Я стала другой. … Тамара не любила вечера субботы. С радостью бы сделала лишнюю лабораторную работу, может даже на тренинг бы сходила — на медитациях вполне можно было поспать, а с недавних пор даже послушать музыку. Могла бы взять дополнительное дежурство на кухне — там и делать ничего не надо, только следить, чтобы Тата, программа для готовки, поменьше реализовывала заложенные в нее творческие способности и не меняла картошку на яблоки. Да что там, Тамара даже была согласна вручную мести двор, в конце концов это правда успокаивало, как в программе и писали. Но вечером субботы у нее выбора не было, а в остальные дни от кухни и тренингов она старалась держаться подальше. — Да не знаю, чего ты дергаешься каждый раз, — флегматично протянула Юханна. — Папа у тебя нормальный, денег дает, жрать приносит, в глаза заглядывает — че не хватает-то? Тамара не ответила. Она вообще редко говорила в последние месяцы. Психологи одобряли — говорили что-то о «законсервированном стрессе», который легче усваивается. Тамара представляла, как разливает по банкам зеленовато-желтую жидкость, а потом ест ее огромной ложкой. Жидкость сладковатая и вязкая, течет по подбородку и застревает в горле. Разговаривать после этого ей хотелось еще меньше. «Не хочу туда идти», — быстро набрала она на выведенной на белую манжету клавиатуре. Чтобы Юханна не услышала. «Мы же говорили, — зажегся зеленый ответ. — Ты ведь не хочешь здесь вечно проторчать?»«Не хочу». «Значит, нужно сделать так, чтобы ты стала им неинтересна». Это был хороший совет, Тамара это понимала. К тому же ее тошнило от эйфоринов, и сон, который от них наступал — тяжелый, непроницаемый, словно она укрылась четырьмя одеялами — ей не нравился. Нужно, чтобы ей отменили обязательное медикаментозное лечение. «Я хочу, чтобы от меня отстали». «Я знаю. Но они просто так не отстанут». «Откуда ты знаешь?» «Уж я-то знаю». Юханна лежала на незастеленной кровати, сложив руки на животе и благостно пялилась в потолок. Она этим почти все время занималась. Удивительно, что после эйфоринов, которые ей навыписывали, эта толстая, ленивая и всем довольная корова Юханна еще и хотела общаться. Этому Тамара тоже была не рада. Она знала, что Юханну скоро вернут родителям — ее забрали на лечение, потому что эта дура никак не могла перестать жрать. Даже с эйфоринами, даже с блокаторами аппетита она продолжала съедать не меньше трех булок с маслом, ветчиной и солеными огурцами на завтрак. Запивала она это кофе со сливками повышенной жирности. Тамара как-то пробовала этот кофе. Он оказался вкусным, вот что самое обидное. Юханна жрала булки и наслаждалась каждой проклятой булкой. Запивала их кофе, которым тоже наслаждалась, и скоро она спокойно поедет наслаждаться жизнью и булками к родителям до тех пор, пока ее вес в следующий раз не перейдет критическую отметку. Тварюга. Тамара так не могла. Не могла получать от всего удовольствие, не могла столько есть, не могла разрешить себе кофе и масло. Хотя стоило бы — может, если она наберет вес перестанет выглядеть так нелепо. Тамара взяла от родителей все лучшее — мамину субтильность, папин высокий рост, красивые темные глаза как у папы и светлые мамины волосы. Только вот вместе все лучшее в родителях смотрелось отвратительно. Дисгармонично. Тамара была живым ответом на вопрос, почему распался брак Клавдия Франга и Эммы Тольд-Франг. … Интересно, а если она так разожрется — ее отпустят обратно к отцу? Это было бы честно. Папа не справился — ее забрали, если они не справятся — ее надо будет вернуть. Тамара ненавидела субботние встречи с отцом, но хотела вернуться домой. Хотела, чтобы они снова жили вместе, даже если мамы больше нет. Даже если у мамы был высокий родительский рейтинг и семейный рейтинг ее не был ополовинен разводом — она сумела доказать Дафне, что иначе нельзя было, к тому же система намного лояльнее к инициатору. И даже если однажды мама молча ушла под голубую воду реки Аш-Ливаз, вместе со своими высокими рейтингами и платиновым значком за экономию здравоохранительных ресурсов. Это было так неожиданно, так глупо, что Тамара до сих пор не могла в это поверить. Она все время глупо хихикала, когда говорила о смерти матери с психологом — женщиной с добрыми глазами и тонкими, злыми губами — хотя ей было совсем не смешно. А может, во всем виноваты эйфорины. Может, стоило пережить это, дать этой боли разгореться — а не «консервировать стресс». Но если не пить таблетки — ей не сделают запись в профиле, не поверят, что она будет экономить ресурсы здравоохранения, что она не представляет опасности. Будет, конечно же будет. Только пусть отпустят. Дадут не просто услышать, но и осознать слова про холодные течения и что-то там про судороги. И про спасателей-лаборов, которые почти всегда успевают, но случается так… Ну и пусть все получилось так — Тамара все равно не понимала, почему нельзя вернуться к отцу. Уж в этом-то он был не виноват. «Будешь плакать — увеличат дозу эйфоринов и часы медитаций. Помнишь, как мы делали?» Тамара кивнула. Если очень хочется поплакать — нужно открыть слезливую книжку и смотреть на страницы хотя бы несколько минут. Тогда Дафна не отправляет отчет наставникам и тренерам. Иногда она даже начисляла пару баллов за пережитый катарсис и стремление решать проблемы через восприятие объектов искусства. Дурацкая система. Дурацкие баллы. Дурацкие формулировки. Посмотри, чему меня научили в государственном центре, папа. Посмотри, как