Здесь сидит женщина — может, чуть моложе меня — рядом с магазинной тележкой, доверху набитой одеждой и одеялами, как будто она возит с собой все свое имущество. Ее голова свесилась вперед. Она, кажется, спит, однако правую руку держит на колесе тележки, словно боится, что ее укатят. Двое мужчин устроились на корточках рядом с ней, распивая какое-то бухло. Один выглядит еще и обдолбанным. Он смотрит на меня с выражением: «Какого хрена тебе здесь надо?» Из угла доносится лай, и я замечаю ту узкоглазую, со слипшимися в сосульки волосами женщину, которую повстречала сегодня утром. — Ты! — рычит она. У нее татуировки — синие и красные сердца вверх по руке с переходом на шею. — Не надо ссор, дамы, — говорит мой спаситель. — Это Джо, народ. Кто-нибудь, дайте ей поесть, ладно? Никто не шевелится. — Да мать вашу за ногу, проявите немного гостеприимства! — Пол выхватывает булку из руки сосульковолосой. — Отдай! Это мое! — голосит та. Пол разрывает булку напополам. — Нужно делиться! И ты это знаешь. Он протягивает мне половину булки. Я отрываю куски и запихиваю в рот. — Нам самим не хватает, — шипит сосульковолосая. — Где твои манеры? Надо дать леди шанс. Давненько никто не называл меня «леди»! Пол бросает очередной изучающий взгляд. — С недавних пор на улицах, верно? — Нет, но я первый раз в Бристоле. — Фи, — слышу я аристократический голос. — Не люблю, когда люди жуют и разговаривают одновременно. — Простите. — Я с сожалением проглатываю последний кусочек хлеба. — Я раньше ночевала в каком-то хлеву. Комитет помощи бездомным пристроил меня туда. Они обращались в городской совет в поисках нормального жилья для меня. Но не срослось. — А что было до этого? Я надеялась, что он не спросит. Выдаю размытую версию правды. — Я провела в тюрьме некоторое время, — признаюсь я. — Ничего серьезного. Незаконная торговля и мелкое воровство. Но там была койка и регулярная кормежка. Непросто снова привыкнуть к свободе, если вы понимаете, что я имею в виду. — Понимаю, конечно. Это неправильно, согласны? Они должны больше помогать тем, кто выходит. Пэм может много чего сказать по этому поводу. — Он указывает на обладательницу томного голоса, которая только что отчитала меня за еду во время разговора. — Раньше она была адвокатом, пока не вляпалась. Мошенничество, не так ли? — Отвали, Пол. Она говорит это равнодушным тоном. — Когда она освободилась, ей было некуда идти, подрезала барахлишко, чтобы купить дурь, и снова попалась. Сейчас на свободе — до тех пор, пока опять не сцапают. Как такое называется, Пэм? Та издает носом фыркающий звук: — Непрерывный спуск по спирали. Пол заходится от восторга: — Никогда не скажет одно слово, если может использовать два! Вот такая наша Пэм. Настоящий адвокат. Это ее способ сказать, что ты достиг дна выгребной ямы. — Он протягивает мне кусок картона в качестве матраса и несколько газет. — Вот. Засуньте несколько под джемпер и приберегите одну, чтобы ночью накрыть лицо. Сами удивитесь, как это согревает. — Спасибо, — говорю я. Но не могу оторвать взгляда от кучи одеял в магазинной тележке. — Даже не думайте стащить одно из них, — предупреждает Пол. — Она вам глаза выцарапает. Лучше глотните вот этого. — Он протягивает мне бутылку водки. — Сразу пожар в животе! Вскоре я чувствую, как тепло расползается по венам. — Передавай дальше! — требует мужчина рядом со мной. Он в поношенном костюме в тонкую полоску, как работник офиса, но кайма неподшитых брюк превратилась в бахрому. Затем появляется женщина с целой коллекцией серебряных колец в бровях, несущая картонные коробки. — Смотрите, что осталось в пиццерии для нас! Все бросаются ей навстречу в безумном порыве и набивают рты. Даже женщина с тележкой просыпается и присоединяется к пиршеству. — Делите на всех! — кричит другой мужчина, оттирая меня локтем в сторону. Еда кончается прежде, чем я успеваю до нее добраться. Мой рот переполнен слюной. Я почти чувствую вкус пиццы с расплавленным сыром и помидорами, сбрызнутыми маслом. — Эй! — кричит тот же мужчина. — Эта сука закрысила