— Могу, потому что знаю, о чем говорю, — рука Юлиана скользнула к шее со следами укусов, затем он убрал налипшие волосы с мокрого от слез лица. — Неизвестно, насколько придется задержаться в Элегиаре. Я хочу, чтобы ты не тратила свою молодость впустую. — Тео Юлиан… Как посчитал Юлиан, он привел весомые доводы, поэтому слегка отстранил от себя айорку и посмотрел внимательно в ее заплаканные глаза. Но от этого Фийе сделалось еще хуже, и она, боясь потерять хозяина, прильнула к нему и вцепилась изо всех сил. Худыми и изнеженными руками женщина обвила шею Юлиана и вновь разрыдалась, еще пуще. — Не оставляйте меня! Вдруг молодой служанке в голову пришла страшная мысль. И от того, что она себе надумала, она в ужасе уставились на графа. — Или вы все-таки хотите от меня избавиться… Я Вам больше не нужна? — О боги, нет! Я же тебе уже сказал. — Возьмите меня с собой, тео Юлиан… — Тебе нельзя в Элегиар, Фийя. Юлиан выпутался из на удивление крепкой хватки той, что так боялась его лишиться, и встал. Потом закрыл дверь на балкон, чтобы любопытные уши снующих даже в ночи слуг ничего не расслышали, и вернулся в постель. — В Элегиаре действуют иные законы. Там нет такого понятия, как айоры. А есть лишь рабство. — Но… Я не понимаю, что вы такое говорите, тео. Женщина встала на колени и прижалась к графу, а тот погладил ее по белой спине, укрытой длинными волосами. — Это значит, что, если ты отправишься со мной в Элегиар, то в понимании элегиарцев ты будешь рабыней и…. — Ну и что, тео Юлиан. Мне все равно! — перебила жарко женщина, расцеловывая графа. — Матушка была рабыней, и я буду! — … не дай боги, ты в мое отсутствие поднимешь глаза и посмотришь на какого-нибудь проходящего мимо уважаемого господина — тебя выпорют на месте, — закончил Юлиан. — Почему? — девушка притихла и в ужасе посмотрела на господина. Мать ей такого не рассказывала, да и вообще редко говорила о тяготах рабства. — Потому что в Элегиаре очень жестко относятся к статусам, даже приезжих. Там на айоров распространяются законы рабов, Фийя. Как говорил Вицеллий, а он элегиарец, «рабы — это скот, только хуже». Фийя похлопала ресницами, а потом стала вспоминать, что да, действительно, старик-веномансер всегда был брезглив в отношении прислуги, которая состояла целиком из айоров. Когда кто-нибудь из слуг смел обращаться к Вицеллию Гор’Ахагу, тот часто не отвечал, и с лицом, полным презрения, морщился и делал вид, что рядом никого нет. Если же старику требовалось что-то сделать, то он, не спрашивая имени слуги, просто говорил: «Эй ты… Иди сюда!». Хотя все списывали действия веномансера на его вредный нрав, причина крылась в другом. Вицеллий всю жизнь провел в Элейгии, и плевать он хотел на то, что айор отличался от раба — для него он был таким же безмозглым низшим созданием. По ноэльским законам, айоры не могли избираться в Плениум, не могли состоять на высоких должностях и обязаны были служить своему господину. Однако раз в десять лет айор мог выбрать, что делать дальше: остаться у старого хозяина, уйти к новому или получить статус вольного. Подобные правила привели к тому, что к айорам относились благосклонно, а господа, не желающие, чтобы те покинули хозяина, старались заботиться о них. Даже само слово «тео», которое айоры использовали в отношении хозяев, обозначало на аельском то, что нельзя было передать никаким одним словом другого языка. «Тео» обозначало человека, который заботится о ком-то, но не просто так, а за служение ему того, кто принимает эту заботу. Поэтому айоры по обыкновению добавляли к «тео» не фамилию, как в случае со словами «господин» или «хозяин», а имя. И, если на Юге разрешалось делать с рабами все, что угодно, от изнасилований до убийства, то в Ноэле побои порицались, а убийство так и вовсе каралось. Впрочем, стоит отметить, что Юг расползался все севернее и севернее, и в Ноэле уже было достаточно выходцев из рабовладельческого Детхая либо Дюльмелии. Рано или поздно, возможно, статус айора превратится в рабский. Другая проблема крылась в том, что айоры всегда искали место получше: где кормят сытнее, одевают богаче и относятся благожелательнее. Так что средняя стоимость содержания одного айора была в полтора-два раза выше обычного южного раба. От этого многие господа приобретали рабов в Детхае, во время пресловутого весеннего Рабского Торжища. Местные рабы, выросшие со следами плетей на спинах, были смиреннее овец и требовали немного. А еще у них отсутствовала всякая грамота. Некоторые из них не покидали земли нового хозяина в Ноэле ни разу за всю жизнь, а