я сильно укусила его в плечо, и он сразу отпустил меня. Я ухватилась руками и заплела ногами столб, к которому был привязан гамак. Женщины бросились защищать меня, а из мужчин этой семьи никто даже не пошевелился. Женщины кричали им: «Трусы, все скажут, что вы подлые трусы, дали увести Напаньуму прямо на ваших глазах». Моя хозяйка кричала, плакала. Но ее муж и сыновья неподвижно лежали в гамаках, повернувшись ко мне спиной. Все же женщинам удалось отстоять меня. «Ложись в гамак»,— сказали они. Тогда мужчины стали отвязывать гамак, и он упал на землю. Я снова уцепилась за столб. В то время я была куда более сильной, чем сейчас. Мужчины тянули меня за руки и за ноги, но все равно оторвать не могли. Тогда кто-то из них предложил: «Давайте унесем ее вместе со столбом». И они стали вытаскивать столб. «Хотите, чтобы все обрушилось! — закричала моя хозяйка.— Отпустите ее, у вас есть свои женщины, а Напаньума моя». Тут сын моей хозяйки сказал: «Если хижина рухнет, я убью из лука сначала Напаньуму, потом вас». Ему ответили: «Попробуй спусти тетиву, коль у тебя достанет смелости! Для начала убей Напаньуму». Женщины тянули меня в одну сторожу, мужчины — в другую. Они тянули за полосы из белой ткани, которыми мне обвязали грудь, запястья и колени. Полосы врезались мне в кожу. Я отчаянно кричала от боли. Близилась ночь. Моя хозяйка подбросила сучьев в костер, сказав: «Хочу посмотреть, хватит ли у вас подлости убить ее». Мужчины грубо толкали женщин, те падали на землю, но тут же вскакивали и снова бросались защищать меня. Наконец мужчинам удалось вырвать столб, и он рухнул на землю. Мужчины поволокли меня к центральной площадке, а женщины продолжали тянуть меня в глубь хижины. Матерчатые полосы на груди сбились и сжимали мне теперь горло: я задыхалась. Потом в глазах у меня потемнело, и больше я уже ничего не помню[Из вышеследующего описания не вполне ясно, какой характер имела эта попытка изнасилования. Дело в том, что у некоторых отсталых народов, например ряда австралийских племен, посвящение девушки в женщину сопровождается ее ритуальной дефлорацией несколькими мужчинами. Большинство исследователей считают этот обычай пережитком группового брака. С другой стороны, у некоторых индейских племен Амазонии, например каража, незамужняя женщина-пленница, принадлежащая к чужому племени, считается «законной добычей» любого мужчины или группы мужчин. Как мы уже сказали, трудно определить, какой из этих двух обычаев действовал в данном случае.]. Когда мужчины увидели, что я потеряла сознание, они ушли. Тогда сестра тушауа побежала к матери: «Мама, мама, они убили Напаньуму!» Мать ответила: «Наверное, матерчатые полосы сдавили ей горло. Побежим, может, она еще дышит». Они схватили головешки и склонились надо мной. Мать тушауа увидела, что я еще теплая. «Похоже, она еще жива, попробуем ее спасти»,— сказала старуха. Муж моей хозяйки перенес меня к очагу. Там они стали дергать меня за пальцы, за уши, лить мне воду на лицо, бить меня по щекам. И так до тех пор, пока я не начала дышать ровно и сильно. Тогда старуха сказала: «А теперь оставьте ее здесь со мной». Когда поздно ночью я очнулась, то увидела, что сестра тушауа приподняла мне голову, а старуха льет мне воду на лицо. Старуха принялась разрезать полосы, приговаривая: «Они тебе всю грудь поранили, всю грудь!» Спина тоже вся была в синих полосах и царапинах: ведь меня волокли по земле, усыпанной мелкими камнями. Старуха и ее дочь помыли меня, и я совсем пришла в себя. Но меня всю ломило, спина и грудь болели. Рядом сидел отец тушауа и молча смотрел на меня. Он был стар и весь изранен. Но эти раны, которые так и не зажили, ему нанесли не соплеменники, а враги. Я села. Из ран на груди и запястьях текла кровь. Старуха сказала мне: «Вчера я сплела новый гамак для сына, а ты ложись в старый, он побольше». Ночью моя прежняя хозяйка и ее семья забрали свои вещи и ушли из шапуно. Женщина хотела отдать меня в жены своему сыну, когда тот станет колдуном. Но я так и не поняла, зачем она привела меня в селение. Ведь все знали, что меня там ждет. Знали и они, а я всю дорогу дрожала от ужаса