лишний кусок! Смотрите, она спрятала его в кардигане! — Ничего я не крысила! — шипит женщина с тележкой. Сверкает лезвие. — Завязывай с этим! — Голос Пола подобен грому. Одной рукой он выхватывает у парня перочинный ножик, а затем быстро сует другую в карман кардигана женщины с тележкой и вытаскивает кусок пиццы. Он тут же швыряет его на землю и втаптывает каблуком. Нет! Мне ужасно хочется кинуться к нему и выковырять, но я не хочу выглядеть настолько опустившейся. — Если вы будете вести себя как неразумные дети, то к вам и отношение будет такое же, — говорит он. На какое-то время становится тихо. Затем женщина с волосами-сосульками запевает «Долгий путь до Типперэри». Остальные присоединяются, а я просто хлопаю в ладоши и раскачиваюсь из стороны в сторону. То и дело задеваю плечом мужчину в костюме, но он, кажется, не возражает. Впервые за долгое время я расслабляюсь. И хихикаю, как подросток. Мы шумим все сильнее, образовав круг и взявшись за руки. — Да заткнитесь вы все! — рычит мой ирландский приятель. — Хотите, чтобы приехали копы и забрали нас? Никто не слушает. Кто-то затягивает песню снова. Это наша песня. Я отпускаю руки своих соседей и затыкаю пальцами уши. — Хватит! — кричу я. — Прекратите! Мне кажется, что легким не хватает воздуха. — Что на тебя нашло, черт побери? — спрашивает женщина с волосами-сосульками. — Разве вы не слышали, что он сказал? Нас сцапают, если не прекратим галдеж. — Да кем ты себя возомнила? — негодует женщина с тележкой. — А зачем ты все время вот этак потираешь руки и суетишься? Эта хрень сводит меня с ума. Я не знаю, что ответить. — Оставьте ее в покое! — кричит Пол. Парень явно пользуется среди них авторитетом. Все разбредаются по прежним местам. Я ложусь на картонку, поджав ноги. Некоторые прижимаются друг к другу, чтобы согреться. Но я сама по себе. Это нормально. Я к такому привыкла. Другого выхода нет. Глава 5 Элли Мне доверили нести букет на свадьбе отца. Я надела красивое бледно-розовое платье, сшитое для меня мисс Гринуэй по выкройке, которую она называла «упрощенной», а в руках я держала кремово-белые розы. Все смотрели на меня. От этого я чувствовала себя вполне взрослой. Ведь мне уже совсем скоро девять лет! Это будет мой второй день рождения с тех пор, как ушла мама. Иногда я все равно надеялась — вдруг она не умерла насовсем, а просто исчезла на время. Сейчас же осознаю, что это мой разум пытался защитить меня от правды. Теперь, действительно став взрослой, я могу понять решение отца снова жениться спустя два года после смерти мамы. В значительной степени, я уверена, оно проистекало из стремления обеспечить мне жизнь в нормальной семье. Полагаю, он страдал от одиночества. В конце концов, ему было лишь слегка за сорок. Но тогда я чувствовала себя сбитой с толку. Мисс Гринуэй так отличалась от мамы. Дело было не только в ее светлых волосах и дребезжащем голосе и не в том, как она повисла на руке отца, словно боялась свалиться с воображаемого обрыва. И даже не в том, что она кривлялась — произнесла «О, да-а-а-а-а» вместо «Да» во время церемонии. Она просто не была мамой. Однажды мы все отправимся на небеса. Нас так учили в школе. И я размышляла, наблюдая, как отец целует мисс Гринуэй в губы у алтаря — что же скажет мама, когда мы туда попадем? Все это казалось таким запутанным… Когда мы вышли из церкви, я постаралась перепрыгнуть трещину в асфальте. «Видишь, — мысленно сказала я маме, — я не забыла». Потом был прием в ресторане большого отеля, где официанты открывали передо мной двери, как будто я взрослая! Пришли мои дядя и тетя с отцовской стороны, но не было никого из родных мамы. Мы сидели за столом в конце зала и ели что-то под названием «коко вэн» [4], а потом вкусный шоколадный пудинг. — Теперь ты должна называть меня мамой, — сказала новая жена отца, обнимая меня. Она прижалась ко мне щекой — мягкой, вялой и пахнущей совсем не так, как мамина. Да неужели? Я вопросительно взглянула на отца. — Просто Шейлой пока достаточно, — сказал тот, хотя голос его прозвучал неуверенно.