Хейя-а-а-а! Они вырвались на шлях, что вел на север, пробились, разбрасывая людей. Венеда шла галопом, пока отряд не исчез с глаз. Потом придержала коня; к счастью, Берника не хотела никуда убегать, шла вслед Чамару. Замедляла шаг вместе с ним. – Якса, как ты? – Больно, мама. Как же больно. Она придержала коня еще сильнее, приобняла мальчика. Поцеловала. Проверила ребра. Целые. Мальчик трясся от боли, жаловался, но она не дала ему расклеиться. – Ты должен быть как отец! – А где папа?! – Твой отец убил! Убил кагана хунгуров. Самого… главного. Нету его. – Я тоже, – простонал он. – Тоже убью, мама… – Убьешь! Точно убьешь. А пока что – стисни зубы и держись. Мы должны ехать. 14 – Преподобные милостивые покаянные братья! Отворите ворота! Заклинаю вас именем Праотца и милосердием Ессы. В грязном, порванном платье, в мокром насквозь плаще, она стучала в ворота пустыни в Могиле, словно кающаяся грешница, которая хочет посвятить остаток жизни божьей службе. За ней стояли измотанные, худые, исходящие паром кони и спящий, почти падающий с ног Якса. – Если не мне, то отворите хотя бы ребенку! Одинец возносился над ней, словно недоступное гнездо. Посаженный на серых скалах, огороженный стенами, будто замок, хотя самой уже высоты шпилей хватало, чтобы отвратить врага. Хунгуры могли его обойти, омыть, словно морская волна. Но захватить – никогда! Стучала она с отчаяньем. Опускались мокрые сумерки, темнота ложилась под стройными соснами и густыми елями, собиралась внизу, в ярах и долинах, откуда доносился шум потоков. Венеда била в ворота так, что стесала себе ребро сжатой в кулак ладони. И – ничего. Ворота молчали, хотя где-то высоко в пустыни горел свет. Она закричала, забрыкалась, почти завыла. И вдруг щелкнул засов. В окованных железом воротах открылось зарешеченное окошко. Мелькнул капюшон покаянного брата; она видела только две дыры на месте глаз. – Заблудшая душа, душа проклятая, чего ты здесь ищешь? – Приюта, преподобный. Убегаю от хунгуров с малым ребенком. Смилуйтесь, впустите. – Дурно смотреть на женщину, еще хуже – притрагиваться к ней, а впустить за порог пустыни – это словно змею пригреть на груди. – Я Венеда из Дружичей, – выдохнула она. – Слушай, брате, черная ты крыса. Не знаю, за что ты тут сидишь – за скотоложство или за то, что был ты женкой для другого мужчины, но мой муж, Милош, заходил сюда и вместе с вами задумал поступок, из-за которого нас преследуют, как зверей. А если нагонят – то мука наша будет страшной. – Я ничего о том не ведаю. – Смотри сюда, – она сунула ему под нос ножны меча, которые везла при седле с самой Дружицы. – Вот тут – надпись, которой вы подписали собственный приговор. Этим мечом Милош убил кагана хунгуров на Рябом поле. Если они меня достанут, то прежде чем разорвут на куски, я покажу им ножны и скажу, кто стоял за всем этим. И тогда каган раздавит вас, словно клопов, тут, на этих скалах. Даже если бы ему пришлось разбить, кусок за куском, всю гору! Окошко со стуком затворилось. Она раздумывала, не перебрала ли. Но сил на споры не осталось. Венеда просто падала с ног… Вдруг что-то треснуло, ворота качнулись. Медленно, словно каменная, приоткрылась левая створка. Немного, открыв лишь щель. Оттуда шел свет от факела, падая на три фигуры в остроконечных капюшонах. – Войди, проклятая душа. Брат Лотар, прими коня, я укажу дорогу. Чамара и Бернику отвели в темноту, в сторону подворья пустыни. Пустынник, который приказывал, показал налево, под стену, на отворенную дверь. – Ступай тихо и быстро, недостойная, – сказал он спокойно. – Нынче у нас сидит посланник палатина Драгомира. Лучше бы ему тебя не видеть. Неся Яксу, она шла, спотыкаясь, шаркая по каменным плитам. Пустынник пару раз прикладывал палец к губам, приказывая молчать. За ними шел еще один инок с факелом. Отворил двери, ввел их в коридор, оттуда – в малую келью, но сам туда не вошел. Внутри горела лампадка, за притворенным окном вдова видела растрепанные верхушки горных елей. Свет дня умирал за стенами Могилы, прятался в горах, исчезал, уступая место мраку. В комнате она увидела широкую постель, застеленную шкурами, лавку, табурет, а на льняном полотенце – миску юшки и две ложки. Якса уже спал, она положила его на кровать, накрыла, притронувшись ко лбу, проверяя, нет ли горячки. Лоб у мальчика был влажным, сам Якса чуть посапывал, но спал тихо и спокойно. Пустынник, который их сюда привел, откинул капюшон. Она увидела его лицо; при других обстоятельствах он показался бы… интересным: коротко стриженный, с четкой линией челюсти, пусть и с сединой в волосах. С умными влажными глазами. Высокий, худощавый, скорее рыцарь, чем крестьянин. Даже в покаянной одежде казался он привлекательным. Интересно, какое преступление привело его в эту пустынь? – Из-за брата Милоша я не затворил ворот у тебя перед носом. Останешься тут, сколько будет нужно, но выходить тебе нельзя. Нельзя