– Как Соня? – Настя удивленно посмотрела на мать, Ирина Михайловна не подошла, не поцеловала ее и выглядела как привидение. – В больнице, где ей еще быть, – нехотя ответила женщина, – от ИВЛ ее отключили, можно будет забрать домой через неделю. – Я отвезу тебя в твою квартиру, – прервала мать Ксения, – я уже съехала, теперь будешь жить там одна с дочкой. – Ты ее хоть видела? – спросила Настя, она хотела и одновременно боялась узнать, как выглядит ее ребенок. В последние две недели, когда ее наконец-то перевели из реанимации в обычную палату, у нее уже было время почитать в Интернете о болезни Канавара, и она понимала, что вся ее жизнь теперь пошла прахом. – Нет, я не видела, – вздрогнула Ксения, – но мама там была пару раз. – Обычный ребенок, – пожала плечами Ирина Михайловна, – но эта ее болезнь… я разговаривала с Татьяной Олеговной, она говорит, это генетика, и Соня не доживет до десяти лет. Так, может, ты мне хоть сейчас скажешь, с кем ты спуталась и от кого родила это чудовище? – Ее голос звенел от ненависти. – Отец потерял бизнес, мы в полной заднице, и теперь еще ты со своим генетическим уродом! Настя опешила от такой вспышки ненависти, она понимала, что без мужа и работы, с ребенком-инвалидом теперь целиком и полностью зависит от родителей, но зачем же так жестоко? В чем ее вина? – Кто ее отец? Скажи мне! – требовала мать. – Прекрати! – прикрикнула на нее Ксения. – Ты совсем с ума сошла? Настя едва выкарабкалась, она еще из больницы не вышла, ты совсем? Мать испуганно ойкнула и горько разревелась: – Прости меня, доченька! – Она кинулась обнимать Настю, и от этих объятий и этой истерики Насте стало только хуже. Уж лучше холодная ненависть, чем эти сопли и вопли. – Но ты нам такую свинью подложила! – Мать трясла головой и рыдала. – Теперь нам вечно мучиться с инвалидом, который даже ничего не соображает! Отец прогорел с бизнесом, он уже продал свою машину и, если бы не Ксения и ее Женя, мы бы вообще пошли ко дну. – Женя? – Насте показалось, что она ослышалась. – Да, мы с Вадимом разводимся, – Ксения неловко замялась, – родители знают, что я жду ребенка от Жени, он тоже подал на развод, в марте у нас свадьба. Я попросила Женю дать мне немного денег, чтобы закрыть долги отца по кредиту, но там набежали такие проценты, что удалось заплатить только часть, поэтому автомобиль папа и продал. Тем временем женщины вышли на улицу и подошли к роскошному черному «Бентли». – Это мне Женя подарил, – смутилась Ксения, – ну это за то, что я решила оставить ребенка и… – А как же Вадим? – не удержалась от вопроса Настя. На нее сразу обрушилось столько новостей: и банкротство отца, и новая свадьба Ксении, что на какое-то время ее личная трагедия с дочкой отошла на второй план. – Вадим? А что Вадим? – Ксения безразлично пожала плечами. – Вы садитесь в машину, – она открыла дверцы перед сестрой и матерью, – ну, поплачет и будет жить дальше. Настя больше вопросов не задавала. Ксения высадила Настю у ее новой квартиры, той самой, что им подарили почти год назад родители на окончание института, отдала ключи и уехала отвозить маму домой. Ирина Михайловна побыть с Настей наедине желание не выразила, и Настя была этому даже рада. В ее голове до сих пор звучал истеричный голос матери: «Кто этот мужчина, от которого ты родила генетического урода?» Настя зашла в квартиру, разделась и без сил упала на кровать, она до сих пор еще чувствовала сильную слабость и головокружение. Да, беременность и роды хорошенько прошлись по ее внешности и отрицательно сказались на здоровье. Ее грудь, прежде высокая и красивая, теперь висела двумя высохшими мешочками, ее несколько раз разрезали, чтобы откачать гной, и теперь она больше походила на поле битвы, чем на бюст. Шрамы от операций, растяжки, кровавые, до сих пор не заживающие рубцы, нет, видеть такую грудь Настя больше не хотела, и поэтому все время носила специальный бюстгальтер, в котором каждые шесть часов меняла прокладки для груди с очередной порцией ранозаживляющей мази. После экстренного кесарева сечения живот выглядел вполне прилично, если не считать огромного операционного рубца, который, как утверждали врачи, со временем станет почти незаметным. А вот нижняя часть тела… здесь Настю поджидали сюрприз за сюрпризом: огромные, налитые кровью геморроидальные узлы сильно болели и не давали возможности ни сесть, ни лечь, каждый поход в туалет «по большому» превращался в пытку, поэтому Настя начала страдать от запоров. Мочевой пузырь тоже вел себя отвратительно, «радуя» Настю постоянными воспалениями и тянущими болями. Но и это было не самое страшное, самое ужасное было в том, что Настя не знала, как ей поступить с дочерью, и думала об этом целыми сутками. С одной стороны, отказаться от тяжело больного инвалида – это правильное решение, какой смыл гробить свою жизнь на ребенка, который даже ничего не понимает и все равно скоро умрет? С другой стороны, это же ее дочь, и как она ее оставит, маленькую, крохотную и беззащитную? Настя начинала плакать, она не могла принять решение, от которого зависела вся ее жизнь. – Сейчас я поеду в детскую