— Оно того стоило? — Что значит «стоило»? — В суровом взгляде промелькнуло лукавство. — Надо было видеть рожи этих высокомерных англичан, когда они смотрели на тонущие в порту корабли!.. У них под самым носом. Мы проделывали это на Гибралтаре и в Александрии, в бухте Суда и у берегов Алжира. Мы им здорово наподдали. Он снова задумался, потом хитро прищурился, рассчитывая на мое соучастие: — Это очень по-итальянски, вам не кажется?.. Сделать нечто такое, чего другие никогда бы не сделали, потому что даже не способны представить. Я изобразил согласие, а сам невольно подумал об итальянской литературе, статьях, фильмах: Альберто Сорди, Уго Тоньяцци, Дино Ризи, Луиджи Дзампа и многих других. Старая, мудрая Италия, несчастливая и полная скепсиса; драмы, стоически принимаемые как неизбежность и при этом всегда с юмором. — Значит, это ложь, — сказал я, — когда говорят, что итальянцы сражались без особого воодушевления. Он посмотрел на меня как на придурка. — У каждого своя борьба и своя вера. — Он снова пристально взглянул на меня. — Вам известен фашистский девиз: «Верить, подчиняться, сражаться»? — Я его знаю. — Не знаю, верили ли во что-нибудь наши генералы и адмиралы, — сказал он примирительно, — но у нас была наша вера. Я не стал углубляться. Момент был неподходящий. Тогда я еще не так много прочитал на эту тему, но знал, что с начала 1943 года, когда маршал Бадольо[11] капитулировал перед антигитлеровской коалицией, подводный флот Италии распался на две части: одна вошла в коалицию, а другая осталась верна соглашению с немцами. Теперь старый моряк смотрел на меня с некоторым недоверием: — Что вы собираетесь делать с моими рассказами? — Не знаю пока, — искренне ответил я. — Я журналист, я вам уже говорил. Меня просто интересует этот сюжет… Может, сделаю репортаж. Казалось, он удивился: — Вы что, приехали в Неаполь, только чтобы поговорить со мной? — Нет, вообще-то я вроде как освещаю учения НАТО. Просто воспользовался случаем. — А еще с кем-нибудь собираетесь говорить? — Если кого-нибудь найду, может, и поговорю. Он улыбнулся несколько загадочно: — Нас не так много осталось в живых. Я достал пачку сигарет и предложил ему, но он отказался, покачав головой, и приложил руку к груди. Сказал, что его легкие не терпят табака. Я закурил. — А как вы с Ломбардо работали на майале? Старик прикрыл глаза, вспоминая. Ломбардо, рассказал он, был главным в их паре и сидел впереди, где находился пульт управления: регуляторы курса, скорости и глубины. Скуарчалупо же сидел сзади, около рычага быстрого погружения, а за спиной у него был ящик с инструментами для разрезания сетей и разводные ключи для крепления взрывчатки к стабилизаторам вражеских кораблей. — Я все думаю, что заставило вас этим заниматься. — Мы служили в Десятой флотилии и все были добровольцами. До войны я работал водолазом… Доставал кораллы из Средиземного моря и жемчуг из Красного. — А ваш товарищ? Он задумался, стараясь вспомнить. — У его семьи вроде была небольшая верфь — строили гондолы в Венеции… Насколько я помню, он работал там. — А когда вы познакомились? Он ответил, что осенью 1941 года. В Ливорно была школа водолазов, а тренировочная база находилась в Бокка-ди-Серкьо, недалеко от Специи, на территории охотничьих угодий, принадлежавших Королевским военно-морским силам: скрытое от всех место, где были спокойная вода, белый песок, сосновые боры и густые леса, защищавшие от любопытных взглядов. Там, в обстановке полнейшей секретности, готовили операторов для ночного нападения на плавучие средства, для атак на поверхности моря и на глубине; учили, как обходить препятствия и топить вражеские суда. Скуарчалупо с Ломбардо отлично сработались, помогая друг другу выдерживать низкие температуры и отравление углекислым газом при выдыхании кислорода, когда давление воды превосходило нормальное в два или три раза. Они были натренированы на такие вещи, которых обычные люди перенести не могут. Старик покачал головой, продолжая вспоминать: — А к девушкам даже приближаться не разрешали… Единственным развлечением в те времена было съездить в кино в Виареджо или перекусить в закусочной «Буонамико». — Вы с самого начала и до конца были вместе? — Нет. Он начал работать раньше, чем я. Он поведал мне подробности. Его товарищ оставил Бокка-ди-Серкьо, потому что его включили в одну из штурмовых групп, действовавших с подводных лодок «Шире» и «Амбра». Так вышло, что Ломбардо и другой водолаз — его звали Коррадо Гатторно, и он погиб во время операции в Гибралтаре — потопили нефтяной танкер «Слиго». Неаполитанца и венецианца соединили в боевой экипаж в Альхесирасе осенью 1942 года; к тому моменту Десятая флотилия уже атаковала английские корабли в бухте Суда на торпедных катерах и потопила «Йорк», «Бонавентуру» и другие корабли; а с помощью майале в Александрии на дно пошли «Вэлиант», «Куин Элизабет» и «Сагона». То же самое они попытались сделать у берегов Мальты, но там потерпели поражение. — В Альхесирасе все было очень хорошо продумано и спланировано, — добавил