и стыда. Тушауа, его зятя и брата не было в шапуно, когда мужчины пришли за мной, они не знали, что сделали их соплеменники. Тушауа отправился за двумя собаками, чтобы убить тапиров для праздника, на который пригласили махекототери. ФУЗИВЕ, ГЛАВА НАМОЕТЕРИ Несколько дней спустя, ближе к вечеру, мать тушауа послала меня вместе с ребятишками набрать воды в реке. В это самое время по тропе возвращался Фузиве с тремя мужчинами. Сзади бежала большая собака. Малыши сказали: «Этот пес очень злой!» Тут и я крикнула: «Шами, вативе» (злой, грязный) — и со страху бросилась в реку. Одна женщина, двоюродная сестра моей хозяйки, услышала мои слова и потом сказала матери тушауа, что я обозвала Фузиве злым и грязным, да еще прибавила, будто я сказала: «Не стану я жить с этим уродом, у которого и так столько жен!» Она все это выдумала. Я ничего такого не говорила, а грязным и злым назвала пса. Мать тушауа позвала сына и сказала ему: «Ты великий воин, самый сильный. Неужели ты позволишь, чтобы женщина называла тебя грязным и злым. Ты не урод, а самый красивый из всех. Убей ее сразу же». Я ничего не знала и спокойно вернулась в селение. Стала варить пупунье. Вдруг ко мне подошел тушауа с луком и стрелами в руках. Но я не чувствовала за собой никакой вины и ничего не подозревала. Фузиве пристально взглянул на меня, и я отвернула голову. «Одна из вас говорит, что я грязный и уродливый!» Я обернулась и увидела, что он целится в меня стрелой. Я одним прыжком перескочила через женщину, которая сидела на корточках у очага. Другие женщины бросились врассыпную, а один малыш угодил ногами в костер. Я раздвинула листья крыши, выскочила наружу и перепрыгнула через палисадник. Потом, когда вернулась, женщины сказали мне: «Ну и прыгнула же ты!» Но со страху и не то сделаешь. Когда убегала, меня настигла стрела. Но она лишь слегка задела руку и воткнулась в ствол пальмы пашиуба. Потом я узнала, что стрела была отравленная. Я подбежала к реке и бросилась в воду. Плыла под водой, чтобы индейцы не заметили меня. На середине реки торчал ствол затонувшего дерева. Я подумала: «Как бы с этого ствола перебраться на берег. Тогда индейцы не найдут моих следов». Вскарабкавшись на скользкий ствол, обсушила ноги и, прыгая с камня на камень, выбралась на берег. И сразу же скрылась от преследователей в лесной чаще. Я добралась до края расчистки и села на пенек. Сидела и думала: «Почему я так мучаюсь в этой жизни? Саматари хотят меня убить, теперь и намоетери желают моей смерти. Одни лишь караветари не собирались меня убивать, но мне не удается найти тропу к их шапуно». У меня не было ни огня, ни еды. Когда убегала, в ногу, чуть повыше колена, вонзилась колючка. Я так и не сумела вытащить ее, и рана сильно нарывала. Потом, когда нарыв лопнул, из него вытекло много гноя. Под деревом на краю расчистки я и переночевала. На другой день отправилась искать что-нибудь съедобное, но так ничего и не нашла. «Самое лучшее для меня умереть с голоду»,— подумала я. Наконец добралась до новой расчистки. Индейцы совсем недавно вырубили деревья и сожгли их. Один из стволов больше всего обгорел внутри и превратился в своеобразную лодку. Уже вечерело, я застелила ствол-лодку листьями и улеглась в него. Ночью мне приснился сон, будто бы я вошла в церковь, но там никого не было. И тогда я обратилась к матери пресвятой богородице: «О пресвятая дева. Ты привела меня сюда, так выведи же меня к Большой реке. Соверши такое чудо». И тут меня больно укусило в ногу какое-то насекомое, и я проснулась. Неподалеку от моей лодки дымился ствол, и по нему пробегали язычки пламени. В небе ярко сверкали звезды. Я заплакала от горя и одновременно от радости: все-таки теперь у меня был огонь. Когда сухой ствол большого дерева загорится, то потом горит несколько дней подряд. На следующее утро мне никак не хотелось вставать. «Не стану больше строить хижину»,— подумала я.