Я встала, не в силах усидеть на месте. Я начала расхаживать по проходу, мой пульс бешено колотился. Крошечная часть меня сомневалась после слов Адамо, но теперь правда ярко сверкнула передо мной. Сейчас настала моя очередь принять это и решить, как действовать дальше. — Это мое право решать, что делать с правдой. Мое чертово право. Дима кивнул. — Твой отец может не согласиться. Он придет в ярость, если узнает, что я тебе рассказал. — Не ты, а Адамо. Дима горько усмехнулся. — Твой новый герой. Я сверкнула глазами и опустилась на сиденье. — Адамо не герой этой истории. Ни ты, ни мой отец тоже. Я стану героиней своей истории. Я перевела взгляд на окно, любуясь мрачным небом, которое трагически соответствовало моим эмоциям. Вскоре облака сгустились, и на самолет хлынул дождь. Я провела ладонями вверх и вниз по бедрам, задерживаясь на знакомых шрамах. Зов сирены теперь звенел у меня в крови. Моя темная жажда была сильным противником, моим величайшим врагом, но также бальзамом и другом в самые тяжелые часы. Он сделал невыносимое терпимым, хотя бы на несколько часов. — Ты сильнее его, — сказал Дима в тишине. Он слишком хорошо знал язык моего тела. Я коротко кивнула. — Я сильнее, чем вы с отцом думаете. За тридцать минут до предполагаемого времени посадки я схватила сумку с моей одеждой для Чикаго и пошла в туалет переодеться. Это вошло у меня в привычку, что, когда я возвращалась домой, я отказывалась от своего стиля и свободы и становилась такой, какой хотел и нуждался во мне отец. Черный лимузин ждал нас, когда мы приземлились в аэропорту Братвы за пределами Чикаго. Я молча села в машину и без слов поехала. Вскоре после того, как мы сели в самолет, я отправила отцу сообщение о своем прибытии. Судя по отсутствию удивления, Дима сообщил ему раньше меня. Мы не въехали в Чикаго. Отец купил четыре акра земли в тридцати двух километрах от Чикаго, потому что дом, который он задумал, нуждался в пространстве. Позолоченные ворота распахнулись, когда мы подъехали к ним. Длинная подъездная дорожка с садами, напоминающими Версаль, вела к великолепному бело-голубому особняку. Потребовалось почти два года, чтобы построить этот уменьшенный вариант дворца Екатерины Великой, который мы с папой много раз посещали в Санкт-Петербурге. Мне было интересно, дает ли это отцу ощущение дома, живя в таком особняке, или это только напоминает ему, чего ему не хватает. Иногда тяжелее жить с меньшей версией того, по чему мы скучаем, чем лишиться этого полностью. Лимузин припарковался у подножия величественной лестницы, ведущей к парадной двери, где меня уже ждал папа в своем обычном темном костюме. Кто-то из персонала открыл мне дверцу, и я вышла из машины. Мне всегда требовалось несколько секунд, чтобы обрести равновесие на каблуках цвета шампанского после нескольких дней или недель жизни в ботинках. Я разгладила шелковое и кашемировое платье, подходящее к моей обуви, и направилась к отцу. Дима держался позади, но жесткий взгляд, который послал ему отец, обеспокоил меня. Папа улыбнулся, но улыбка была натянутой, словно невидимые нити натянули лицо. Дима, должно быть, предупредил его о том, что я знаю. Мне хотелось возненавидеть Диму за то, что он шпион моего отца, а не доверенное лицо. Я боялась того дня, когда ему придется выбирать, между нами, и я потеряю его навсегда. Возможно, это еще одна причина, по которой я разорвала наши отношения. Как только я подошла к нему, папа заключил меня в объятия. Я прижалась к его высокому, сильному телу, вдыхая знакомый запах лосьона после бритья. Он отстранился, обхватив мои щеки своими большими ладонями, и нежно поцеловал каждую из моих щек. — Ты отлично выглядишь, Катенька. Я не улыбнулась, только посмотрела в бледно-голубые глаза отца. Ему было всего под сорок, он был одним из самых молодых Паханов, и его светлые волосы все еще хорошо скрывали седые пряди. — Динара, — поправила я, хотя знала, что он не станет называть меня по имени. Когда я перестала называть себя Екатериной, названной в честь Екатерины Великой — еще одна причина, по которой отец решил построить ее дворец, — он был убит горем и продолжал называть меня Катенькой. Теперь я редко поправляла его и не носила ту одежду, которую предпочитала, находясь рядом с ним. Я всегда выбирала платья или юбки светлых тонов, потому что ему нравилось видеть меня в таком образе. Екатерина, в конце концов, подразумевала чистоту, и он хотел видеть меня при свете, а не спотыкающуюся о темноту, которая осталась глубоко внутри меня. Он обнял меня за плечи и повел в великолепное фойе с зеркальными стенами, украшенные белым и золотым декором. — Где Юрий и Артур ? — Они уже спят, и Галина тоже. Папа всегда старался держать свою молодую жену и моих сводных братьев подальше от глаз, будто боялся, что его новая семья расстроит