Лицо Ралмана вмиг побледнело и покрылось испариной, а колени согнулись и охранник упал на землю. — О дюжи, господин, извините меня, болвана, пожалуйста. Не признал я Вас. — Ничего страшного, Король Альбаоса, — устало улыбнулся Юлиан. — Просто пропустите. — Проходите, проходите, милостивый господин… Ваше сиятельство… Юлиан прошел мимо стражи, что поглядывали на графа из-под металлических шляп с полями со страхом. Выросший среди простых людей, даже спустя тридцать лет, Юлиан так и не смог привыкнуть к раболепию. Его раздражало и коробило от одного овечьего взгляда, направленного в его сторону, а именно так и смотрели на него большинство жителей Ноэля, что с деревни, что с города. Под ногами заскрипели пирсовые доски, и Юлиан прошел в правую часть порта, где было пришвартовано порядка полусотни рыбацких лодок. Обособленно, ближе к складу снастей, покачивались на волнах шесть суденышек, с парусами с символом солнца. Все они принадлежали Авариэлю Артисимо. Выбрав рыбацкую лодку с высокой мачтой и треугольным косым парусом, скошенным штевнем и весьма вместительным трюмом, Юлиан отвязал толстый канат. Из трюма с визгом высыпали маленькие бесята, подпрыгивая на четвереньках. — А ну кыш! — прикрикнул на скачущих по палубе демонят граф, разгоняя их. Судном вполне мог управлять один человек, хоть и с трудом. Но больше Юлиану и не нужно было — корабль дойдет до определенного места, сетями будут вытянуты в трюм и на палубу медузы, а затем наживка подойдет к маяку, около которого часто видели Левиафана. Осталось дело за малым — выйти из бухты и добраться до Обители Афенских медуз, или, как их порой называли, Голубого жала. Придется отклониться от фарватера и пройти вдоль берега, изрезанного острыми камнями и перепадами глубин. Юлиан вздохнул и запрыгнул в нужную лодку. А затем ненадолго замер от нахлынувшего приступа страха. Поежившись и посидев с пару минут в покачивающейся от легкого ветра лодке, северянин, наконец, шумно выдохнул, взял себя в руки и принялся за дело. Сама погода благоволила затее добрым ветром. Граф, скинув плащ у кормового руля, шустро поднял парус и направился к выходу из бухты. Вера в Вериатель и ее помощь были непоколебимы, но отчего-то в животе образовалась пустота, а все тело стало тянуть и ломать от нервов. Вспомнилась Мертвая Рулкия, когда Юлиан почувствовал нечто похожее. Однако времени на раздумья тогда не было, а вот сейчас страх охватил скользким щупальцем и обвился вокруг тела. И чем ближе были скалы, что словно раздвинулись, пропуская рыбацкую лодку, тем слабее становилась уверенность в то, что затея сработает. Море было спокойным, а говорливые волны накатывали на высокие скалы, обступившие бухту со всех сторон. Еще холодное весеннее солнце ласкало воды Лилейского пролива. Бухта Нериум пряталась среди гор, невидимая и скрытная. Лишь находясь в определенной точке, между маяком и Лилейским островом, будто по волшебству, фарватер становился видимым, и обнажалось буйство зелени и приютившийся тут же городок. Как безымянный страж, на мысе Голубого Когтя стоял высокий каменный маяк. Под его белоснежным куполом горел фонарь, зажигаемый в сумерках. По ободу маяка вился витиеватый васильковый узор, выполненный плиткой. Маяк так и называли — Голубым Маяком. А порой к нему слетались стаи гарпий, что кружили вокруг фонаря и тянули к нему когтистые лапы. Их отгоняли копьями и стрелами. Под маяком приютилось небольшое здание, где в тишине и покое работали маги-летописцы. Магами их язык не поворачивался назвать — эти люди были весьма слабы, но зато прекрасно умели считать и писать. Обитатели обсерватории называли себя учеными и вели летопись всего происходящего в графстве, а также следили за звездами и предсказывали по луне приливы и отливы. * * * Море распахнулось, и Юлиан, тревожно оглянувшись, взял курс на