— Не смей перебивать Его Сиятельство! — рявкнула Фамьела. Потом, впрочем, ее жесткий взгляд насилу смягчился. Юлиан посмотрел на двух мужей и одну даму, а также на растерянного Кавиана — человека простого, хоть и не бедного, привыкшего общаться с портовыми купцами, ревизорами, капитанами да грузчиками, но никак не с властолюбивыми господами из Плениума. — Я бы не хотел отдавать тебя в приют, Халлик. Думаю, что тебе нужна приемная семья. — Если Вы, господин Лилле Адан, позволите, я бы взял ребенка к себе, — карие глаза Авариэля Артисимо любовно глядели на весьма симпатичного Халлика. — Он станет айором — всегда будет сыт и одет. Что ты думаешь об этом, Халлик? С этими словами плений погладил мальчика по голове, приласкал его упругие кудри, и Халлик воздел глаза и с трепетом посмотрел на милостивого господина. Авариэль Артисимо был красив. Он носил на лице выражение благодетельности, а сердечный взгляд его карих глаз никогда не становился суров. Халлик ощутил тепло и заботу, исходящие от пления, и радостно сделал к тому шаг, встав под усеянную кольцами руку. Но тут из уст графа прозвучали страшные для Халлика слова. — Боюсь, что Ваш высокий статус, почтенный Артисимо, не позволит неграмотному мальчику с Севера стать личным слугой. Халлик вздрогнул. Со страхом он перевел взгляд с господина Артисимо на графа. Мысленно мальчик уже приготовился служить столь представительному плению, с лицом мягким и добрым, и слова Юлиана его напугали. — Дядь… Ой, господин. Я умею читать и писать! — с тревогой заявил Халлик. — Мой отец с четырех лет нанял учителя. Он обучал меня Аельскому языку! В подтверждение своих слов сын купца, который чувствовал настоятельную потребность оказаться у милостивого Авариэля, прочистил горло и весьма криво, с акцентом, но пропел стих на аельском языке. Ровах хладный в сон всех клонит. А Холонна камнем вторит. Сноул сильно дует в дверь. Достань флейту от утерь! Дуй и пой, придет Авинна! Осте вспучит вод пучины. Звонко тряхнет златом Валгос. Е’тан! После яда лжи не сталось. С Серой жмем поля в изморе. Чтоб обняться с Густой вскоре. Клек! Кричит орел в полете, Дюжа ты не трожь в дремоте. В пуще правит Миросет, Вот уж меркнет мира свет. Помолися Леаноре! Быть без сына — это горе. По губам Авариэля пробежала улыбка. Он еще раз погладил Халлика по голове, потом спустился пальцами к шее и указательным и большим нежно потрепал мальчика за холкой. — Ох, до чего же талантливое дитя. Просто чудо! — Фамьела слащаво улыбалась изо всех сил. — Воистину, Ваше Сиятельство, нигде мальчику не будет так хорошо, как у нашего прекрасного молодого пления Авариэля Артисимо, чьи достоинства и заслуги неоспоримы! Халлик покраснел от смущения. Теперь его точно возьмут к господину Артисимо! Но тут граф подошел к мальчику, взял за руку и отвел чуть дальше. Ничего не понимая, Халлик попытался вытащить пальцы, потянул, но Юлиан не позволил, лишь сжал крепче. — Наш милостивый господин! — певуче сказала Фамьела, хитро прищурившись. — Приют у храма тоже будет рад одарить это чудное дитя заботой и лаской. Он окажется среди матерей и братьев с сестрами. — Господин Лилле Адан, — скромно вмешался Кавиан. — Да, Кавиан? — спросил граф. — Я бы мог взять мальчика к себе. У меня, как вы знаете, нет ни сыновей, ни дочерей по воле дюжей. Халлик может стать моим помощником. Я не обижу мальчика! Пусть это все и было сказано Управителем смиренно, его басовитый рев прокатился по всей пристани, отдавая эхом, как показалось Халлику, даже в горах Аше. Ребенок мелко задрожал, затрясся, посмотрел с мольбой на ласкового Авариэля, пытаясь вырвать руку из цепких пальцев графа, однако Юлиан уже повел сына купца к толстому Кавиану. Сказанное Кавианом вмиг решило все проблемы, потому что Юлиан уже давно знал этого пусть и грузного, пусть и неуклюжего, но все же простодушного и неплохого