— Буду жить, как живут звери и птицы. Буду спать на деревьях или на камнях». Я взобралась на самое высокое дерево среди скал. Вернувшись на расчистку, чтобы собрать бананы, я вдруг услышала шум. Спряталась в чаще и увидела вскоре человека с коротким топориком и со стрелами в руках. Потом мне рассказали, что этим топориком он собирался перерубить мне шею. Я распласталась на земле. Индеец всматривался в глубь леса, но меня не видел. На голове у него было два шрама. Индеец взял с собой двух собак, но, к счастью, они не залаяли. Потом через расчистку прошло еще несколько мужчин, однако и они меня не заметили. Когда индейцы повернули обратно, я на цыпочках побежала за ними следом. Они вышли на тропинку и я подумала: «Должно быть, это тропа махекототери. По ней махекототери пройдут в шапуно на праздник. А когда они будут возвращаться к себе, я незаметно последую за ними». Я слышала, что махекототери (махеко означает «колени») живут у большой реки, в том месте, где она изгибается коленом. Индейцы говорили, что на этой реке бывают белые. Я решила, что махекототери должны скоро прийти, потому что в шапуно их давно ждут спелые бананы и пупунье. У этой тропы я прождала дней пять, но махекототери все не появлялись. Тогда я подошла к самому шапуно, так как понимала, что перед праздником намоетери не до меня, многие мужчины отправились на охоту, другие собирали бананы и пупунье. Подобралась так близко к хижинам, что отчетливо слышала голоса. Однажды вечером я спустилась к игарапе. Туда же пришли и женщины намоетери наловить раков. Вокруг носились комары. Женщины беседовали между собой, а я внимательно слушала. Один комар укусил меня и я — шлеп! — ладонью припечатала его ко лбу. «Послушайте, кто-то убил комара. Уж не Напаньума ли?» Я сразу же бросилась в чащу. Женщины вернулись в хижину и рассказали, что кто-то убил рукой комара. Поздно ночью в лес, держа в руках горящие головешки, пришли трое или четверо мужчин. Они свистели, громко звали меня, но я не откликнулась. Тогда один из них сказал: «Может, это просто с дерева упал плод?» На следующее утро я услышала, как вождь громко кричит: «Соберите дрова и разожгите костер. Приготовьте банановую кашу. И пусть гости не приходят поздно. Потому что вечером наши враги могут напасть на них из засады. И я не хочу, чтобы вина за это пала на меня. Двое воинов должны пойти навстречу гостям и предупредить, чтобы они приходили, когда солнце будет висеть высоко в небе. Приятно танцевать при свете дня». Примерно в полдень я увидела махекототери, приближавшихся к шапуно. Они говорили почти на том же языке, что и намоетери, и я хорошо их понимала. Один из них сказал: «Малыши голодны, они за весь день ничего в рот не брали, кроме сока патауа»[32]. Гости сделали привал неподалеку от шапуно, и вскоре я услышала крики: «Пей хав, пей хав... Дайте этим двум махекототери и этим двум кашиораветери поесть!» Я знала, что, когда группа гостей отправляется на реахо, она вначале останавливается возле шапуно, два, иногда четыре индейца с корзинами идут туда. Тушауа дает им дичь, бананы, пупунье, и те относят все это остальным. Посланцы вернулись и радостно закричали: «В шапуно полно еды: банановой каши, мяса, пупунье». Гостей было, верно, больше сотни. Они все стали краситься. Матери говорили малышам: «Справьте нужду здесь в лесу. Когда мы будем в шапуно, не вздумайте гадить на землю. А если захотите выйти, то знайте, мы не пойдем вас провожать. Не хотим, чтобы в нас угодила стрела врагов намоетери. Если же вы нагадите в шапуно, потом о нас будут плохо говорить». Когда все разрисовали себя, гости направились в селение. Впереди мужчины, за ними старики с глиняными горшками и гамаками, привязанными за спиной, и, наконец, женщины. Когда они пришли в селение, раздался веселый голос Фузиве: «А-а-а, пришли наши братья, наши друзья». Поздно вечером он снова громко закричал: «Пей хав... Женщины кашиораветери, женщины махекототери пусть споют. Наши женщины будут петь потом. Мы научимся вашим песням, а вы нашим!» Вначале запели женщины, а поздно ночью — мужчины. Всю ночь я лежала и слушала, как они поют. Рано утром мимо меня прошли по тропе первые из гостей, возвращавшиеся к себе в шапуно. Когда взошло солнце, по тропе прошла еще одна группа мужчин и женщин. Я хотела последовать за ними, но потом подумала, что, может, с ними идет и