кричать и шуметь. Ради твоего же блага. Не все наши братья – агнцы. – Ты знал моего мужа, – прошипела она. – Ты его… подговорил это сделать. Из-за тебя я в нужде, за мной гонятся! – Ты – несчастная грешница, взыскующая вечного суда Праотца. Ты изменяла Милошу с вашим иноком, с рыцарями, с гриднями. Трахалась с оруженосцами, словно кобыла по весне. Говорил он это ей не то с упреком, не то с жаждой. – Что, брате, завидуешь? – спросила она, не ведая, отчего эти слова пришли ей на ум. – Ты должна в грязи и пыли молить о прощении, потому что муж твой прибыл к нам в печали и страдании. Он отдал свою жизнь Ессе за твои грехи, проклятая ты душа. Вдруг она, не пойми с чего, зло рассмеялась. – Что ты знаешь, монашек? Что знаешь ты, сидя в этих стенах? – Волост говорит твоими устами, – сказал он. Мигом выхватил из рукава Знак Копья. Ударил ее в лицо: вернее, прикоснулся, но она почувствовала, словно ей треснули кулаком между глаз. И потом он вышел, она услышала только шорох затворяемых дверей. Когда пришла в себя, поняла, что оказалась в ловушке. 15 Очередные дни проходили спокойно. Тишина, молчание пустынника, который приносил им еду. Два раза в день – лепешки, кашу-размазню, кувшин воды с вином. Забирал ночные посудины. Приносил свежие – а еще воду в кувшине. Молчание стен. Молчание гор за узким окном. Молчание пустыни. Как в могиле. И только ночью порой где-то за стенами – или в подземельях – раздавались стоны, крики, лязг цепей, свист кнутов; отзвуки страданий, которыми пустынники платили за преступления, совершенные в вольной жизни. Смолкали так же неожиданно, как и появлялись, оставляя после себя лишь страх. Давящий, подкатывающий под горло. Жестокий… Она не знала, что будет дальше. Нарушила запреты, переступив порог обители, но ведь бывало такое и раньше. Брат… (она не помнила его имени) затворил ее от мира и остальных пустынников. Издавна по закону Ессы можно было выкупить свою жизнь из-под палаческого меча или петли, принимая постриг пустынника. Проводя остаток дней в молитвах, постах и работе. Но они ведь не могли удерживать ее тут вечно. У нее были трудности с Яксой: тот шумел, бунтовал, хотел бегать, прыгать, не мог усидеть на месте, словно молодой жеребенок. Едва удавалось его успокоить: мальчик бился, вырывался, хоть она и пыталась напевать ему песенки, усыпляя днем, поскольку лишь когда он спал, ей не приходилось бояться, что он нарушит закон молчания. Единственная радость: через окошко не было видно ни следа хунгуров. Никто не появлялся в долине, не стучал в ворота. Погоня обошла святое место. На третий день, пока Якса шумел, сколько было сил, сбрасывая шкуры с кровати, заползая под них и гоняясь за мышью, что порой выглядывала из щели в каменном полу, щелкнули засовы. Венеда снова увидела высокого сумрачника – как называла она его в мыслях, – а с ним двух пустынников пониже. Все в капюшонах, надвинутых на глаза. – Ты должна отсюда уйти, пропащая душа, – сказал он. – Присутствие твое мутит наше сообщество. Нет, не бойся, нет-нет-нет! – Он взмахнул рукой, словно что-то отгоняя. – Я тебя не выбрасываю. Я нашел опекуна, рыцаря хорошего рода, который заберет тебя в безопасное место. – И кто же это? – Не благодари, нет-нет… Он ждет за воротами. Как и твои кони. Сытые. Пойдем. Она собралась быстро, поскольку у нее ничего не было. Якса вдруг стал серьезен, ухватился за подол ее платья, сжимал судорожно кулачки. Подворье пустыни стояло в тумане. Мокро, влажно, но тепло. Лес вокруг был в дымке, и пока они шли – собственно, почти пробирались тайком к воротам, было тихо. Кони уже ждали, оседланные, прислужник в истрепанном балахоне подтягивал подпруги. Чамар и Берника стояли печальные, низко свесив головы. А за ними ждали пятеро всадников. Один в броне и простом шлеме со стрелкой. Худой как лоза, на большом коне. Скривленное лицо, которое она туманно помнила. Фулько. Благородный Фулько, бывший соратник Домарата, хорунжий большей хоругви Старшей Лендии. Человек, которого она оскорбила, ударила по лицу ножнами от меча, когда он оскорбил их родовой герб; герб, под которым погиб Милош. – Нет, только не это! – крикнула она. – Я с ним не поеду. – Тут мы ничего не изменим, – буркнул пустынник. – Монастырь для женщин закрыт. А за честь господина Фулько я поручусь, как за свою собственную. – Да что ты о нем знаешь? Что знаешь?! – заголосила она с отчаяньем. – Отпусти меня одну, я уеду, как приехала! – Ступай, – приказал пустынник. Когда указывал на коня, та увидела, что запястье его правой руки обмотано кровавыми бинтами. Что глаза его красны. – Ты не можешь тут остаться. У меня в пустыни пятеро убийц и двое воров. Они не выдержат с женкой, запертой в келье. Ты рушишь нам порядок. Мы и так нескоро придем в себя. – Госпожа, прошу на коня, – Фулько вежественно поклонился. – Ради моей части и славы, мы проводим тебя далеко, до того места, которое тебе наверняка понравится.