человека. У Управителя порта была поистине нелегкая судьба. Во-первых, он в юном возрасте переболел чем-то, отчего потерял возможность сажать плодородное семя в женских телах. А во-вторых, что, впрочем, проистекало в некоторой мере из первого пункта, в семейной жизни этот мужчина был крайне несчастлив. Первая жена Кавиана, смиренная и ласковая женщина, которая искренне любила мужа и кротко приняла невозможность зачать от него, умерла от талталийской болезни, привезенной моряками из Анеф-Арая. Вторая же, возрастом младше Кавиана лет на пятнадцать, погибла от удара, перед этим потеряв всякий разум. Юная особа, беспечно запрыгивая в прогулочную весельную лодку, умудрилась упасть между пирсом и лодкой и сильно приложиться головой. Ее быстро вытащили, но пятнадцатилетняя девушка ушла умом в какой-то другой мир и потеряла всякую связь с этим. Спустя пару месяцев бессонных ночей Кавиана у ее ложа, уже пустые глаза жены все-таки закрылись, и тридцатилетний мужчина, тогда еще молодой и стройный, похоронил вторую жену, которую тоже безумно любил. Третьей супругой стала весьма корыстная дама, которая прониклась любовью не к располневшему Кавиану, а к его сеттам и должности. А буквально пять лет назад особа, которая уже долго, по всей видимости, наставляла рога бесплодному мужу, забеременев, сбежала с любовником и со всем тем, что смогла выгрести из дома Управителя порта. Несчастный Кавиан остался один — ограбленный и униженный. Тогда же были выброшены из его дома все символы Элеаноры, которые тот носил с надеждой, что дюж пошлет ему плодовитость. Лишь бронзовая семейная монетка в ящике кабинетного стола напоминала о старых мольбах. У Кавиана не поднималась рука выбросить и ее, потому что этот символ был подарен его любимой женщиной, погибшей от южной болезни. Элеанора, в которой и по имени, и по тому, как ее представляли себе ноэльцы, живо угадывалась северная богиня плодородия и осени Элеонора, сопутствовала урожаю и многодетности. Долгое время Кавиан вместе с первой женой совершал подношения в Храме Природных Дюжей, уповая на благословение и дитя. Но Элеанора не ответила на тщетные мольбы, и теперь, будучи человеком почти пожилым, годов сорока, Кавиан остался в тоскливом одиночестве, без детей и жены. Управитель часто думал усыновить какого-нибудь мальчика из приюта подле храма, но все откладывал. А тут же, как показалось мужчине, сам случай подарил ему возможность пусть и не испытать отцовство в полной мере, но хотя бы осчастливить сироту. — Почтенный Авариэль, я думаю, вы не откажите Управителю в его просьбе, — с как можно более галантной улыбкой произнес Юлиан. — Вам решать, господин. Я бы дал мальчику все. — Я верю и нисколько не сомневаюсь в Вашей благодетельности, однако, возможно, стоит дать шанс тому, кто его лишен. С маской ужаса, перекосившей детское личико, Халлик, сын Намора Белозуба, взирал на высокого грузного Кавиана. Тот был похож на медведя, кабана и левиафана вместе взятых, а нелепость его одеяния была очевидной даже для незнакомого с южными обычаями мальчика. На фоне аристократичного, мягкого и интеллигентного Авариэля Артисимо, чье имя звучало подобно песне, Кавиан казался неотесанным, звероподобным и отвратительно толстым мужчиной. Однако Халлик не мог воспротивиться воле своего спасителя и, уронив голову на грудь от невольных всхлипываний, встал рядом с Кавианом. Огромная ручища Управителя с удивительной нежностью взяла ручку мальчика в свою, отчего тот затрясся всем телом. — Я распоряжусь о ежемесячных пособиях, Кавиан, — Юлиан, незаметно для стоящих вокруг плениев, облегченно выдохнул. — Не стоит, господин, — проревел басовито Кавиан, и его широкое лицо улыбнулось. — Я настаиваю. — Не могу Вам сказать нет. Спасибо, — Кавиан склонил голову. — Я здесь еще нужен, господин? — На сегодня ты свободен. — Спасибо, господин. Пойдем, Халлик! — портовый