— Не понимаю, о чем ты. — Ну да, конечно. Знаешь, мне и самой доводилось бояться. Хлебнула по полной. Я понимаю, что такое страх. — А что произошло с тобой? — спрашиваю я, пытаясь изменить тему беседы. Ее лицо мрачнеет. — Я подслушала, что мой отец планирует меня продать местным сутенерам. — Она говорит таким тоном, будто в этом нет ничего особенного. — А твоя мама не пыталась ему помешать? — Нет. Нужны были наличные, иначе домовладелец вышвырнул бы нас вон. — В какой же стране ты жила? — Здесь, естественно. В Бирмингеме, где и родилась. Я выпрыгнула из окна своей спальни. Смогла добраться до Лондона, а в итоге оказалась тут. Подходит Пол, и она замолкает. — Не желает ли кто-нибудь калифорнийского красного? — спрашивает Пол. — Это хороший год, — смеется он, делая вид, что изучает этикетку. — Ты молодец, Пэм. Поехали, передавайте по кругу. На этот раз меня не нужно уговаривать. Я уже замерзла. Один из парней бренчит на гитаре. Зеленоволосый молодой человек и Пэм сплетаются в танце, их лица вплотную друг к другу. Его ладони на ее заднице. Я постепенно расслабляюсь. От выпивки стало намного лучше. — Давайте потише, а? — произносит Пол. — Иначе нас заметут за пьянство и безобразное поведение, не говоря уж о том, что мы заняли чужое здание. — Любишь ты обломать, — ворчит молодой человек, все еще шаря руками по телу Пэм. Мы устраиваемся на ночь. Еще достаточно рано, но Пол говорит, что чем раньше мы ляжем спать, тем раньше сможем встать, чтобы занять лучшие места. Он лежит рядом со мной. От его дыхания исходит сладковатый болезненный запах. Я не употребляю наркотики, но видела ранее, как они с тем парнем-наркоманом сворачивали папиросу. Следующее, что я осознаю, — это тело на мне. Я не могу дышать от ужаса. Пытаюсь кричать, но рука зажимает мне рот. — Заткнись. Тогда не будет больно. Это Пол. Мой ирландский «друг». — Отвали! — шиплю я. Он смеется: — Мне нравится, когда женщины сопротивляются. Никто тебе не поможет, даже если закричишь. Это часть обряда посвящения. Все, кто присоединяется к нашей маленькой команде, имеют удовольствие побыть в моей компании. Удовольствие? Я вспоминаю другое мужское лицо надо мной, качающееся туда-сюда. Я ненавидела это и никак не участвовала в процессе. Просто позволяла ему делать то, что хочет, лишь бы сохранить мир. Но теперь внутри меня будто что-то рвется. — Ай! Я чувствую вкус его отвратительной кожи — там, куда я его укусила, на запястье; но это его не останавливает. — Дерзкая, люблю таких. Меня всегда тянуло к женщинам постарше. Его руки прижимают мои к полу. Его вес едва не расплющивает меня. Мне не хватает воздуха. Он кусает мой левый сосок через футболку. Я высвобождаю ногу и бью его коленом в пах. — Все, хватит! Теперь он зол, как и тот, другой мужчина. Я чертовски напугана, но знаю, что если хочу выжить — нельзя показывать страх. Остальные слышат нашу возню, не настолько же они все пьяные. А потом я вспоминаю, что рассказывала мне Фадума. Если кто и поможет — то только она. — Насилуют! — ору я. — Фадума! На помощь! Он снова зажимает мой рот ладонью. Я задыхаюсь. Его рука шарит у меня в штанах. И тут я чувствую вес еще одного тела сверху. Я почти раздавлена. Моя грудная клетка сейчас треснет. — Ах ты, тупая телка! — рычит Пол. Он уже отвалился от меня и борется с Фадумой, прыгнувшей ему на плечи. Затем они резко раскатываются в стороны. Моя новая подруга тяжело дышит, сжимая в кулаке нож. Пол настороженно наблюдает за ней. — Я предупреждала тебя в прошлый раз, — шипит она. — Попытаешься снова затеять это дерьмо, и я всажу в тебя нож. Пол улыбается. — Даже если сядешь потом за убийство? — Он повышает