больницу, возьму ее на руки и сразу же все пойму! – Настя решила, что решение придет само, как только она увидит своего ребенка. Настя приняла душ, переоделась и поехала в детскую больницу, где лежала ее девочка. – Мне надо с тобой поговорить, прежде чем ты ее увидишь. – Настя была вызвана на разговор заведующей отделением интенсивной терапии в детской больнице. – Ты же ее еще ни разу не видела, верно? – Верно. – Настя села на краешек стула. В небольшом кабинете все стены были увешаны плакатами с красивыми крошками и их счастливыми родителями: вот чудо – малыш на руках у мамы, а папа их обнимает. Вот мама и прекрасная девочка, у которой на лысой головке красуется бантик. Вот чудо-сынок и его счастливый молодой отец. Среди всей этой рекламной красоты не было неизлечимо больных детей, рано постаревших от горя матерей-одиночек, не было израненной и обвисшей груди в двадцать два года, не было геморроя и гнойных выделений из влагалища. Чем дольше Настя смотрела на всю эту красоту и «ми-ми-ми», тем больше ощущала себя уродом на фоне всей этой ликующей красоты материнства. – Я должна тебе рассказать о всех проблемах, с которыми ты обязательно столкнешься, если решишь забрать девочку домой. Думаю, что ты, Настя, уже и сама все почитала в Интернете, но я должна предупредить. В ответ Настя с трудом оторвала свой взгляд от рекламных плакатов и молча кивнула. – Болезнь Канавара – это неизлечимая генетическая патология. Сейчас твоя девочка видит, но к двум годам, если доживет, ослепнет. У нее задержка в развитии, судороги, она не сможет ходить, сидеть, говорить и ничего не понимает. Настя закрыла лицо руками. – Но если постоянно проводить поддерживающую терапию, дочка доживет лет до десяти, это максимум. Но на постоянную терапию нужны большие деньги, есть ли у тебя такая возможность? Твой муж работает? – У меня нет мужа, – прошептала Настя. – Но и еще есть шанс, что, быть может, кто-то придумает лекарство от этой болезни… У нас есть штатный психолог, она обязана с тобой поговорить, пока ты не увидишь дочь. Пойдем, я тебя провожу к ней. Настя кивнула, встала со стула и, как робот, пошла следом за врачом в кабинет психолога. Им оказалась молодая девушка, наверное, тоже только после института, она с интересом посмотрела на серую, бледную, с завязанными в пучок волосами Настю и предложила ей сесть. Некоторое время в кабинете была тишина, штатный психолог изучала карту Настиной дочери, а потом она заговорила: – Веришь ли ты, Настя, в бога? Настя отрицательно покачала головой: – Нет, не верю. – А зря, – сказала психолог и постучала по столу тщательно отманикюренными пальчиками. – Тебе надо зайти в церковь, у нас при больнице недавно открыли церковь, и помолиться. Бог сохранил жизнь твоему ребенку, значит, на тебе лежит великая миссия матери – быть с ним рядом. Бог очень щедр и… – Боже, какая чушь, – не выдержала Настя, – если бог так велик, зачем он вообще дал мне возможность родить генетического урода? Зачем так мучил меня и продолжает мучить девочку? Почему умирают дети? Где он, твой бог? – Настя тоже перешла на «ты». – Я думаю, эти вопросы надо задать священнику, – спокойно ответила психолог, – у нас при больнице теперь есть и свой священник, но я точно знаю, что это испытание тебе по силам. Не надо копить негатив, надо уметь прощать людей и находить прекрасное в любом событии и в любом дне. Пошел словесный понос из «мудрых изречений» и аваторок из социальных сетей, Настя закрыла глаза и постаралась не слушать эту дуру, которая просто тупо отрабатывала свою зарплату, она несла такую чушь, что… – Теперь я провожу тебя к священнику, и после разговора с ним… – Я никуда больше не пойду! – заорала Настя, у которой сдали нервы. – Покажите мне мою дочь и оставьте меня в покое со своим бредом про бога, заек, лужаек! – Хорошо, – поджала губы психолог, – но если бы ты прислушалась ко мне и научилась находить прекрасное в каждом дне… – Заткнись, я тебя прошу, – прошептала Настя, повернувшись к психологу и встретившись с ней глазами. В Настином взгляде было все: и предательство Андрея, и боль родов, и ужас предстоящей перспективы жизни с неизлечимо больным ребенком, и хотя они с психологом по возрасту были практически ровесницы, Настя была ее уже на жизнь старше. Психолог поджала ярко накрашенные (видимо, позитивной помадой) губы и проводила Настю до палаты, где в кюветках лежали крохотные комочки. – Вот твоя девочка! – пожилая медсестра подвела Настю к младенцу под номером три. – Она еще без имени, это нехорошо, надо ее назвать. – Я… я… я только из больницы сегодня, мужа нет, так что регистрировать было некому, – начала оправдываться Настя, не находя в себе сил посмотреть на младенца. – Но я назову ее Варя… Медсестра ушла, и Настя осталась один на один со своей дочерью, лежавшей в кювете, вся в трубках, она казалась еще более крохотной, чем была. Девочка неожиданно открыла глаза и посмотрела на Настю. – Доченька, – Настя заплакала в голос, – это я, твоя мама, я больше никуда не уйду, ты не бойся, мы теперь всегда будет вместе. Она дотронулась до крошечной ручки Вари и продолжала бормотать: