Детеныш же, с басовитыми визгами боли, наоборот, отстранился от матери. Крутясь вокруг своей оси, он кинулся к порту. Он не видел ничего вокруг себя и перед собой, а уже подплывая к стоявшим у пирса кораблям, его тело дернулось и замерло, ударившись о берег и подмяв под себя пару суденышек. Крики матери разносились дольше, но и та, в конце концов, перестала кидаться из стороны в сторону и закрыла свои пять глаз, погрузившись на дно бухты. Над водами разразилась долгожданная тишина. — Ох, спасибо тебе, Вериателюшка, — нервно прошептал Юлиан и погладил кобылицу рукой за холкой, другой придерживая трясущегося мальчика. — Чтобы я без тебя делал, любимая ты моя. Демоница счастливо взвыла. Ее пасть на удлинившейся шее изогнулась, и лошадь весело клацнула зубами перед лицом графа. Рысью поскакала Вериатель по бухте. Совсем рядом с матерью выскочила Мафейка. Она уже совсем нешуточно щелкнула зубами около Халлика, которого Юлиан успел вовремя отодвинуть. Но неуемная молодая кобыла нырнула в воду и показалась уже с другого бока. Ее усеянная зубами пасть вытянулась и снова попыталась вырвать мальчика. Тот запищал от страха и вцепился руками и ногами в графа, пока Юлиан отталкивал дикую демоницу прочь. — Вериатель, помоги. Мафейка, прекрати немедленно! — рявкнул Юлиан, удерживая за черную гриву щелкающую у лица Халлика морду. Вериатель взревела и укусила дочь в бок, вырвав у той черный кусок, что сразу же растаял в зубах демоницы и подтянулся к молодой кобыле. Это подействовало на Мафейку отрезвляюще. Она подуспокоилась и лишь хрипела, скача рядом с матерью, да злобно клацала зубами, всем своим видом показывая, что мальчик должен быть в ее желудке, а не на руках Юлиана. Из здания Портового Дома выскочил перепуганный Кавиан, который не прекращал работу даже после закрытия пристани. Управитель любил порядок, а потому, пока никто не ломился к нему в кабинет, трепетно приводил в надлежащий вид все бумаги на столе и в шкафах. Сейчас же он распахнул дверь и уставился на обезображенную морду с наростами, которая протаранила своей тушей два южных корабля и один северный, и теперь лежала в тридцати васо от Портового Дома. Детеныш еще трепыхался, но не от того, что был жив, а от периодических судорог, что время от времени прокатывались волнами по его огромному и гладкому телу, еще не утыканному копьями и стрелами, как у матери. Из пасти вываливалась студенистая масса медуз — их Левиафан так и не смог проглотить до конца. Охрана, ощерившись алебардами, подошла к бездыханному телу и, видя его шевеление, стала испуганно тыкать копейным острием в тушу. Юлиан слез с Вериатели, что подскочила к складу с сетями, элегантно выпрыгнув из воды. К груди граф прижимал трясущегося ребенка, которого череда перипетий, кажется, доконала. И он теперь едва ли не обезумевшим взглядом смотрел на все происходящее у пристани и истерично цеплялся за разорванную рубаху Юлиана. Тот попытался опустить ребенка на землю, но Халлик снова схватился за шею мужчины и уставился выпученными глазенками на спасителя. — Все закончилось, Халлик. Постой тут, не бойся, — как можно ласковее сказал Юлиан. Наконец, к закоченевшему мальчику вернулась толика самообладания, и он разомкнул одеревеневшие пальцы, а затем встал на гравийное покрытие босыми ногами. Дрожашее тельце повернулось в сторону убийцы его родителя и дяди, а ребенок не сводил перепуганных глаз с детеныша Левиафана, словно вот сейчас тот вдруг очнется и нападет. — Кавиан, осторожнее! — прикрикнул Юлиан, видя, как перепуганный Управитель, хватаясь за кушак на толстом пузе, подошел к детенышу. — Там афенские медузы. — Госп…господин, — взволнованно пробормотал Кавиан, разглядывая огромную тушу. — Что с ним? Почему их было два? Управитель Порта бросил встревоженный взгляд туда, где он только что видел водного демона, с которого как ни в чем не бывало сполз граф Лилле Адан. Однако