от того и знать не знали о том, что могли уйти раз в десять лет, а их статус теперь стал айорским, а не рабским. Хотя, даже если узнавали, то, напуганные и униженные, влачащие жалкое подчиненное существование, они боялись уйти. Не все, но многие. — Тео Юлиан! — Фийя нахмурилась и сжала пухлые губы. — Мне все равно, как там меня будут звать. Возьмите меня с собой! Я служу Вам! — Фийя, — шумно выдохнув, граф ответил поцелуем и прижал к себе женщину. — Я тебя прошу, останься здесь и откликнись на теплые взгляды Остена. А когда я вернусь, через несколько лет, то все будет как раньше, с той лишь разницей, что ты будешь жить рядом с мужем и ребенком, а не со мной. — Несколько лет? — вскрикнула в негодовании Фийя. — Да. — Пожалуйста, возьмите меня с собой. Мне все равно на Остена! Я служу Вам! — а потом айорка вспомнила и добавила, уже тише. — А Остен к тому же куда-то запропастился. — Как это? — Ну… Его на калитке видали с Бисаем. А потом раз… И нет ни его, ни Бисая. Кьенс искал их, но бесполезно, словно морские русалки уволокли. — Странно… Мне никто не говорил об этом… — Так они ж пропали сразу после Вашего отъезда. Матушка Ваша ворчала, что сбежали. — Глупости, право же, — граф Лилле Адан помотал головой. — Куда они могли деться? — Тео Юлиан. Так вы возьмете меня с собой? Не оставляйте меня здесь! Я хочу быть с Вами и только с Вами. По бледным щекам женщины пробежал румянец и она вытерла ладошкой остывающие на глазах слезы. То, что Остен пропал, ее немного огорчило, но Фийя решила, что, раз уж тот молодой и симпатичный вампир сгинул, то граф теперь непременно возьмет ее с собой. Поэтому служанка была даже рада тому, что так случилось. Юлиан молчал. Настала его очередь задуматься о положении Фийи в сложившейся ситуации и о пропаже стражников. — Фийя. Я не хочу, чтобы в Элегиаре ты страдала: от одиночества, от жестоких законов, от власти чужой земли… Граф знал, что исчерпал аргументы. Весомого повода оставлять Фийю у него не было. Но наблюдая, как Фийя возится с племянниками, он не раз убеждался, что ей пора обзавестись семьей. Хотя Юлиан и привязался к айорке, граф понимал, что с годами страсть к ней, и так едва теплая, целиком остынет. Пока служанка была молода и привлекательна лицом и телом, граф рад был видеть ее рядом, целовать ночами, пусть уже и не так горячо как раньше. Но что будет через десять, двадцать, тридцать лет? Он любил Фийю, как ту, о ком заботился, любил ее покорный характер и милый взгляд, любил за преданность. Но сердцем он ее не любил, ибо в сердце его — одна Вериатель. Граф хотел, чтобы айорка нашла себя в детях. Тогда она перестанет обожествлять Юлиана и покинет его спальню, сама. Но помимо Остена в воспоминаниях Фийи он не обнаружил никого подходящего на роль мужа. — Я не смогу страдать, когда вы рядом! — прошептала Фийя и прижалась худым телом. Она безумно, но кротко любила его уже тридцать лет. Любила в нем каждую черту лица и тела, понимала, о чем говорит всякий вздох и промелькнувшая эмоция. Фийя знала, что Юлиан хмурился по-разному: иногда — сердито, чаще — задумчиво, а порой — насмешливо-радостно. За долгое время айорка изучила Юлиана всего целиком и, проведя рядом с ним почти всю жизнь, не представляла себя отдельной от него. С трепетом и любовью Фийя взяла мужскую ладонь и поцеловала, а потом приложила к своей щеке. От этого граф чуть смутился, но, поразмыслив, его лицо осветила печальная улыбка. — Хорошо, Фийя. Ты поедешь со мной. После того, как айорка забылась сном под легким, но пышным одеялом, Юлиан оделся и спустился в гостиную. В комнате царил мрак, но белоснежные волосы Мариэльд сияли серебром даже в темноте. Графиня погрузилась в мягкое кресло и отрешенно смотрела в черный камин, а на губах ее бродила блаженная улыбка. Потянув носом воздух, Юлиан учуял в запахах, что окружали худощавое тело матери, аромат старика-веномансера. Вот так чудеса! Что же случилось, отчего Мариэльд и Вицеллий сблизились — этого Юлиан не мог взять в толк. Его матушка, женщина высокомерная и надменная, ни разу за тридцать лет, что Юлиан жил в особняке, не спала с мужчиной. По крайней мере, граф не замечал за ней ничего такого. Но, вспоминая слова матушки на суде о том, что Гиффард был ее любовником, Юлиан сделал вывод — Мариэльд позволяла касаться своего тела лишь подобным ей. Юлиан устроился в соседнем кресле, рядом с матерью. На вопросы о Бисае и Остене графиня лишь повела плечами, мол, она не знала, куда те могли пропасть. Так ничего и не добившись, Юлиан провел остаток ночи в общении с Мариэльд, которую не