северо-восток. Через час, когда солнце поднялось над горами Аше, а серая завеса стала рассеиваться под усиливающимся феллским ветром, наконец, показался берег Лилейского острова. Остров этот, подобно одинокому стражу, торчал огромной глыбой в море на некотором удалении от гор Аше. На лысой и продуваемой со всех сторон ветрами каменной груде устроили гнезда гарпии. Из-за этих мерзких созданий остров обходили стороной даже контрабандисты. А иногда какой-нибудь неопытный шкипер, не знающий про коварное течение, разбивал судно об острые камни. Тогда обломки после кораблекрушения выносило аккурат на полосу скалистого побережья, и дикие гарпии добивали тех, кому повезло или не повезло выжить и доплыть до берега. Берег еще отчасти тонул в тумане, но визгливые крики над головой Юлиана и где-то впереди, по бокам, да повсюду, оповестили о том, что гарпии рядом. Сюда уже не доплывали пугливые рыбаки. Юлиан приспустил парус и перевесился через борт к воде, вглядываясь в нее. Голубые тела медуз скользили в толще моря. Их было мало, а значит нужно плыть дальше — на восток. Где-то сверху, прямо над мачтой, с оглушительным воплем пролетела гарпия. Ее длинное темное тело, заканчивающееся острым хвостом, скользнуло по флагштоку мачты. Мужчина мрачно вслушался в окружающие лодку визги, скрытые в кисее тумана. «Болван!» — выругался граф, коря себя. Он, занятый мыслями лишь о Левиафане да медузах, совсем запамятовал взять мало-мальски пригодное оружие от гарпий. В тумане, который еще колыхался над морем, рыбацкая лодка шла медленно и осторожно, чтобы не сесть на острые скалы. Их очертания неторопливо выплывали из призрачной пелены то тут, то там, а количество постоянно множилось. Похоже, приближалась восточная часть острова. Раздался скрип дерева, и на нос судна приземлилась огромная гарпия. Ее голова с небольшими и прижатыми ушами, с огромным клювом, усеянным зубами, повернулась на бок. Когтями демоническая птица скользнула по деревянному борту, а затем, хлопнув крыльями, изогнулась, издала пронзительный визг и приготовилась напасть. — Пошла вон! — прохрипел на языке Хор’Аф Юлиан. Птица вдруг замерла. Ее тщедушное, на первый взгляд, тело напряглось, а морда опустилась чуть ниже. Казалось, гарпия услышала нечто родное и давно забытое в сказанных словах. Крылья захлопали, когти задних лап оцарапали дерево при взлете — и гарпия исчезла в тумане. Назойливый шум крыльев вокруг продолжался еще долго. Наконец, деревянное судно, построенное из лорнейской сосны, покинуло туманную завесу. По левому борту остался Лилейский остров, над который кружила огромная стая, а впереди весь путь по морской глади был изорван торчащими скалами. Они наползали друг на друга, создавая природные необычные сооружения и полупещеры. Море здесь, на востоке Лилейского острова, неожиданно смешалось с небом. Огромная живая масса из тысяч и тысяч медуз цвета лазури колыхалась в толще воды, придавая ей яркую голубизну. Голубые жала, или Афенские медузы, были настолько ядовиты, что касанием щупальца останавливали человеческое сердце за минуту. В 2140 году, во время жуткого шторма, внесенного в летописи, как Бич Осте, разорванные о скалы тела этих медуз занесло в спокойную бухту. Тогда ожоги получили почти все рыбаки, а несколько даже скончалось. И вот теперь Юлиану нужно было набить этими Афенскими медузами трюм и палубу… Граф неловко развернул сеть и, надев перчатки из толстой бычьей кожи и укрыв обнаженные участки тела одеждой, принялся за работу. Тут немного-то и нужно умения — медузы никуда не расплывались, лишь безмозгло подвисали в воде, помогая себе удерживаться на плаву шестью длинными щупальцами. Спустя каких-то пару часов северянин наполнил весь небольшой трюм, а также часть палубы у носа. Все скудное добро рыбаков: пледы и фляга, — было скинуто у мачты. Когда студенистые