несколько намоетери. Тогда они меня увидят и убьют. Я вернулась к своей «лодке», взяла пупунье и отправилась к игарапе, где водились маленькие рыбы. Поймала несколько рыбок, выбралась на противоположный берег, развела огонь, сварила рыбу с пупунье и сытно поела. Позже мне рассказали, что, когда все махекототери и кашиораветери ушли из шапуно, хозяева стали говорить: «Что-то слишком рано ушли эти махекототери. Может, они в лесу встретили Напаньуму и забрали ее себе». В полдень тушауа Фузиве громогласно объявил: «Наверное, махекототери нашли Напаньуму в лесу. Поэтому они и ушли с реахо так рано». Остальные ответили: «Конечно, так оно и было. Пойдем за ними следом. И в отместку заберем их женщин!» Они взяли луки и стрелы и помчались за махекототери, которые еще вчера были их друзьями. К вечеру они настигли индейцев кашиораветери и ворвались в их хижину. Кашиораветери испугались и спросили, что им нужно. Тушауа кашиораветери закричал: «Что вы тут ищете? Вошли и даже не обратились ко мне. Сначала должен был прийти ваш тушауа и поговорить со мной. Я бы ему ответил на любые вопросы». Тогда брат Фузиве сказал: «Вы должны знать. Махекототери нашли в лесу Напаньуму. Оттого они и ушли рано утром». Похоже, что тушауа кашиораветери ответил: «Я у них Напаньуму не видел. Четверо наших мужчин ушли вместе с ними из вашего шапуно, они сидят в соседней хижине. А ушли они рано потому, что по дороге к вам заметили нору броненосца и завалили ее. Вот они и поспешили, чтобы поймать броненосца и изжарить его». Потом он позвал четверых мужчин и спросил у них: «Видели вы в лесу женщину либо следы женщины?» «Нет,— ответили те,— в прибрежном иле отпечатались только наши следы, других следов не было». Тогда все кашиораветери яростно закричали: «Вы, намоетери, наглецы. Почему вы угрожали нас убить, если ничего не разведали?!» Намоетери молча вышли из хижины и собрались возле реки. Посовещавшись, они решили догнать махекототери. Тушауа Фузиве велел своим воинам не спрашивать у них, не видели ли они Напаньуму, а сразу же схватить их женщин. Но только молодых, бездетных. Потом мне рассказали, что, когда в лесу совсем стемнело, воины тушауа Фузиве ворвались в хижины, в которых махекототери расположились на ночь. Старики и старухи перепугались, стали кричать: «Враги, враги, много намоетери!» В тот раз намоетери увели с собой семь молодых женщин, одна из них была беременна. Ни одного воина они не убили, потому что, по их словам, все мужчины махекототери схватили луки и стрелы и убежали в лес. Ночью я услышала, как намоетери возвращались к себе в шапуно. Пленницы громко плакали. А воины уговаривали их: «Не плачьте, неужели вам так приятно было жить с противными стариками. Вы такие молодые, а живете со стариками, у которых уже седые волосы. Вам радоваться надо. Нас много, мы сильные, храбрые, вам будет хорошо с нами». Поздно ночью я подкралась к самому шапуно. Фузиве громко говорил своим: «Я тоже участвовал в походе. Одна из этих женщин для моего брата. Я пришел к кашиораветери. Старик, их тушауа, сказал мне: «Здесь Напаньумы нет». Он сильно гневался. Может, он думает, что я его испугался? Захоти я, мои воины увели бы всех его женщин. Но я пожалел его. У кашиораветери и без нас много врагов». На следующий день я отправилась в лес, туда, где росли пальмы бурити. Когда спелые плоды бурити падают в реку и там сгнивают, к ним стайками подплывают рыбы. В ямках прибрежного ила прячется рыба, а то и две. Я их ловила голыми руками. Это был последний день моей жизни в лесу. ФУЗИВЕ И РАШАВЕ Когда я ловила рыб, мимо проходило несколько намоетери. Они увидели мои следы и нашли то место, где я разводила костер. Они пошли по моим следам и обнаружили, что я брожу вокруг шапуно. Вернулись и рассказали об этом Фузиве. Он сильно разгневался: «Это ее вина, что я стал врагом кашиораветери, это она виновата, что мои воины похитили женщин у махекототери. А теперь покажите мне ее следы». Я варила на берегу рыбу, потом нырнула в воду и поплыла. Птицы купари, которые начинают кричать, увидев людей, заметили меня и заверещали: «кау, кау, кау!» Фузиве увидел мои следы, свежую