увидит несколько лет. За все годы жизни граф не посещал Юг. После прибытия в Ноэль, сначала из-за плотного расписания учителей, а позже из-за большого объема работы, он безвылазно сидел в особняке, иногда выезжал в города и деревни земель Олеандра, и никуда более. Теперь, воспользовавшись случаем, Юлиан хотел снять какой-нибудь домишко в Элегиаре, устроиться там и пожить в свое удовольствие. Либо и вовсе — сопроводить старика до Элегиара, а самому двинуться дальше, в братские королевства Нор’Мастри и Нор’Эгус. Красивые глаза хозяйки Ноэля с теплотой смотрели на сына. В них не было ни печали, ни тоски расставания. Возможно, Мариэльд была счастлива рядом с любимым и любящим сыном — о чем она и говорила после суда. Юлиан взял на себя ответственность по управлению графством, и последние десять лет Мариэльд проводила все дни в отдыхе, изредка принимая особых гостей. Иногда у Юлиана складывалось ощущение, что Мариэльд счастлива больше не от того, что он рядом, а от того, что он менялся рядом с ней. Она вела его сквозь десятилетия, рассказывала истории из своей жизни и напутствовала. То, что он чувствовал с матушкой, было похоже на ощущения с Белым Вороном, когда Филипп учил его, чтобы скоротать время до суда. Белый Ворон… Лицо Юлиана дернулось, а губы сжались в плотную линию от воспоминания об этом изменнике и двуличном вампире. Насколько нужно быть хладнокровной сволочью, чтобы так уверенно врать в лицо наследнику своего товарища? А после череды лжи этот жалкий трус, боясь быть осмеянным Советом, переменил свое решение, когда увидел истинное завещание друга в Гейонеше. — Юлиан, перестань думать о Белом Вороне, — из чертогов памяти графа вырвал насмешливый голос матери. Граф нарочито весело сказал. — Ах, Матушка. Вы опять мысли читаете! — Там читать-то нечего, сын мой, у тебя на лице все вырисовывается, когда ты вспоминаешь о Филиппе. — Ничего, матушка… Ничего… Еще немного и Белый Ворон окончательно вымоется из памяти, оставив лишь блеклое имя, которое для меня уже ничего не будет значить. Юлиан соврал. Его до сих пор трусило от всего, связанного с Филиппом фон де Тастемара. Даже спустя три десятилетия. — В Элегиаре, Юлиан, ты окунешься в другой мир, — улыбнулась Мариэльд и погладила серебристую косу. — И тебе будет не до Белого Ворона с его каменным сараем. Юлиан весело рассмеялся, как можно непринужденнее, хотя серьезные и больные глаза выдавали ложь в этом притворном смехе. Остальную часть ночи, любуясь танцем теней от качающихся за окном кустарников, Старейшины провели в легком общении. Они прощались друг с другом, а Мариэльд, пребывающая в замечательном состоянии духа, гладила сына по его руке своими пальцами, и ее большие синие глаза странно поблескивали во тьме. За всю ночь Юлиан, хоть и изнывал от любопытства, так и не решился спросить у матушки про Вицеллия. Это было бы крайне неприлично, поэтому граф смолчал. Может быть, дело в том, что Вицеллий должен покинуть Ноэль по прошествии стольких лет, и Мариэльд, будучи одинокой женщиной, решила уступить старому веномансеру, пусть и ворчливому, пусть и с дурным характером, но не лишенному аристократического происхождения. * * * С рассветом, когда солнце зажглось на востоке, медленно выскользнуло из-за горизонта и осветило особняк, во дворе уже топтался отряд, даже два. Ада, роняя слезы расставания, целовала двух своих малышей, которые вынуждены были остаться с отцом Кьенсом, Майордомом особняка. Затем бросалась к сестре, обнимала ее и тоже всхлипывала, а смущенная Фийя успокаивала сестру и шептала той на ухо, что очень скоро Ада снова увидит Тибейя и Мефира. В путь вместе с Мариэльд де Лилле Адан отправлялся внушительный отряд из восьми вампиров охраны, личной служанки, обычных трех слуг и старика Пайота. На упитанных боках лошадей висели пухлые седельные сумы — графиня планировала пробыть вне особняка пару лет, а потому слуги упаковали все ее костюмы и украшения. В стороне же, в составе скромного второго отряда, стояли всего три вампира: Вицеллий в своей бессменной алой пелерине и две служанки, Фийя и Кайя. Столь схожие имена свидетельствовали о том, что девушки были рождены в неволе — господа не имели привычку баловать ни айоров, ни рабов сложными именами. Со стороны моря к своему отряду медленно подошел Юлиан, он был полон мрачных дум. — Кьенс, ты точно ничего не видел? — Нет. — А жена Бисая что говорит? — Юлиан покосился на блеклую дородную женщину позади собравшихся перед воротами слуг. — Не знает. — В Луциосе искали? — Пусто, — Кьенсу тоже не нравилось это происшествие.