Вериатель, как и Мафейка, уже пропали. — Это детеныш. Они поглотили афенских медуз и от этого погибли. — Детеныш? Ох, Осте… — Кавиан неверяще посмотрел на десятивасового малыша. — Прикажи мужикам все убрать, но учтите, что обычные перчатки не до конца защищают от яда. Нужна толстая кожа. И запрети пока нырять в воду, там еще несколько дней будут колыхаться ошметки голубого жала. — Как прикажете, господин. Прошу меня извинить, но этот мальчик, — Управитель удивленно посмотрел на трясущегося ребенка. — Это же сын Намора Белозуба, купца из Лоракко. Его неф, «Морской черт», отбыл несколько дней назад из порта. — Да, но он не смог покинуть Лилейский пролив, Кавиан. Он единственный выжил после кораблекрушения. Пошли слуг к приют, пусть позаботятся о нем, накормят и переоденут. А завтра нужно будет решить судьбу мальчика. — Как скажете! — басовито прогудел Управитель и с сочувствием еще раз взглянул на ослабшего и тощего Халлика. * * * На следующий день Бухта кишела жизнью. За ночь к левиафанам сплылись самые разные твари, от демонических до обычного морского зверья. В ночи, разрезаемой воплями гарпий, охрана валилась с ног, отгоняя диких и голодных существ. Те недовольно визжали, кидались на стражников, а меж делом дрались друг с другом. Опущенный в воду хвост реликта рвала большая рыба, а ее, в свою очередь, жрали твари покрупнее. Иногда на поверхность всплывали и мертвые чертята, те, видимо, травились медузьим ядом. Где-то на дне бухты царил пир еще радостнее. Тело самки левиафана, скрытое в водах, послужило пищей для обитателей не только Нериумовского залива, но, как казалось Юлиану, и всего моря Альбо. Гладь воды, под которой был похоронен Ноэльский Спящий, ни на минуту не разравнивалась, и под ней вечно сновали то рыба, то змеи, то чертята. В этом кровавом и голодном котле устроили дикое пиршество и акулы. Порой у далеких скал остроглазый люд наблюдал и русалок, они высовывали пакли своих волос и глядели блеклым взглядом на весь этот хаос, но подплывать боялись. Боялись не акул, боялись не чертят — русалки, как существа относительно разумные, видели колыхающееся на воде покрывало из убитых ядом тварей и предпочитали не рисковать. Юлиан не покидал Луциос до полудня, когда большую часть медуз, наконец, не собрали и не скинули в воду. Безумная толпа, подобно дикому зверью, пыталась оторвать от великого Левиафана хоть что-нибудь. Остудили пыл вандалов только идущие друг за другом смерти, когда неосторожный люд погибал, хватаясь ошибочно за щупальца медуз. Многие получили ожоги. Но уже на следующее утро после гибели Спящих на улицах Луциоса пошла бойкая торговля порошками для мужской силы из зубов Левиафана, сшитыми из его шкуры кошельками в честь Валгоса, а также наростами под мордой, толщиной с человеческое запястье. Пришлось установить запрет и оградить уже порядком изувеченный труп от народа, что забросил все дела и весь день и ночь торчал у пристани. Однако спекуляции не заканчивались. Молва стала быстро расползаться, и к обеду, когда солнце высоко стояло в голубом небе, стража доложила засевшему в портовом доме графу, что к дитя Левиафана желает попасть некий аристократ с особняка Лилле Адан. На улице ждал, в нетерпении постукивая тростью о пирсовые доски, Вицеллий Гор’Ахаг. Увидев одобряющий кивок Юлиана, он уже через мгновение умело заработал ножом, срезая с еще по-детски нежных толстых губ детеныша кожу. Вицеллий был одет в свою бессменную алую пелерину, однако поверх нее он накинул плотный плащ, на руки — толстые перчатки, а голову прикрыл широкополой шляпой. Из-под шляпы холодным взглядом старик изучал труп и мысленно препарировал его. Рядом с вампиром стоял Мильер, айор из особняка, и распахнутыми от ужаса глазами пялился, как Вицеллий скидывал в мешок отрезанные части. Сам же раскрытый мешок покоился в руках слуги, и мимо лица Мильера постоянно проносились истекающие