Тот ненадолго задумывается. — Ладно, давай. — А ты, комиссар? — Нет. — Ты жалкий трус. — Это правда, я такой. — Два наших корвета, — возражает Моксон, — патрулируют вход в бухту с гидрофонами… Охотятся на подводные лодки без устали. Тодд мрачно изрыгает проклятие. Потом бросает окурок в море; уголек описывает дугу и гаснет. — Они придут с суши, черт бы их побрал. Я это говорил тысячу раз. Вон оттуда они и придут. — Ты по-прежнему так думаешь? — Само собой. Я уже вижу купюру в один фунт так ясно, будто она лежит у меня в кармане. — Допустим… Но откуда они выйдут? — Если бы я знал, я бы сам за ними пошел. — Тодд подносит спичку к следующей сигарете, а пальцы другой руки складывает пистолетом. — Я бы сделал пам, пам, пам, и прощай, план вторжения. — Он дует на указательный палец, словно оттуда идет дым. — Не знаю, чем занимаются наши агенты в Испании… Им бы прочесывать бухту в поисках укрытия. — По-моему, они как раз это и делают. — А в результате шиш с маслом. — Водолаз указывает на неясные силуэты своих парней, сидящих на краю мола. — И вот это все накрывает нас, меня и моих ребят, с головой… Вы куда бутылку-то дели? Коротко взвывает сирена, и все трое вглядываются в темноту за портом. К бухте, совсем рядом с северным входом, приближаются два бортовых огня, зеленый и красный. Почти одновременно фонари на молу Карбон и на другой стороне тоже загораются и начинают мигать. — Ну и придурки! — восклицает Тодд. Он бросается в будку, и оттуда слышно, как он кричит: — Свет, идиоты! Вы показываете врагу, где вход в порт, — мы же просили, не надо сегодня! Не хватало только объявить по радио: «Мы открываем заграждение, добро пожаловать в Гибралтар». Надо же быть такими идиотами. Он выходит крайне рассерженный. — Я же сказал им, ч-черт… Я же сказал. Не зажигайте сегодня ночью свет, чтоб вас. Мы же показываем врагу, где и когда можно проскользнуть внутрь… Хоть бы что. Они мне говорят, что входит «Дандолк» и что правила есть правила. С мола видно, как красный и зеленый огни, вспыхнувшие со стороны моря, превращаются в один красный — судно повернулось к ним левым бортом, — и между Карбоном и Центральным под гул двигателей проходит темный силуэт миноносца. И лишь затем два фонаря снова гаснут. — Надеюсь, ни один из этих сукиных сынов не проскользнет, — говорит Тодд и широкими шагами направляется к своим водолазам. Нам не успеть, думает Дженнаро Скуарчалупо. Хотя его товарищ поставил майале на четвертую скорость, направляясь как можно быстрее к зеленому и красному огням, обозначившим вход в порт, они все еще далеко, на расстоянии кабельтова; и прежде чем они доберутся до места, заградительная сетка снова опустится. Оба водолаза разгадали маневр англичан, когда высунулись на поверхность, чтобы сориентироваться, и обнаружили, что течением их отнесло немного влево. В пятидесяти метрах обозначилась северная оконечность мола Карбон, а на темном фоне Пеньона вырисовывались очертания подъемных кранов. Скуарчалупо снял маску, потому что туда просачивалась вода, и тут увидел зажженные фонари на оконечности молов и красный огонь по левому борту судна, которое входило в порт. Он слегка толкнул в плечо Тезео Ломбардо — который тоже все это увидел — и едва успел надеть маску опять, поскольку майале снова нырнула на глубину восемь метров и двинулась курсом на юг, пытаясь войти в порт, прежде чем опять натянут противолодочную сетку. Слышится глухой и плотный звук, и через пару секунд до итальянцев доходит взрывная волна: где-то не очень далеко взорвалась глубинная бомба, и Скуарчалупо почувствовал эффект от взрыва в ногах и животе. Неаполитанец крепко держится за поручень и наклонился вперед, как и его товарищ на месте пилота, чтобы уменьшить сопротивление воды и немного выиграть в скорости. Нет ни размышлений, ни расчетов; тут главное успеть. Использовать возможность, которая вряд ли представится нынче ночью еще раз. Когда они достигают сетки, та закрыта. Дно здесь чуть поднимается — глубина двенадцать метров — и почти различимо во тьме. Ломбардо останавливает торпеду, и она мягко садится на водоросли. Перед ними возвышается сетка из сцепленных металлических колец, от самого дна до поверхности. Пока его товарищ замазывает илом инструменты, чтобы сверху не увидели свечение, Скуарчалупо оставляет майале и ощупывает сетку, пробует ее на прочность, ищет, где ее можно приподнять. Вода по-прежнему просачивается в маску, и это затрудняет дыхание — оно замедляется и с шумом отдается в ушах, словно одышка гигантского животного. И так, вцепившись в сетку, неаполитанец ощупывает немалую ее