голос: — Кстати. Наша маленькая Фадума пырнула ножом своего отца. Все в курсе? Она умолчала об этой подробности, рассказывая свою историю. — Ублюдок заслужил это, — бросает она. — И да, я говорю серьезно. Оставь Джо в покое, или я тебя зарежу. И насрать мне на последствия! С минуту они пожирают друг друга взглядом, а затем Пол смеется: — Глупые сучки. Вы того не стоите! Он вразвалку отходит в свой угол и ложится. Фадума ведет меня за руку на другую сторону помещения. Нас обеих трясет. Мы смотрим, как Пол ворочается и наконец засыпает. Тогда Фадума вкладывает что-то мне в руку. — Это билет на поезд, — шепчет она. — Нашла вчера на вокзале. Подумала, что может пригодиться, но похоже, тебе он нужнее, чем мне. Я стараюсь разобрать мелкий текст в тусклом свете. Мое зрение уже не то, что прежде. — До какого-то места под названием Пензанс, — поясняет она. Это название, кажется, что-то будоражит во мне, хотя я никогда не слышала его раньше. Но мне все равно нужно выбраться отсюда. Пензанс звучит неплохо. Название кажется безопасным. — Ага. А как же ты? — Не беспокойся. Я смогу о себе позаботиться. Думаю, что мне тоже пора сваливать отсюда. Затем она тычет меня в бок: — Ступай прямо сейчас. Мне не нужно повторять дважды. Глава 9 Элли Мы с отцом долго подготавливали дом к приезду моего младшего брата. Это прекрасно — работать вместе без чьего-либо вмешательства. Мы снова одна команда. Только папа и я. Я помогла установить маленькую кроватку с голубыми бантами в углу спальни, которая раньше принадлежала моей настоящей матери, а теперь папе и его новой жене. Затем я застелила ее одеялом с изображением Кролика Питера, вышитым бабушкой Гринуэй. Она делала его, пока мы бок о бок сидели на диване и смотрели «Улицу Коронации». Время от времени она громко ахала, если не одобряла поступков кого-то из персонажей. (Здесь, в тюрьме, девушки тоже получают удовольствие от чувства зрительской сопричастности. Многие кричат: «Ах ты, тупая сука!» или «Не доверяй ему!» — пока мы смотрим «Корри» в общем зале после чая.) Отец выкатил из гаража детскую коляску. Он сказал, что это «Серебряный крест» [6], хотя в ней не было ничего крестообразного. Ее не полагалось заносить в дом до рождения, так как это считалось плохой приметой. — Но почему? — спросила я. — Просто глупые бабушкины сказки, — ответил он. «Серебряный крест» занял половину коридора. Я пробовала держаться за ручку и представляла, что толкаю коляску со своим новорожденным братиком. От этого я чувствовала себя совсем взрослой и вместе с тем опасалась. Моя новая мать так разозлилась, когда я чуть не уронила его. В будущем следовало быть осторожней. Я видела, что отец тоже волнуется. — Ты должна быть снисходительна к маме, когда она вернется домой, — постоянно твердил он. — Рожать очень утомительно. Люди от этого становятся ужасно нервными. Он говорил так, словно убеждал самого себя. Даже бабушка Гринуэй казалась встревоженной. — Попомни мои слова, — бормотала она, — отныне все будет не так, как прежде. Такие замечания всегда делались, когда отца не было поблизости, а я слишком боялась повторить их ему — вдруг они окажутся правдой. На другой день, однако, бабушка выглядела повеселей. — Вот что, — объявила она. — Помоги-ка мне накрутить волосы. Я видела раньше, как она делает это за кухонным столом. Необходимый инвентарь — несколько клочков бумаги, ужасно пахнущий белый лосьон и бигуди, которые выглядели как маленькие мохнатые сосиски. Я всегда терялась, если входила в кухню, когда там затевалась эта сложная процедура. Так что возможность присоединиться к священному обряду казалась чем-то из ряда вон выходящим.