мы друг другу врем. Как все, только теперь в тщательно подобранных формулировках. Закатное солнце, отфильтрованное защитным куполом и отражающим покрытием на окнах заливало комнату непобедимо-алым светом. — Шла бы, а? — Юханна перевернулась на живот и сладко потянулась. Тамара даже забыла о чем думала — потягивающаяся Юханна представляла завораживающее зрелище. Казалось, морж проглотил огромную кошку, которая сохранила способность двигаться. Потягиваться, сладко зевать, томно поглаживать подбородок в моменты задумчивости. Но Юханна перестала потягиваться, и мысли вернулись — тревожные, гадкие. Папа ждет внизу. Папа ничего не понимает, папа не знает, как с ней разговаривать, а теперь папе еще и татуировку придется показывать. Вот ведь дерьмо. Тамара молча вышла из комнаты. … Клавдий стоял спиной к двери из непрозрачного черного стекла и разглядывал женщину, сидящую в пластиковом кресле. За такой долгий и внимательный взгляд можно было схлопотать репорт, который потом пришлось бы долго оспаривать, но сейчас Клавдий репорта не боялся. Женщина казалась полностью отрешенной. Наверное, не обернулась бы даже подойди он к ней вплотную. И Клавдий этим пользовался. Она сидит в профиль, ее темные волосы в узел на затылке, и это хорошо, потому что Клавдий отчетливо видит ее лицо. Она поднимает подбородок и поджимает губы, потому что пытается не заплакать. У нее напряженный подбородок и особая ясность в глазах — они еще не опухли и покраснели, и слез еще нет, но их видно так же отчетливо, как если бы они лились по щекам. В этот момент именно это делает ее лицо живым. Клавдий уже знал, что однажды так будут блестеть глаза у одного из аватаров его студии. Невидимый наблюдатель — сегодня пожилой мужчина с коротко подстриженной белой бородой — смотрел на женщину вместе с ним. — Входящий вызов от Леды Морр, — сухо доложила Дафна. Клавдий перевел взгляд на браслет, куда Дафна предусмотрительно вывела циферблат. Времени на разговоры с ассистенткой не оставалось. — Отклони. — У звонка высокий приоритет. — Отклони, — повторил Клавдий. Это была ошибка. Он знал, что Леда не станет звонить просто так, тем более во время его отпуска, да еще и разбрасываться приоритетными вызовами. Клавдий даже успел представить, как она раздраженно крутит на запястье браслет — черный, в золотых узорах, и лампочка Дафны вспыхивает, словно изумруд, а потом гаснет у шерстяного синего обшлага. Что-то случилось. И проигнорировав этот звонок он уронит драгоценный профессиональный рейтинг, длинную зеленую полоску с золотыми рисками достижений. А если примет — уронит другой, семейный. Короткий, рыжий, без единой риски. Дверь беззвучно отъехала в сторону, и Клавдий забыл о звонке Леды. Сегодня Тамара пришла одна. Он хотел бы верить, что это что-то значит, но точно знал, что на следующей неделе она может опять прийти с кем-то из наставников. — Привет, — сказал он. Тамара кивнула. Даже не обернулась. Сидела на краю стола, разглядывая вышитые цветы на манжетах рубашки, и ничем больше не интересовалась. — Дафна прислала сводку — тренер тебя хвалил. Говорит, ты очень стараешься… Никогда у него не получался этот голос — преувеличено бодрый и одновременно участливый. И ерунда, которую он этим голосом говорил никогда не получалась убедительной. На записях всегда звучало так, как будто он разговаривает с душевнобольной. Тамара это явно чувствовала и злилась. И сейчас злилась, хоть и не показывала. У сорока шести аватаров его заказчиц в моменты, когда нужно было изобразить злость, появлялись такие же красные пятна под глазами. Сорок шесть женщин были в чем-то похожи на его дочь и не знали об этом. Ощущение слежки пропало, но сейчас это не имело значения. Они вышли из центра молча. Солнце сияло прямо над шпилем аэропристани. Над куполом качался синий зной. Тамара щурилась, подняв лицо к небу. Ничего не говорила, но к этому Клавдий давно привык. Врачи не предоставляли ему полного доступа к ее медицинским карточкам, но психолог Тамары, Маарам Берри, сказала, что они прорабатывают затянувшуюся стадию отрицания.Клавдий улыбался этой женщине и понимающе кивал, когда она рассказывала о программе лечения, но представлял, как она сидит в алом кресле на пятничном эфире и ее губы измазаны красным. Тамара разулась, бросила сандалии в пластиковый рюкзак. Клавдий бросил быстрый взгляд на дорогу — гладкие пыльные камни, нет мусора, забытого уборщиками или черных колючек с желтых кустов на обочинах. Тамара перехватила этот взгляд и поморщилась. — Надень платок. Нет? Ну хоть что-нибудь на голову, — попросил он. — Экран не все излучение фильтрует… Он не ожидал, что она послушается. Клавдий не смог бы настоять — система расценила бы это как давление. Добавила бы к давлению попытку манипуляций, основанных на социальном статусе, использование зависимого положения пациента с клиническим расстройством. Родительский рейтинг у Клавдия и так был в оранжевой зоне — после развода именно на эту графу пришлось больше всего понижений. Эмма старалась сделать все правильно. Она не использовала запрещенных приемов, не добавляла в обоснование заявления на развод пунктов, которых нельзя будет опровергнуть — так называемых субъективно травмирующих эпизодов — и обещала, что они будут проводить с Тамарой много времени и его родительский рейтинг быстро восстановится. Но ждать до ее совершеннолетия Эмма не захотела. А потом Эмма утонула. Тамара развязала прозрачный шарф и молча намотала на голову.