часть. Сеть абсолютно целая, а это означает, что Маццантини и Тоски либо тоже не добрались сюда вовремя, либо прошли препятствие, когда сеть еще не натянули. Стальные кольца тяжелые, ясно. Поднять сетку, чтобы майале прошла под ней, будет затруднительно; так что Скуарчалупо возвращается и советуется с товарищем с помощью обычной для них системы знаков. Затем набирает кислорода в баллон ребризера, который висит у него на груди, выпускает маленький поплавок под названием лифт, поднимается вслед за ним и осторожно высовывается на поверхность. Он обнаруживает, что сетка перекрывает все метров двести входа в порт, снабжена буйками и они сталкиваются между собой, качаясь на волнах. Этот лязг будет полезен: он заглушит шум, когда они будут резать сетку. Держась за буек, высунувшись всего лишь на полголовы, неаполитанец выливает из маски воду; окуляры запотели, потому что пригнаны не совсем плотно. Потом он оглядывается по сторонам: фонари на Карбоне и на Центральном не горят, а подальше, уже в порту, проступают темные очертания пришвартованных или стоящих на якоре кораблей. Один из этих темных силуэтов, одинокий и неподвижный, отсюда кажется огромным, и по двум трубам разной высоты — одна повыше, другая пониже — Скуарчалупо распознает в нем крейсер, который и является их целью. Вскоре над водой, совсем рядом, появляется голова Ломбардо. — По-моему, это «Найроби», — шепчет Скуарчалупо. — Видимо, да. Хотя и не там, где должен быть. — Перешвартовался, ты посмотри на трубы. — Да… Это он. Неаполитанец озирается. — Маццантини и Тоски что-то не видать. — Может, уже вошли… А Арена и Кадорна сейчас должны проходить южный вход. — Дай-то бог. Ломбардо замечает, что у товарища зубы стучат от холода. — С тобой все в порядке, Дженна? — Да, все нормально. Венецианец надевает маску: — Будем атаковать. Они определяют курс — 127 градусов, — открывают кислородные баллоны и снова уходят под воду. Скуарчалупо по-прежнему очень холодно, но, когда двигаешься, судороги слегка отпускают. Погрузившись, они открывают ящик с инструментами и с трудом разрезают ножницами первые ряды стальных колец, покрытых илом и облепленных ракушками. Через некоторое время они слышат рокот мотора: катер совсем близко, у них над головами, и через полминуты их накрывает взрывной волной от глубинной бомбы, впрочем, без особых последствий. В маске у Скуарчалупо опять полно воды, и ему остается только выпить ее, отчего он чувствует яростные позывы к рвоте и боится, что задохнется. Через двадцать минут, проделав отверстие в стальной сетке, водолазы проталкивают майале вперед и уже по другую сторону снова занимают свои места; Ломбардо включает двигатель, и они осторожно продвигаются на второй скорости, ориентируясь по компасу на 127 градусов. Глубина уменьшается до девяти метров. Неожиданно двигатель барахлит: сначала падает скорость, потом замедляется винт, торпеда останавливается и оседает на дно. Показаний вольтметра и амперметра Скуарчалупо не видит, но опасается, что в батарейки попала вода, как бывало уже не раз. Это подтверждает и его товарищ: Ломбардо слезает с торпеды, поворачивается к неаполитанцу и азбукой Морзе отстукивает ему по плечу соответствующее послание. Над ними снова неспешно рокочет мотор: возможно, патрульный катер в порту. Оба водолаза смотрят вверх, и Скуарчалупо, в тоске похолодев, ждет взрыва глубинной бомбы, которая моментально разнесет на куски их обоих. Катер, однако, удаляется, и взрыв происходит где-то далеко, так что взрывная волна причиняет лишь некоторое ощущение неудобства в груди и в животе, вполне терпимое и без осложнений. Господь хранит нас этой ночью. Хорошо бы он и дальше не менял своих намерений. Чтобы убедить Господа Бога с ними не расставаться, неаполитанец молится про себя. Однако двигатель отказывается работать, и не остается ничего другого, как тащить майале волоком до самой цели. Судя по глубине, на которой они оказались, и по тому, сколько прошло времени после пересечения сетки, Скуарчалупо прикидывает, что до цели еще метров сто пятьдесят. Навалившись на майале с двух сторон, сильными толчками, которые противопоказаны нормальной работе ребризеров, оба водолаза продвигают торпеду вперед. Этот упорный труд длится долго, дышать тяжело, а толща воды сильно их тормозит. Кроме того, идя по дну, они поднимают тучи ила, который обволакивает их со всех сторон; они тащатся вслепую, и вместо компаса направление им указывает приглушенный шум воды, доносящийся как раз оттуда, где находится их цель: это откачивают воду трюмные помпы «Найроби». От усталости и недостатка