Скуарчалупо. — Для этой секретной операции выбрали нас как самых лучших, отлично натренированных: группа «Большая Медведица». Меня заинтересовало название — не потому, что я такого никогда не слышал, а потому, как он это произнес. Каким тоном. — «Большая Медведица», говорите? Он кивнул и гордо вскинул голову. — Уж такие мы были: люди убывающей луны. Я удивленно посмотрел на него: небритый подбородок старшего матроса, покрытый седой щетиной, слегка дрожал. Неожиданно он словно постарел и сделался ранимым, а его темные неласковые глаза увлажнились слезами. Он молчал; сидел не шевелясь, глядя на свои костлявые руки, деформированные артрозом, и печально улыбался. — Все было тщательно спланировано, и мы начали действовать в Альхесирасе в конце сорок второго года… Когда я вошел в состав отряда, Тезео и остальные уже какое-то время готовились к операции. Они даже совершили несколько атак без майале: отправлялись вплавь с подводной лодки «Шире» и ставили маленькие мины, которые мы называли бутонами или сундучками. Я связал концы с концами. — И во время одного из таких набегов, — уточнил я, — Тезео Ломбардо познакомился с Еленой Арбуэс. — Да, тогда, на берегу… А через два месяца они встретились на рынке, когда я понял, что она идет за нами. — А каким он был? — Тезео? — Мой собеседник улыбнулся своим воспоминаниям. — Замечательный был человек. Я не отставал: — В каком смысле «замечательный»? Он немного подумал. — Больше требовал от себя, чем от своих товарищей, — наконец ответил он. — Доброжелательный, трудолюбивый, искренний. Немного наивный, но надежный и очень выдержанный. Отличный человек, я же говорю… Один из тех, кто рождается героем, но сам об этом не знает. На рынке Альхесираса он стоит перед ней, безмолвный и неподвижный. Стоит так близко, что можно ощутить, как он дышит. У Елены Арбуэс перехватывает дыхание, когда она поднимает глаза и видит его перед собой. Его зеленые глаза изучают ее скорее с радостным удивлением, чем с подозрением. Она рассматривает его, не таясь, замечая каждую мелочь, мало-помалу узнавая его: лицо южанина, короткие, как и в тот раз, волосы, чисто выбритый подбородок, крепкие плечи, белоснежная рубашка, оттеняющая загорелую кожу, а на шее, под воротником, золотая цепочка с крестиком. — Что вы здесь делаете? — спрашивает он. Он хорошо говорит по-испански — правда, с легким акцентом. Как и тогда. Вопрос задал с непонятной, удивившей Елену мягкостью, которая взволновала ее и уняла смущение от того, что ее присутствие раскрыто. А впрочем, вдруг думает она, может, как раз этого она и хотела. На это и рассчитывала. Чтобы он смотрел на нее так, как смотрит сейчас. Она неопределенно взмахивает рукой, надеясь, что жест ничем не выдаст ее волнения. — А я вас узнала, — говорит она просто. — Когда? — Три дня назад. Он удивленно моргает, и это придает ей уверенности. Она почти победительница. Смущение уходит, как только она понимает, что он растерян не меньше. А может, и больше, ведь она уже целых три дня думает об этой встрече, каждое утро пытаясь создать случайность, сидя на террасе бара с книгой в руках и непрерывно думая о том, что́ сделает, если вдруг снова его увидит. Но никакой план, никакие заготовленные фразы, никакое предположение не срабатывают сейчас под его взглядом, все еще недоверчивым. В его глазах цвета влажной травы, которые не отрываясь смотрят на нее, мешаются смущение и опасение. В этом опасении, однако, нет ни досады, ни страха. Он чист душой, решает она. Почти как ребенок. Маленький мальчик, удивленный тем, что существуют некие неизвестные ему правила. — Вам не стоит здесь находиться, — говорит он с сомнением, обращаясь, кажется, не столько к ней, сколько к себе. — Я удивилась, увидев вас здесь. Я думала, вы далеко отсюда. — Я и был далеко. Я… Он умолкает в нерешительности. Озирается и останавливает взгляд на двоих мужчинах, которые неподвижно стоят в десяти-пятнадцати шагах, с беспокойством наблюдая за ними. — Я не должен с вами говорить. — По-моему, вы уже это делаете… Не думаю, что у вас есть выбор. Он молчит. И пристально на нее смотрит. Наконец слегка пожимает плечами, словно смирившись. — Пойдемте, — говорит он. Уверенность на мгновение покидает ее. Он едва заметно дотрагивается до ее локтя, как бы призывая следовать за ним, а сам направляется к боковому выходу с рынка, где стоят прилавки с едой, где жарят осьминогов и продают напитки. От его прикосновения ее бросает в дрожь. Она идет за ним — вернее, дает себя увести по мокрому полу, пахнущему рыбой и морем, между прилавками с разделанным тунцом и меч-рыбой, лангустами и блестящими рыбинами, покрытыми чешуей, с глазами навыкате. Они останавливаются возле одного из прилавков, и Ломбардо жестом предлагает ей сесть за столик, а сам садится на другой стул; она видит, что оба его товарища продолжают держаться на расстоянии, но теперь ведут себя иначе. Они больше наблюдают за людьми вокруг, чем за ними. Наблюдают внимательно и с подозрением. — Простите меня, — говорит он. — Я ведь так вас и не поблагодарил.