кровью ошметки. — Ровнее держи, ровнее! Давай еще один. Вокруг Спящего толпами кружили маги-летописцы, делая зарисовки и оформляя в крепленных к дощечке пергаментах его описание. На детеныша Левиафана пришли поглядеть все члены совета. И даже сам Верховный Жрец Храма Дюжей, который слыл затворником, пребывающим в вечных мольбах каждому из двенадцати богов, с разинутым ртом простоял подле твари с час. Юлиан старался как можно меньше распространяться о том, как он убил Левиафана, о Кельпи и спасении мальчика, но слухи уже настойчивыми змеями поползли по городу, распространяясь все дальше: в Лорнейские врата, Олентопию, Аше’Алъе и Иво’Элъе. И обрастали невероятными подробностями. Кто-то опускал такие, по мнению некоторых, мелочи, как смерть реликтов от яда, и красочно описывал бой графа Лилле Адана с тварями едва ли не на мечах. Быи и те, кто разглядели водных кобыл, и теперь с причмокиванием рассказывали про чудовищный вид демонов, на которых к берегу подъехал граф. Юлиан все это слушал с явным неудовольствием и хмуро глядел на перешептывающуюся у ограждения толпу зевак. Похоже, грядут неспокойные годы, когда с появлением Юлиана в городе его будет окружать любопытная и раболепствующая публика. — Учитель, — обратился граф к старику, увлеченному изучением распухшего вывалившегося языка Левиафана. — Матушка что-нибудь говорила? Юлиан ждал приезда матери больше всего, но графиня не изъявила желания явиться. Порой молодой Старейшина бродил взглядом по особняку на другой стороне бухты, надеясь, что увидит там Мариэльд де Лилле Адан. Но далекий берег пустовал. — Нет, Юлиан. Мы все видели и слышали, такое сложно, если честно, было не услышать, — Вицеллий, кряхтя, срезал часть толстого языка с бирюзовыми присосками. — Но госпожа не изменила традициям и провела вечер в потайном саде, ночь в спальне, а утром прогуливалась по берегу моря. — Понятно. — Я не думаю, что она довольна твоим поступком. Рисковать драгоценным даром ради кого? Ради черни? Я понимаю, что ты сам с простых, Юлиан… Однако. О-о-о… ты посмотри, какого цвета нёбо у твари. Интересно. Это действие яда или врожденное? Вицеллий, будучи вампиром ученым, уже забыл о разговоре и деловито полез в распахнутую пасть твари, действуя крайне осторожно. Он просунул голову между челюстей, и его слова отдались гулким эхом. — Юлиан, так у детеныша небо и было бирюзовым до отравления? — Не успел заметить, — покачал головой граф, стоя рядом со скрещенными на груди руками. — Интересно, интересно. Щупальца Афенских медуз вызвали столь острую реакцию, что детеныш из-за спазма не смог даже проглотить их до конца. Удивительно, какой мощный яд. Но и доза, конечно, была велика… Оставив невероятно возбужденного веномансера, который с головой погрузился в изучение влияния яда афенских медуз на реликтов, Юлиан увидел стоящего у охраны Авариэля Артисимо. Тот, в окружении сопровождавшей его свиты из трех телохранителей, разговаривал с другим членом Плениума, господином Маргленом Юнге, седовласым старцем в серо-серебристом табарде. — Невероятно! Именем Оргона, как возможно было погубить такое могущественное существо? — Марглен почесывал гладкий подбородок старыми и сухими пальцами. На безымянном сверкало серебряное кольцо с изображением орла — символа Оргона, божества власти. — Управитель Порта шепнул мне, почтенный Марглен, — отозвался Авариэль. — что наш господин граф отравил Левиафанов медузьим ядом, заставив бестий съесть их под видом рыбы. — Невероятно! — повторил старик, затем, увидев Юлиана, отвесил поклон. — Да осветит солнце Ваш путь, господин Лилле Адан. Ваш благородный поступок освободил весь берег от гнета чудовищ и будет однозначно воспет в легендах, увековеченных, подобно историям короля Аэротхорна и рыцаря Лефадия. Юлиан подошел ближе к двум членам Плениума и кивнул, здороваясь. Его разорванная рубашка пряталась под неказистым коричневым