кислорода — фильтр из натровой извести недостаточно нейтрализует углекислый газ — перед глазами у Скуарчалупо мелькают белые и красные искорки. Он знает: это признак интоксикации. По колено в грязи, он тащит майале и боится с минуты на минуту потерять сознание. Он не знает, сколько уже времени они с Ломбардо толкают торпеду; у него раскалывается голова, а рот и гортань, раздраженные морской водой и позывами к рвоте, горят от страшной жажды. Он уже на пределе сил, а страх задохнуться парализует волю. Забыв про майале, Скуарчалупо начинает наполнять воздухом баллон ребризера, чтобы подняться на поверхность, оставив Ломбардо одного, как вдруг — в туче ила ничего не видно — стукается головой о днище крейсера. Мы под «Найроби», соображает Скуарчалупо. Вблизи от носовой части. Мы дошли до цели. Взяв себя в руки, сдерживая судороги, от которых его трясет, он опять выпускает кислород из баллона и возвращается на дно. Общаясь касаниями, он и Ломбардо заученными до автоматизма движениями выполняют свою миссию. От корпуса до дна — три метра. Скуарчалупо, которому трудно двигаться, ограничивается тем, что продевает кабель в кольцо мины на носу майале, а Ломбардо, держа другой конец кабеля, подтягивает мину к себе и затем прикрепляет ее к лопасти винта, после чего переплывает за киль, чтобы закрепить кабель и там. Тогда Скуарчалупо отвинчивает капсулу на носу майале, и двести тридцать кило взрывчатки повисают под днищем крейсера. Ломбардо ставит время взрыва — он должен произойти через три часа — и тщетно пытается завести майале, но двигатель по-прежнему в нерабочем состоянии. Делать нечего — придется его оставить, и венецианец настраивает механизм самоуничтожения одновременно с основным взрывом. Затем спрашивает у Скуарчалупо, готов ли тот отплывать от крейсера, и тот отвечает, что попробует. В этот самый момент вода сотрясается от взрыва, воду заливает свет прожекторов, а у входа в порт, там, где установлена противолодочная сеть, раздаются взрывы глубинных бомб и слышится, как стреляют пушки и тарахтят пулеметы. Тум-тум-тум-тум, передается по воде. Свет проникает почти до дна, до майале и днища крейсера, до застывших фигур двоих людей, которые потрясенно смотрят вверх. Над их головами, над морем, которое их укрывает, стало светло, как днем. 12 На молу Карбон Гарри Кампелло, Уилл Моксон и Ройс Тодд разговаривают перед будкой на молу Карбон, как вдруг слышится пулеметная очередь. Комиссар и Моксон уже собрались попрощаться с Тоддом, когда с оконечности мола доносится сигнал тревоги и затем раздаются сухие щелчки ружейных выстрелов. Видны вспышки, и все трое бросаются бежать к погашенному фонарю. На молу царит бурное оживление: водолазы вскакивают на ноги, часовые охранного пункта целятся и стреляют по буйкам над заградительной сеткой, а зенитки, установленные по обеим сторонам от входа в порт, опустив пушки, обстреливают воду трассирующими пулями, и те оставляют в воздухе перекрещенные длинные следы, красные и белые. Грохот стоит ужасный, и через несколько секунд раздается тревожный вой портовых сирен. — Они здесь, наконец-то! — кричит Тодд, ликуя. — Вот они где у нас! Кажется, начальник британских водолазов сошел с ума. Он выкрикивает приказы, показывает, куда стрелять, велит своим парням занять места на катере, пришвартованном к оконечности мола. Еще через несколько секунд загораются мощные прожекторы и освещают вход в бухту от края до края. И рядом с буйком на мгновение высовывается темный блестящий нос торпеды или чего-то на нее похожего; она тут же уходит под воду вместе с двумя человеческими фигурами, которые держатся за нее под ливнем пуль, разлетающихся брызгами на вспенившейся воде. — Они у нас в руках!.. — орет Тодд. — Эти козлы у нас в руках! Неожиданно огонь прекращается, и слышен только вой сирен, который тоже вскоре замолкает. Прожекторы продолжают освещать все вокруг. — На катер!.. Бегом на катер! — приказывает Тодд своим людям. Кампелло подходит к краю мола — к мешкам с землей, наваленным вокруг «бофорса», который молчит, все вокруг усеяв пустыми гильзами, — и оттуда вглядывается в море. Комиссар смотрит в устье порта, где медленно тонут два буйка, продырявленные выстрелами. Патрульный катер приближается к сетке, делает поворот, люди что-то бросают с борта, после чего катер стремительно удаляется. Через пять секунд между сигнальными огнями на входе в порт гремит подводный взрыв, от которого поднимается ввысь столб воды и пены. Затем все успокаивается в тихом свете прожекторов. — Боже ты мой, — говорит Уилл Моксон, до той минуты не раскрывавший рта.