рыбью чешую, услышал крики птиц и сказал: «Да, это Напаньума! Следы идут вокруг шапуно. Значит, она где-то недалеко». Вернувшись в шапуно, Фузиве сказал матери: «Мать, я нашел следы Напаньумы». Мать ответила ему: «Если ты ее поймаешь, то не убивай. Она убежала из страха, а не потому, что виновата». Фузиве ответил: «Ночью я спрячусь возле реки. Если она скрывается там, то придет к реке напиться...» Я легла спать. Потом часов в девять вечера встала и пошла варить завернутую в листья рыбу. Рыбу завертывают и варят в пяти больших листьях пишиаанси. Листья бананов для этого не годятся: они слишком быстро сгорают и рыба не успевает свариться. Если рыбы маленькие, то их в пакет из листьев кладут сразу несколько Когда рыба начинает потрескивать, листья приоткрывают, ставят вниз куйю, и в нее стекает сок. Когда сок перестает течь — рыба готова. «Надо сходить за водой»,— подумала я. Взяла две головешки и прямо через старую расчистку спокойно спустилась к реке. Жабы громко звали кого-то: «кро, кро». Я, конечно, не подозревала, что меня уже поджидают в засаде Фузиве, его брат и еще один молодой мужчина. Оставив головешки в прибрежном кустарнике, я вошла в воду. Всплеск — и кто-то схватил меня за руку. Раздался голос Фузиве: «На этот раз уж ты наверняка заслужила смерть! По твоей вине я захватил жен и дочерей моих недавних гостей. И теперь они стали моими врагами». Он подтолкнул меня: «Идем в шапуно!» Его младший брат, совсем еще мальчик, робко сказал: «Правда, мы захватили много женщин. Одна из них убежала, остальные сидят и плачут». Я шла первой, а за мной шли Фузиве, его брат и молодой мужчина. «Теперь меня убьют,—думала я.— Мне уже не спастись». Я шла и тихо молилась. Наконец мы добрались до шапуно. Тем временем патанаве-тери, которые жили вместе с намоетери, собрали свои пожитки и ушли. Они сказали: «Вы, намоетери, украли женщин у махекототери, а они друзья белых. Белые придут и убьют вас». В шапуно осталось человек сто. Едва мы вошли, Фузиве сказал мне: «Видишь, передняя часть шапуно опустела, очаги потухли. Патанаветери боятся, что придут белые и всех нас убьют. А все ты виновата!» Он привел меня к очагу, где жила его самая старая жена, и сказал: «Вот она, твоя Напаньума. Ты ее всегда защищала. Радуйся, она здесь и здесь останется». Старая жена сказала мне: «Иди сюда, садись». Я не переставая плакала, а рядом горько плакала одна из пленниц, та, которая ждала ребенка. Фузиве отошел в сторону. Я услышала, как он сказал матери: «Мать, я поймал Напаньуму, когда она пришла напиться. Теперь она сидит и плачет у очага моей самой старой из жен». Мать ответила ему: «Не убивай ее. У тебя уже есть четыре жены, если она тебе не нужна, приведи ее ко мне. Она будет жить со мной до тех пор, пока мой младший сын не станет мужчиной». Отец Фузиве тоже стал уговаривать его: «Почему ты хочешь убить Напаньуму? У нее нет ни отца, ни матери, ни брата — никого нет. Она не виновата, что ты увел женщин махекототери, Вы их захватили, потому что сами этого хотели. Никто вам не говорил, что Напаньума прячется у махекототери. Когда они пришли на реахо, твоя мать спросила у их женщин: «Вы не видели дочь белых, она бежала отсюда?» Женщины ответили, что не видели. Вы похитили чужих жен, потому что вам этого хотелось». Тут к Фузиве подошел крепкий юноша. Его звали Рашаве (раша означает «пупунье»). Он сказал Фузиве: «Родич, кого ты собрался убить?» — «Я поймал Напаньуму, когда она пила воду у реки».— «Почему ты хочешь ее убить?» — «Потому, что она убежала и убежит снова. Это ее вина, что махекототери стали нашими врагами. Вот почему я хочу ее убить». И тогда Рашаве сказал: «Ты самый могучий человек в шапуно, ты наш тушауа, но послушай моего совета — не убивай ее. Она и прежде подолгу жила одна в лесу. Когда мы ее увидели первый раз, она была худой. А теперь у нее тело женщины. Сохрани же ей жизнь. Оставь ее с твоей самой старой женой либо сам возьми в жены. Нет, ты не убьешь женщину, у которой нет родных. Если ты ее убьешь, кто будет потом оплакивать ее? Кто сожжет ее на костре? Кто возьмет ее пепел! Ты очень плохо сделаешь, если убьешь ее».