Управитель излишне громко обратился к ребенку, и тот подскочил в страхе. Кавиан шумно выдохнул и, осторожно придерживая ребенка за ручку, повел Халлика к выходу из порта. Пара пересекла ограждения и скрылась на извилистых улочках Луциоса. Пока Кавиан мягко смотрел на Халлика из-под широких и сросшихся бровей, тот постоянно оборачивался к Авариэлю. На графа же глазенки поглядывали с затаенной обидой. Мальчик хоть и был благодарен за спасение, но не понимал, почему граф не разрешил ему пойти с господином Артисимо. Сам Авариэль Артисимо, впрочем, уже и вовсе забыл про северного мальчика, весьма симпатичного, но не сказать, что красивого. Теперь плений мягко общался с Фамьелой Бруло Октавиулой, посмеиваясь от ее шуток и поддакивая острым и резким высказываниям. Граф же попрощался со всеми, решил, что в Луциосе больше делать нечего и, оповестив Авариэля о том, что хочет забрать коня, побрел через оживленный город. Мимо базальтовых домов, в дверных арках которых покачивались от ноэльского бриза голубые ленточки вперемешку с кошельками, мимо кричащего и громкого рынка, который оглушал своей живостью. Юлиан уже к вечеру, когда сумрак окутал Ноэль блеклыми звездами, вошел в особняк. В конюшнях денник кобылы Вицеллия пустовал — веномансер, как истинный ученый, все еще возился на причале и изучал реликта. Интерес к действию яда на Левиафана возник и у Юлиана, но граф так устал, что душа его хотела отдохнуть от мирских дел. Юлиан не стал заходить в дом. Он медленным шагом побрел к потайному саду, туда, где по вечерам любила отдыхать Мариэльд де Лилле Адан. И граф не ошибся — хозяйка Ноэля полусидела в окружении благоухающих цветов, под раскидистой кроной сосен. Под белоснежные косы слуги подоткнули подушки, а женщина в полудреме смотрела куда-то вдаль, прикрыв большие голубые глаза, оплетенные паутиной тонких морщин. Когда из-за кустов, за которыми пряталась тропинка, показался Юлиан, ясные глаза женщины приоткрылись, и она взглянула на сына с ласковой улыбкой, безо всякого укора. Граф склонился и обнял хрупкое тело. — Матушка, доброго Вам вечера. — Ты очень уперт, Юлиан, — теперь уже в чистом голосе проскользнул легкий упрек. — Я запрещала тебе совершать то, что ты сделал. — Простите, матушка, но я не мог поступить иначе, — Юлиан пожал плечами и облокотился на поданную матерью одну из подушек с вышитыми символами олеандра. — Тогда к чему твои извинения? — Я не мог не извиниться, хотя Вы, матушка, понимали, что я нарушу Ваш запрет. — Да, я это знала! — женщина хитро посмотрела на любимого сына. — Тогда зачем запрещали? — тихо рассмеялся Юлиан, поглаживая мать по худенькому плечу. — Возможно, чтобы кое в чем убедиться. А может быть дело и в моей вредности. Когда рядом с графиней не было слуг, она всегда вела себя проще, поэтому и сейчас Мариэльд тоже негромко рассмеялась. — Ох, матушка, матушка. В чем же вы хотели убедиться? Вы всегда что-то недоговариваете и в каждом Вашем слове спрятана загадка. — Это уже неважно. Но, раз у тебя все получилось, а своенравная кобыла спасла тебе жизнь, то, значит, все хорошо и идет, как должно, — затем хозяйка Ноэля еще раз, как молитву, произнесла, уже едва различимым шепотом. — Все идет, как должно… Юлиан насмешливо нахмурился, но не стал уточнять. Он-то знал, что на его вопрос последует новая загадка, за которой потянется вторая, третья, и так до бесконечности. Выпытывать, что подразумевала матушка, было сродни борьбе с морем посредством кулака. Рука тонула в воде и с каждым ударом погружалась лишь глубже и глубже. Расслабленная и улыбающаяся Мариэльд погладила сына по ладони, а тот ответил таким же нежным жестом. — Все от скуки, Юлиан. Она заставляет тебя совершать безрассудные поступки и рисковать жизнью. — Никто кроме меня не смог бы сделать то, что было задумано. Это была необходимость, Матушка.