uno che serberà la pelle intera[53]. Солдат тычет ему в плечо прикладом: — Заткнись, грязный итальянец! Скуарчалупо медленно поднимает глаза и дерзко смотрит на англичанина: — Совсем скоро вы увидите, на что способны итальянцы. — What?[54] — Чтоб тебя… Ему очень холодно, и к тому же его по-прежнему мучают тошнота и жжение в легких. То и дело подходят какие-то моряки или солдаты; в свете лампы или фонарика англичане рассматривают его с любопытством, словно экзотического зверя в зоопарке. Скорчившись в одеяле, смирившись со своей судьбой, неаполитанец смотрит на темнеющие воды порта под Пеньоном, на черные силуэты кораблей, пришвартованных к молам или к центральным буям. У него отобрали часы, так что он не знает, который час, хотя многое бы дал, чтобы знать, сколько времени осталось до того момента, когда взрывчатка на днище «Найроби» поднимет крейсер на воздух. Он также спрашивает себя, дошли ли Паоло Арена и Луиджи Кадорна до цели вблизи Южного мола, какая бы она ни была: военно-транспортное судно или танкер. С ними вроде все спокойно. Впрочем, что касается Маццантини и его напарника Тоски, надежды мало: боевая тревога у северного входа, прожекторы и стрельба не сулили ничего хорошего. Хоть бы на худой конец им как-нибудь удалось уйти. Дверь конторы открывается, свет падает на ступеньки крыльца, и на пороге появляется Тезео Ломбардо. — Теперь ты, Дженна, — слышит Скуарчалупо его голос. Неаполитанец встает, они обмениваются рукопожатием — солдаты отталкивают их друг от друга, — и Ломбардо садится на ступеньки, туда, где сидел старший матрос, а последнего заталкивают в контору. — Маццантини и Тоски погибли, — успевает сказать ему Ломбардо. — Shut up, macaroni![55] — снова кричит охранник. Сраженный новостью Скуарчалупо видит перед собой троих мужчин: один в гражданском, на другом форма Королевского флота с нашивками капитан-лейтенанта на плечах. Третий — бородатый блондин в поношенном свитере, шортах и сандалиях. Скуарчалупо сажают за стол и задают вопросы, на которые он не отвечает: либо глухо молчит, либо повторяет свое имя, звание и номер удостоверения. И больше ни звука. Тот, что в военной форме, то и дело угрожает передать его расстрельному взводу за саботаж, но пленник лишь пожимает плечами. Отчасти это честный ответ. Скуарчалупо так устал, что ему все равно — жить или умереть. Вдруг дверь открывается, и входит один из тех солдат, что стояли на крыльце. Он приближается к офицеру со светлой бородой и в шерстяном свитере, что-то шепчет ему на ухо, и тот садится. Солдат выходит и возвращается с Тезео Ломбардо. Скуарчалупо замечает, что одеяла на плечах у товарища нет: его лицо серьезно, спина прямая, рабочий комбинезон с нашивками младшего офицера все еще мокрый. — Я спросил у ваших людей, который час, — говорит он. — И что? — интересуется светловолосый англичанин. — Вы можете мне сказать, сколько сейчас времени? Англичанин хмурится: — Зачем? — Можете сказать, который час? — настаивает Ломбардо. Человек в гражданском отгибает рукав и смотрит на часы. — Двадцать минут седьмого, — отвечает он. — Организуйте эвакуацию с «Найроби». Через десять минут корабль взорвется. Светловолосый офицер вскакивает так резко, словно его подбросило пружиной. — В какой части судна находится мина? — Да какая разница… Спасайте людей. Пусть весь экипаж поднимется на палубу. Англичанин спешит к телефону, снимает трубку, спешно отдает приказ. Тот, что в форме, тоже встает и прожигает итальянцев взглядом. — Я переправлю вас на борт, будьте вы прокляты. И прикажу, чтобы вас заперли в трюме. — Не успеете, — спокойно отвечает Ломбардо. — Какие еще корабли заминированы? Еще водолазы были? — Этого я не знаю. — Негодяи… Козлы вонючие. Их выталкивают из конторы, на молу приказывают встать на колени и каждому приставляют пистолет к затылку. Скуарчалупо, полагая, что их сейчас убьют, втягивает голову в плечи и весь сжимается, смирившись в ожидании пули. На другой