меня. Я бросила на него раздраженный взгляд. Ему нужно перестать думать, что меня необходимо возвести на пьедестал. Я была счастлива, когда он женился, и когда Галина подарила ему наследников. Это означало, что он больше не будет опекать, и у меня появится больше свободы. — Ты голодна? — поинтересовался он. Я кивнула. Кроме водки и джина, я еще ничего не ела, и это начало проявляться в тумане моих мыслей. Отец щелкнул пальцами, и тотчас же кто-то из прислуги, притаившийся на заднем плане, бросился на кухню. — Пойдем в мой кабинет. Называть огромную комнату, где он работал, кабинетом было издевательством. Огромные размеры внушали страх большинству людей, и некоторые семьи из четырех или пяти человек жили в квартирах, которые были намного меньше. Золотой и белый декор сохранился, но мебель стала темнее. Во всем преобладало красноватое дерево, а папин письменный стол был размером с небольшую двуспальную кровать. Мы устроились на плюшевом золотисто-голубом диване, который он купил у коллекционера и который относится к XVIII веку — временам Екатерины Великой. Отец человек, твердо стоящий одной ногой в прошлом, а другой в будущем, возможно, именно поэтому его так уважали среди своих людей. Раздался стук, и вошла наша кухарка с подносом свежих хачапури, печеного хлеба в форме миндаля с сыром и яичной начинкой. Она шла к нам и осторожно поставила еду на стол перед нами, прежде чем исчезнуть. Я потянулась за хачапури, поморщившись, когда он обжег мои пальцы, но слишком жадная до деликатесов папиного детства. Жидкий яичный желток растекся по моему языку, смешиваясь с соленостью сыра и успокаивающей плотностью теста. Первые годы своей жизни отец провел на Кавказе. Я проглотила первый кусочек и положила хлеб обратно на тарелку. Мне надоело откладывать неизбежное, поэтому я встретилась со взглядом отца. — Почему ты солгал? Мускул на его щеке дернулся в знак неудовольствия. У многих людей появились бы причины съежиться при данном признаке опасности, но я не была одной из них. — Дима не должен был тебе говорить. — Он ничего не говорил. Адамо Фальконе мне рассказал, и тогда я не оставила Диме выбора, кроме как признать, что он знает правду. Ты же знаешь, я могу быть убедительной, если постараюсь. Папа усмехнулся. — Ох, я знаю. У тебя упрямство и хитрость великой императрицы. Я вздохнула. — Почему ты солгал ? Заставил меня поверить, что она мертва. Все эти годы. — Это было к лучшему. — Враньё! Глаза отца опасно сверкнули. — Не в таком тоне со мной. Он ненавидел, когда я ругалась, и, возможно, еще больше, когда я говорила по-английски. Я глубоко вздохнула. — Прости. — Правда не имеет значения, потому что то, что я сказал, равносильно правде. Она мертва для нас, стерта из нашей жизни и вне досягаемости на территории Каморры. — Ничего недосягаемо, папа, если ты действительно этого хочешь. Он увёз свою жену Галину из самого дальнего уголка Кавказа, из маленькой деревушки, где ее родители спрятали ее от моего отца, несмотря на то, что она находилась под контролем врага. Он покачал головой и хрипло рассмеялся. — Я бизнесмен, и пережил много нападений на свою жизнь только потому, что я очень осторожен. Идти на войну с Римо Фальконе неразумно. Вторгаться на его территорию ради мертвой женщины безумие. — Она не мертва, — хрипло прошептала я. Он взял меня за руки. — Она для меня мертва, как и для тебя. Забудь о ее существовании. Она прошлое, и мы оставили ее позади, не так ли, Катенька ? Может быть, так оно и было, а может, и могло. Но я видела ее во сне почти каждую ночь, в виде призрака из прошлого. Я должна увидеть ее снова, лицом к лицу, даже если это означало оскорбить Римо Фальконе и рискнуть войной с Каморрой. ГЛАВА 6 Мы сократили время больше, чем мне хотелось, но папа настоял, чтобы я осталась до утра и поспала несколько часов, прежде чем сесть на частный самолет обратно в Солт-Лейк-Сити. Он пытался убедить меня остаться насовсем. Он знал, что я участвую в гонках и, возможно, даже почему, но ему трудно запереть меня. Не потому, что у него нет для этого средств, а потому, что он беспокоился, что я буду делать без своей свободы и целей. Он верил, что я в конце концов вернусь домой, не в состоянии осуществить свой план. Был почти час дня, когда мы с Димой помчались обратно в лагерь. Дима облокотился на своем месте. Правая сторона его лица распухла и была синей, и это только отметины, которые я могла увидеть. Отец избил его за то, что он рассказал правду о моей матери. Чувство вины прожгло огненную дорожку внутри меня. — В следующий раз ты не полетишь со мной. — Это только отсрочит мое наказание. — Тогда не делай того, что накажет тебя за меня. Возможно, будет лучше, если ты больше не будешь двигаться со мной по этому пути. Держись подальше, пока мой отец не наказал тебя еще сильнее.