— По словам дежурной, сначала она отказалась выполнить ваш приказ, но, несмотря на то что она перечислила возможные риски, вы стояли на своем и сказали, цитирую: “Разводите этот долбаный мост, иначе пеняйте на себя”. — Вот как. Ну ладно. Долбаный мост, подумал Кевин. Неужели я так сказал? — Я мало что соображал, — прибавил он. — Вы плохо спали в последнее время? — Да. — Как по-вашему, это могло повлиять на ваше решение? — Да. Кевину не мать Росендальсвэген Вера сидела в своем кабинете, из окна которого открывался вид на Юргордсвикен. Ей нравилось сидеть здесь, в этой комнате на втором этаже, смотреть на лед и видеть, как бледнеет небо перед закатом. Искрящаяся белая полоска вдоль каменной набережной, время от времени потрескивает оконное стекло: зима подступает все ближе. Хотя лед застыл только сегодня ночью, подумала Вера. Он может растаять уже завтра. Старый военный велосипед Себастьяна весь проржавел, шины в трещинах. Удивительно, что он вообще способен катиться. Как удивительно и то, что Себастьян сел на него и приехал. Неужели он меняется? Неужели “ути” утратило важность, и Себастьян просто хорошо себя чувствует среди себе подобных, в “сэкаи”? Вера надеялась на это. Всегда надеялась. Разговаривая утром с сыном, она упомянула, что Кевин видел его на Центральном вокзале в обществе немолодого мужчины; к ее удивлению, Себастьян кое в чем ей признался. С искренним раскаянием он выложил, что продавал информацию уголовникам — взламывал базы данных разных предприятий, влезал в компьютеры частных лиц. Так он добывал средства на жизнь весь последний год. Но теперь с этим покончено, утверждал сын, и Вера решила поверить ему. Она вышла на крыльцо. — Как глупо… Ты дал себе труд приехать сюда, я как раз собиралась в город. — Я хотел поговорить с тобой о Кевине. — Себастьян поставил велосипед. — Он говорит, что ты помог ему с тем американцем, Джозефом Маккормаком. — Я про другое. Они сели на крыльце. — Но сначала вот что. — Себастьян поерзал; похоже, он подбирал правильные слова. Он помолчал и продолжил: — Ты знаешь, что я разработал программу, которая поможет выслеживать и сажать педофилов. Шведская уголовная полиция пока ищет возможность работать с моей программой, но я поделился ею еще кое с кем… Один парень помог мне выйти на ФБР, они хотят купить программу и уже предложили мне десять “лимонов”. Но я отказался, потому что… — Стоп. — Вера смотрела на сына, которого содержала всю его жизнь. — Десять миллионов? — Долларов. В эту минуту Себастьян выглядел совсем как в детстве. Как когда он набедокурил и знал, что его проступок раскрыт. — Потому что американцы хотят купить патент на программу. Они собираются продавать ее по всему миру и зарабатывать миллиарды на том, что должно быть бесплатным. Но… Все идет к тому, что я все-таки программу продам, потому что, пока она бесплатная, она во многих странах будет считаться нелегальной, вероятно — во всем Евросоюзе, а значит, и в Швеции. У Веры перед глазами сверкнуло, как будто в мозгах произошло короткое замыкание. Мозги у меня слабеют, подумала она. Вот, значит, как это начинается. — Так ты ее все-таки продашь? — Все к тому идет. Моя программа не соответствует шведским законам. Она нарушает некоторые положения о конфиденциальности, и ее в принципе можно приравнять к незаконной прослушке. По-моему, наша уголовная полиция от нее все-таки откажется. А это означает, что отправить за решетку тех, из списка двадцати трех, будет нелегко. — Повелителей кукол? — Да, один из которых — дядя Кевина. Голос у Себастьяна вдруг стал не как у ее сына, а как у острого умом коллеги, который, в отличие от нее, полностью в курсе происходящего. — Ладно. Значит, ты хочешь продать программу в США, потому что думаешь, что выход на рынок придаст ей законности и тогда ее можно будет использовать и в Швеции? — Да, это единственная причина. Я все продумал. В конце концов, это лучшее решение, но деньги я себе не оставлю. Они отправятся прямиком в ЕСРАТ[88] или какую-нибудь подобную организацию, может быть, небольшую. Представляешь — отдать стокгольмскому “Атсубу”[89] сто миллионов! — Ты сошел с ума. У Веры в глазах стояли слезы. Она никогда еще не чувствовала такой гордости за другого человека. И этим человеком оказался Себастьян. Она закурила сигариллу, сын — сигарету. — Теперь насчет Кевина, — сказал Себастьян. — Я почти уверен, что он вот-вот совершит большую глупость. Судя по тому, что он говорил, когда мы с ним виделись в последний раз, он собрался добраться до своего дяди, и я не уверен, что законным путем. — В каком смысле? — Он говорил, что кого-то наймет. Черт, подумала Вера. Что у Кевина на уме? — Я забеспокоился и влез в его компьютер… — Что-что ты сделал? — Влез к нему через троян. Он постарался скрыть следы, но я нашел доказательства. Похоже, он задумал кое-что незаконное. Запасся чертежами дядиного дома, а также связался с двумя парнями, по-моему, теми самыми, которые избили в Накке Цветочка и того латыша. Вера вздохнула. Кевин и так уже под расследованием из-за служебной ошибки, но это уже совсем другой масштаб. Они посидели молча, и Вере казалось, что она опускается все глубже. Сквозь деревянные ступеньки, в слои земли и дальше, в скальную породу. Я Кевину не мать, подумала она. Пусть сам себя винит, пусть принимает последствия своего выбора. Она отбросила окурок в темноту, и когда погасли красные искры, на дороге показались фары машины. Такси. Вера достала телефон, не зная зачем. Позвонить Кевину, сказать, чтобы приехал, и она его отругает? Или вызвать такси, поехать в “Пеликан” и схватиться с ним там? И тут телефон у нее в руке зазвонил. Вера посмотрела на Себастьяна. — Это он. — Ответь. Звонок, другой. Она собралась с силами. А когда ответила, Кевин прерывающимся голосом сказал, что должен ехать в Фарсту, потому что мама умерла. И Вера расплакалась. Сладкий, похожий на молочный Те-Вудлендс Самый успешно распространяющийся вирус — это жадность, а не деньги сами по себе. Другие эффективные вирусы — алкоголь, никотин, кофеин и конопля. Сексуальность — единственный невирусный наркотик. Сексуальность — это драйвер.