стороне бухты черное небо на горизонте уже светлеет, и Скуарчалупо думает, что так и не увидит восход. «Отче наш, — молится он про себя, — иже еси на небеси». — Мы служили с честью, Дженна, — слышит он голос Ломбардо. От удара венецианец падает, его товарищ хочет броситься к нему, но тоже получает удар, оба лежат на земле, и их пинают по ребрам. Слышится чей-то окрик, кто-то останавливает солдата, который их бьет, и Скуарчалупо, подняв глаза, видит, что белобрысый офицер рассматривает их с любопытством и восхищением. Потом тот подходит ближе и наклоняется над ними, даже опускается на корточки. — Примите мое уважение, — говорит он. Затем он выпрямляется и уходит. Вокруг нервные голоса, крики, беготня. Тревожно воют сирены, сигнальная ракета взмывает в небо и медленно опускается, заливая мол бледным светом. И тогда, словно в корпус ударил мощный луч, воспламенивший воду, черную тень «Найроби» освещает беззвучная ослепительная вспышка, и спустя долю секунды раздается взрыв. Английский крейсер, будто снизу его толкнула чья-то мощная невидимая рука, задирает нос и скрывается в толще воды и пены. — Вот вам и грязные макаронники! — торжествующе кричит Скуарчалупо. Все вокруг замирает. Беготня прекращается, крики умолкают. Молчат даже сирены. Англичане, парализованные от удивления, собираются на молу и смотрят на представшее перед ними зрелище. Скуарчалупо и Ломбардо встают и тоже смотрят вместе со всеми. Стоит им подняться на ноги, как вдалеке, на другой стороне порта, возникает другая вспышка — после первой не прошло и минуты. Затем раздается взрыв, огромный столб пламени огненным грибом вздымается к небу, и красноватый свет пожара освещает силуэты кораблей, подъемные краны и постройки Южного мола. Арена и Кадорна взорвали нефтяной танкер «Хайбер-Пасс». 13 Последнее действие Вражеская атака неприятеля на Гибралтаре в декабре 1942 года, посредством подводных лодок с неизвестными характеристиками, содержавшихся на секретной военной базе, раскрытой только по окончании войны, показала, на что способны итальянцы, если ими движет чувство долга. В ту ночь, потеряв всего двоих убитыми и еще двоих захваченными в плен, военные водолазы подожгли нефтяной танкер и на длительное время вывели из строя крейсер, причинив нам ущерб на 19 500 тонн. С потоплением вышеуказанных кораблей, а также линкоров «Вэлиант» и «Куин Элизабет» в Александрии и кораблей союзников в других местах — всего 35 — наша Армада была серьезно скомпрометирована. Только в водах Гибралтара мы потеряли 14 судов. Два десятка отважных и изобретательных мужчин умудрились нанести нам этот вред с помощью средств, стоимость которых не превышала цены одной пушки на эсминце. Если бы Италия не содержала дорогой и неэффективный флот, а направила бы все свои военно-морские усилия на операции подобными дешевыми и действенными средствами, для чего всегда находятся добровольцы, война на Средиземноморье наверняка пошла бы иначе… В своих мемуарах «Глубина и безмолвие», опубликованных в Лондоне в 1951 году, капитан третьего ранга Ройс Тодд поделился воспоминаниями о подводных военных операциях, в которых он принимал участие на Мальте и на Гибралтаре. Его книга — один из основных источников, по которым я восстанавливал эту историю, и она содержит множество важных деталей о том, как оценивали британцы деятельность отряда «Большая Медведица». Не помешало бы взять интервью у Тодда лично; но когда я начал наводить справки, оказалось, что он давным-давно исчез. После войны ему поручили тренировать специальную группу военных водолазов, а в разгар холодной войны его следы затерялись во время разведмиссии на советском крейсере «Смоленск»: в марте 1958 года Тодд обследовал корпус корабля, пока тот стоял в британском порту, и больше никто ничего о Тодде не слышал. Тайна его исчезновения не разгадана до сих пор. Не имея личного свидетельства, но сочетая мемуары Тодда с рассказами Елены Арбуэс, Дженнаро