тела безвольно подрагивали на палубе, а Юлиан брезгливо подкинул сапогом несколько медуз в общую кучу, перевалило уже за полдень. Зной ноэльского солнца скрадывался порывистым феллским ветром. Наконец, паруса надулись, налились благоволящим ветром и понесли рыболовное суденышко через Лилейский пролив, на юг, к ноэльской береговой линии. У Юлиана в планах было пройти по фарватеру вдоль южного взморья, миновать горло бухты Нериум и курсировать у маяка, где в последний раз видели Левиафана. От одной мысли о всепожирающем реликте сердце мужчины часто застучало, но он заставил себя перестать думать о том ужасе, что нагоняло на всех чудовище. Чудовище было не там, убеждал себя Юлиан, у маяка на мысе Голубого когтя, а здесь… Тысячи ядовитых медуз безвольно лежали на палубе, чтобы под видом рыбы быть скормленными монстру. Иногда Юлиана посещала странная и даже забавная мысль. У кого из этих созданий больше людских смертей на счету? У огромного Левиафана или у маленького Голубого жала? Мачта приятно поскрипывала на ветру, парус гудел, а остров стал медленно отдаляться. Лодчонка еще не вышла на глубину, и местами возвышались скалистые образования, выдолбленные водой в причудливые формы. Юлиан шел осторожно, корректируя свой путь кормовым рулем и парусом. Где-то вдалеке слышались истошные вопли гарпий, скрытых за грядой Лилейского острова. Местами то тут, то там колыхались тела медуз, элегантно шевелящих длинными конечностями. Скальные островки, вырывающиеся из прозрачной воды, были усеяны обломками кораблей. Небо, без единого облака, голубело над головой, а волны искрили и играли в лучах солнца. Природа вокруг была смертельно прекрасна. Вдруг справа, в одной из скальных выбоин, показалось что-то красное, и Юлиан невольно повернул голову, вглядываясь. И охнул от того, что увидел маленькую скрюченную фигурку в красном платье. Там, в углублении одной вздыбающейся над водой скалы, что сплеталась в верховье с двумя другими, образуя арки, лежал, кажется, ребенок! Не веря своим глазам, Юлиан направил суденышко вправо. Спустив парус и скинув якорь, мужчина снял с себя сапоги, чулки и прыгнул в воду. Мощными гребками он поплыл к несчастному. В этой природной полупещере лежал босой мальчик в подвязанном ремнем красном кафтане до колен. Он был еще жив, хотя и слаб. Юлиан убрал прилипшую соленую прядь с обезвоженного лица и вспомнил, что этого ребенка он видел в порту, когда навещал Кавиана. Уже в лодке, с радостью, что ранее не выкинул кожаную флягу с водой за борт, Юлиан поднес к губам Халлика живительный напиток. Юный северянин из Лоракко сделал один глоток, второй, но продолжил лежать в полусознании с прикрытыми сухими веками глазами. Юлиан теперь не торопился. План с Левиафаном откладывался до того, как он доставит мальчика до пристани. Граф укрыл ребенка плащом и пледами рыбаков, чтобы согреть после холодных вод моря Альбо, и сел рядом. На мелководье огромный реликт был не страшен, и потому граф терпеливо ждал, когда Халлик очнется. Наконец, через час, серые глаза мальчика распахнулись, и он мутным взглядом уставился в небо. — Папа? — Нет, — произнес сочувствующе граф. — Я не папа. Босой мальчик замолк, приподнялся на локте и застыл. В глазах его с каждой секундой нарастал ужас. Память, судя по всему, вернулась к ребенку, и он неожиданно вскрикнул, схватился за голову с солеными волосами и, посматривая сквозь дрожащие пальцы на Юлиана, разрыдался. Слезы градом покатились по лицу. — Папааа… Халлик ушел в себя, забыл, что рядом с ним сидит незнакомец, и лишь дрожал и рыдал, произносил безостановочно слово «папа». Горе ребенка было столь велико, что он не обращал внимания ни на осторожные поглаживания по спине, ни на слова Юлиана. А тот все не мог сообразить, как успокоить юного северянина, потерявшегося мыслями в страданиях. В конце концов, не