плащом, а короткие волосы, доселе аккуратно зачесанные назад, теперь растрепались. Тем не менее, плении в порочно роскошных одеждах, увешанные и обшитые серебром, глядели на молодого господина с благоговейным страхом. — Приветствую вас, почтенные. Главное, что морские пути стали свободны для судов. Через несколько дней нужно собрать Плениум и выдать кораблям разрешение покинуть порт. — Через несколько дней? — вскинул седые брови болезненно худой Марглен. — Отчего же не сразу? — Самка Левиафана зачала от такого же, как и она. Где-то должен быть и самец. — Доселе в водах не было замечено второго Левиафана, — побледнел Авариэль Артисимо. — До этого дня не было и детеныша, — тяжело вздохнул Юлиан. — Но я надеюсь, что самка сама навещала самца в других водах, далеких от фарватеров, а не наоборот. — Тогда действительно стоит немного выждать, прежде чем открывать морские пути, — склонил в задумчивости голову Марглен. — Если господин прислушается, то я бы рекомендовал проследить за ситуацией на воде не с пару дней, а с несколько недель. — Это уже на волю Плениума, — Юлиан согласился. — В любом случае, прибывающие корабли еще не знают ни про появление Ноэльского Левиафана, ни про его смерть. Так что запрет коснется лишь отбывающих судов. — Да. Однако, даже с условием запрета выхода с пристани в течение нескольких недель, когда суда покинут его, они достигнут с радостной новостью Наххеля и Анеф-Арая быстрее, чем гонцы на лошадях сообщат о пробуждении уже мертвого Левиафана. К беседующим господам, стоящим за ограждением, около которого толкалась праздная толпа, подошел Кавиан. Управитель явился в сопровождении плении Фамьелы Бруло Октавиулы, пожилой и полной женщины — вестницы Авинны. Все больные и немощные — забота о них ложилась на укрытые богатой васильковой шалью плечи Фамьелы Бруло. В серебристых волосах плении, собранных в толстую косу, сверкали сложные украшения. Украшения были выполнены в виде можжевеловой веточки — символа Авинны, дюжа здоровья и милостыни. В противовес мягким и пышным, как облако, одеждам Фамьелы ее лицо казалось неприятно обрюзгшим. Рядом с Фамьелой тащился одетый в ноэльские шаровары и рубаху Халлик. Он был бодр после целебного сна в приюте у храма Мудрых, но отрешенный взгляд ребенка показывал его потерянность в этом великом мире. Халлик знал, что скоро его судьба решится, и рыбак, оказавшийся графом, определит, где теперь будет дом сына купца, что теперь был не сыном купца, а сирой дворняжкой. — Да осветит солнце Ваш путь! — склонила в почтении свою толстую шею Фамьела и с раболепием поклонилась Юлиану так глубоко, как могла в своем возрасте. — Луциос благодарен Вам за заботу, наш милостивый господин и защитник. — Здравствуйте, господин Лилле Адан, — также поклонился Кавиан. Кавиан, будучи человеком простым, не умел говорить с красноречием, присущим каждому плению в Ноэле, а потому поздоровался просто и без лишних слов. Фамьела же, брезгливо морщась от неказистого вида Управителя, стояла от того на некотором расстоянии. Самого же Халлика, как посланного господином ребенка, она ласково поглаживала по головке грузными изнеженными пальцами, усеянными кольцами. Поглаживала нарочито демонстративно. — Приветствую и вас. Халлик, как ты себя чувствуешь? — спросил Юлиан. — Хорошо, дядь… ой, господин. От ребенка пахло благовониями и успокаивающими мазями, которые хоть и убрали слезы с глаз, но не смогли залечить душевные раны. Те еще долго будут кровоточить. — Я позаботилась о мальчике, как вы и велели, господин Лилле Адан! — сказала неестественно высоким, певучим для столь грузного тела голосом Фамьела. — Он был овеян можжевеловыми маслами, одет в лучшие одежды приюта, накормлен томленым мясом кролика, свежими овощами, и выспался в высокой комнате при храме. — Спасибо Вам, почтенная Фамьела… — Господин, — спросил скромно Халлик. — А куда меня теперь? В приют?