Скуарчалупо и тетрадями Гарри Кампелло, я составил довольно точное представление о том, что произошло в те дни, включая последнюю ночь и следующий день после потопления «Найроби» и «Хайбер-Пасс». Хозяйка книжного магазина в Венеции прямо ничего не говорила, и мне показалось, что некоторых неприятных тем она избегает. Она не захотела рассказывать ни о своем задержании, ни о том, как с ней обращались на последних допросах («Одно воспоминание об этом унизительно», — сказала она мне), и сразу перевела разговор на другую тему. Она только заверила меня, что не сказала ни слова, даже узнав, что двое итальянцев попали в плен, а двое погибли. И я склонен ей верить. Подтвердить подозрения полицейских в своей причастности к операции итальянцев означало накинуть петлю себе на шею, а британцы, после того как их флоту был нанесен в порту такой ущерб, были в бешенстве. К счастью, комиссар, человек не военный, выказал более или менее порядочность. Обращался с ней не без уважения. По крайней мере, вначале. Дженнаро Скуарчалупо, свидетель почти всего, что было, оказался несколько полезнее, и в результате наших бесед в Неаполе я узнал много важных подробностей о том, как развивались события. Но главное и самое точное свидетельство я нашел в тетрадях Гарри Кампелло; он подробно описал и допросы, и даже свою последнюю уловку, к которой прибегнул скорее от отчаяния, надеясь все-таки установить связь между Еленой Арбуэс и пленными водолазами. Излагал он с удивительной дотошностью: факты, яркие моменты, места действия. На двух страницах убористым почерком комиссар подробно описывает процесс допросов, бешенство британцев и упорное молчание итальянских пленников: Они сопротивляются, не отступая ни на шаг, хотя от усталости чуть живы. Нам не удается их сломить. Они лишь повторяют свое имя, воинское звание и номер удостоверения, но глаза их загораются, стоит упомянуть потопленный крейсер и нефтяной танкер, до сих пор догорающий в порту. Люди высовываются из окон посмотреть на это зрелище, будто наступил праздник. Сначала итальянцев осыпали оскорблениями. Теперь почти все смотрят на них с уважением. В тетрадях также есть краткая, но очень точная запись его последнего допроса Елены Арбуэс. И благодаря этим записям я могу вполне достоверно, почти не домысливая, реконструировать, что произошло тогда и позднее. Вот последнее действие этой истории. — Послушайте, — говорит полицейский. — Я знаю, что вы связаны с этими людьми. И вы знаете, что я это знаю. Проще выложить карты на стол. Если будете сотрудничать, я гарантирую вам снисхождение. Если нет… Елена упирается локтями в стол: — Тогда что? Она прикидывает, что находится здесь уже больше часа. Снова в этой грязной комнате. Полицейский сидит напротив: пиджак у него мятый, узел галстука приспущен, на щеках проступает щетина, и, судя по виду, он устал не меньше ее. Перед ним блокнот и карандаш, термос с кофе, грязная чашка и пепельница, полная дымящихся окурков, — все окурки его. Елена не выкурила ни одной сигареты со вчерашнего вечера. Со вчерашнего вечера сигарет ей больше не предлагали. — Ведь вы женщина, сеньора Арбуэс. Она глубоко вздыхает. Нет смысла прикидываться смертельно усталой — она бы проспала сутки подряд, если бы ее оставили в покое, — но все труднее и труднее изображать высокомерное достоинство, которое она с самого начала избрала в качестве защиты. И все равно эту позицию она предпочитает невнятному бормотанию невинной перепуганной девушки. А то ее убедительного притворства хватило бы ненадолго. — Хватит повторять эту чепуху, — отвечает она. — Вы меня оскорбляете. Полицейский иронически улыбается: — Ах вот как, простите. И в мыслях не было. — То, что я женщина, ничего не меняет. — Мир мужчин жесток. — Улыбка полицейского обозначается четче. — Особенно на войне. Несколько секунд Елена глубоко дышит. Она поняла, что это ей помогает. Проясняет мысли. — Это произвол. — Вы это повторили уже сто раз.