найдя ничего лучше, чем плотнее закутать его в плащ и прижать к себе, граф пригладил ребенка по волосам. — Тихо, успокойся, Халлик. — Папа… Где он? Где? — Твой отец сейчас у Ямеса, смотрит на тебя, Халлик, и радуется, что ты выжил. Юлиан врал, но он не мог сказать, что купец уже переварился в желудке Левиафана. Ребенок притих, уткнулся носом в соленую рубаху и горестно застонал, прикрыв глаза. И снова он перестал внимать чему-либо вокруг себя, забылся горем, и лишь слабое тело затряслось мелкой дрожью в руках Юлиана. Так прошло еще с полчаса, пока граф не поднес ко рту ребенка флягу, в которой воды осталось совсем на дне кожаного мешка. Ребенок жадно припал к ней и, кажется, слегка подуспокоился. Пора было отплывать, чтобы добраться в порт до сумерек. Обладая хорошим зрением, Юлиан мог отправиться к Левиафану и ночью, но слабого ребенка нужно доставить в Луциос. Вероятно, в трюме когда-то были и припасы еды, но их съели поселившиеся там чертята, так что мальчик теперь голодными глазами осматривал суденышко. — Медузы? — прошептал испуганно Халлик, разглядывая студенистые тела. — Вы ловите медуз? — Да, мальчик. Не касайся их ни в коем случае. С этими словами Юлиан надел чулки, затем сапоги и подгреб ногами трепыхающихся медуз в кучу, а сверху укрыл еще одной сетью, чтобы они не соскальзывали друг с друга и не шлепались на палубу. Халлик, сын купца из Лоракко, трясся, кутался в плащ и осматривался. Увидев, что мальчик притих и подуспокоился, Юлиан присел на корточки рядом с ним. — Ну-ка, расскажи теперь, как ты спасся? Ты хороший пловец? Халлик покачал головой и всхлипнул. — Оно выплыло справа от нас, — прошептал он дрожащими губами. — Дядя Нэлл тогда стал молиться Ямесу, а все вокруг завопили. Папа стал орать рулевому взять курс левее, в сторону мелководья, к острову. Но… Я таких зубов никогда не видел. Дядя бросился к рулю, к ахтерштевню вместе с другими, но… Там… Появилась огромная черная пасть, разинула и…. Скрип обивки, все трещало по швам. Грот рухнул рядом и придавил Ирвилла… Дядя пропал вместе с кормой и нашими матросами. А папа схватил меня за шкирку и прыгнул с бака в воду. Сзади все ломалось, дядя… Вы бы слышали, как трещали доски… Корабль развалился на части, словно игрушечный. Как тот, что мне дядя Нэлл сделал в детстве. Халлик замолчал и снова разрыдался, обхватив руками свои коленки. — Папа сказал забраться ему на спину и взять за шею. Мы не смотрели назад, а папа говорил, что нужно доплыть до острова… И мы плыли. Но… тут папа закричал. Вокруг никого не было, ни акул, ни того чудища, но… Я не понимаю, что случилось. Я спросил его, не тяжелый ли я, а он стал орать, чтобы я не слезал с него. А потом папа лишь молчал, я его спрашивал, а он молчал… Ничего не отвечал. Лишь плыл. Вытолкнул меня туда, между скал. Я поворачиваюсь, чтобы помочь ему, а он уже ушел под воду. Я не понимаю, почему? Почему он утонул? Папа всегда так хорошо плавал! По лицу графа скользнула скорбь. Он-то понимал, что случилось с отцом мальчика — редкий человек оставался живым после объятий с Голубым Жалом. Но каким же чудом купец нашел в себе силы доплыть с ребенком до скал? — Твой отец спас тебе жизнь, а это — главное, — произнес Юлиан, поглаживая ребенка. — Поплыли в порт, там я тебя отправлю в Лоракко к матери. — Маме? Моя мама умерла, когда рожала меня, — Халлик вздрогнул и снова расплакался, уже от старого горя и тех причитаний и упреков, что выпали на его долю. — А кто у тебя остался из родных? Сестры? — Юлиан вспоминал возмущения купца на пирсе про пятерых дочерей. — Да. Но у всех семьи. Я никому не нужен! — Ну как это не нужен. Дяди, тети есть? — Два дяди. Один был рулевым на корабле у папы, помогал ему, а со вторым папа постоянно ругался, они не могли что-то там поделить. Дядю Барна папа всегда называл «жадным чертом». — Понятно…