— Ни полслова. — Вы их совсем никак не прижимаете? — Что значит «прижимаете»? — усмехается Моксон. — Вы меня поняли. — А ты уже прижал испанскую девицу? — Не сильно, насколько могу. — Вот и мы — насколько можем… Причем мы можем гораздо меньше. Ты не представляешь, как мы завидуем гражданским службам. — Ее надо привести сюда, — требует Кёркинтиллох. — ВМФ желает задать ей несколько вопросов, хотя бы для порядка. Полицейский соглашается: — Нет проблем, я приведу. Но вы только потеряете время. — Она не призналась в связях с итальянцами? — Ни в этом и ни в чем другом… Елена Арбуэс даже кусается, не раскрывая рта. — А ты действительно был настойчив? — не унимается Моксон. — Боюсь, недостаточно. Но вы, в таких красивых мундирах, с этими вашими знаками различия, вряд ли хотите узнать подробности… Офицеры переглядываются, и Кёркинтиллох досадливо откашливается. — Абсолютно не захочется, — подтверждает он. — Надеюсь, однако, она в состоянии… — Презентабельном? — уточняет Моксон. Кампелло саркастически улыбается и закуривает сигарету. — Она нетронута и чиста, аки голубка. И почти слышит, как остальные вздыхают с облегчением. Все вы заслуживаете поражения в войне, думает про себя полицейский. Иногда я думаю, оно было бы вам поделом. — Приятно слышать, дорогой Гарри, — говорит ему Моксон. — Вот и оставь нас в полагающейся нам по чину неосведомленности. Полицейский на мгновение задумывается, выпустив через нос сигаретный дым. — Как же меня бесит, — говорит он наконец, — что эти два баклана такие довольные… Радуются. — По-моему, они слишком устали и уже ничему не радуются, — рассудительно замечает Кёркинтиллох. — Впрочем, пожалуй. Они вполне удовлетворены. — Я бы на их месте был таким же, — вставляет Тодд. Остальные смотрят на него как на червяка редкой разновидности. — Парень, ты, видимо, с другой планеты прилетел, — говорит Моксон. — А куда их отправят? — спрашивает Кампелло. — Их будет судить военный трибунал? — Нет смысла, — отвечает Кёркинтиллох. — Это вражеские моряки, на них военная форма, при них воинские удостоверения. Их не в чем упрекнуть. — Но на танкере есть погибшие… — Это законные действия военного времени. Судно под вражеским флагом атаковано в порту врага. С точки зрения техники и морали — все чисто. — Наши диверсанты, если удается, поступают с ними точно так же, — говорит Тодд. — А то и грязнее. — То есть они уйдут, не заплатив. Кёркинтиллох снова постукивает карандашом по папке. — Так только кажется… Они отправятся в военную тюрьму на Уиндмилл-Хилл. А когда закончится бумажная волокита, отправим их в лагерь для военнопленных. — А что с двумя мертвыми итальянцами? Тодд мечтательно смотрит в окно. — Отдадим их морю, как того, предыдущего. Кампелло удивленно смотрит на него: — Морю? — Разумеется. — Что — официальная церемония, с венками? — Да, именно так. — Адмирал только что выдал разрешение, — с сожалением говорит Моксон. Полицейский качает головой и закуривает сигарету. — Иногда я спрашиваю себя, в реальном ли мире вы живете. — На меня можешь не смотреть. — Моксон сердито указывает на Тодда: — Ты скажи это сэру Ланселоту. — Такие люди этого заслуживают, — возражает Тодд. — Они потопили корабли и убили моряков… Ты не забыл? — Моряков торгового флота, — уточняет Кёркинтиллох. — Они поджарились на пожаре, как крысы. — Очко в мою пользу, — настаивает на своем Моксон. Тодд смотрит то на одного, то на другого, останавливая взгляд на каждом и простодушно моргая; его гримаса напоминает Кампелло страдающего ребенка. — Есть вещи, которых вам не понять, — слышит он слова Тодда. Моксон пожимает плечами: — Не хватало еще, чтобы ты нас заставил. — Нет в вас спортивного духа. — Война — не игра в крикет, парень. Кампелло уже хочет прощаться, как вдруг дверь распахивается, и все четверо встают. В комнату входит капитан Фрейзер, и лицо у него суровое. Стоя рядом с Тезео Ломбардо и тоже стараясь держаться прямо, Дженнаро Скуарчалупо чувствует себя как на экзамене. Человек, который оказался перед ними, производит сильное впечатление, и не только внешне. Он широк в плечах, крепок, седые волосы выбиваются из-под фуражки; одет в форменный темно-синий китель с двумя рядами позолоченных пуговиц, на обшлагах по четыре галуна. Они сразу же поняли, кто он, еще прежде, чем один из офицеров, присутствовавших на допросах, произнес его имя: — Капитан первого ранга Фрейзер, командир экипажа «Найроби». Настоящий морской офицер, убеждается Скуарчалупо. Годы, проведенные в море, избороздили морщинами это загорелое лицо, а солнце, освещавшее океаны, обесцветило глаза: холодные глаза, лишенные выражения, внимательно разглядывают обоих итальянцев с ног до головы; задерживаются на их рабочих комбинезонах, грязных и перепачканных машинным маслом, затем на усталых, сутки не бритых лицах и покрасневших веках. — Ваши имена, — сухо приказывает он. Услужливо вмешивается один из британских офицеров. Он и двое других моряков — один неряшливый, с рыжей бородой, — сопровождают капитана. — Их зовут… — начинает было он, но старший по званию останавливает его властным жестом: — Я спросил у них. Говорит он жестко, почти грубо, и смотрит на итальянцев неотрывно. Те молча переглядываются. Возражений нет, читает Скуарчалупо в глазах товарища. — Главный старшина Тезео Ломбардо, — отвечает тот. — Королевские военно-морские силы. — Старший матрос Дженнаро Скуарчалупо. Королевские военно-морские силы. Бесцветные глаза, холодные, словно иней, поочередно смотрят на обоих. Скуарчалупо замечает, что у командира под глазами синие круги, а на лице признаки усталости и бессонницы. У него тоже, догадывается Дженнаро, выдалась плохая ночь.