Часть 43 из 71 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Wir marschieren für Hitler durch
Nacht und durch Not…[40]
Посетители поблизости смотрят на него, несколько шокированные. Коренастый лейтенант Королевского флота прожигает Тодда взглядом. Моксон ловит этот взгляд и толкает водолаза локтем.
— Закрой рот, парень, иначе тебе переломают кости.
Тодд пожимает плечами.
— Я говорю, посмотрите на луну, — гнет он свое. — Итальянцы будут атаковать.
Непослушными пальцами он прикуривает — зажечь спичку ему удается с трудом, — выпускает дым и снова напевает:
Faccetta nera, bell’abissina,
aspetta e spera,
che già l’ora si avvicina…[41]
— Срать я хотел на твою мать, — презрительно говорит ему морской пехотинец, повернув голову.
Он смотрит на Тодда пристально, изредка моргая. Холодная улыбка не предвещает ничего хорошего, думает Кампелло.
— Ты это о ком?
— О твоей матери, придурок гребаный. Вот я о ком.
Моксон замечает нашивки морпеха у него на левом плече и берет Тодда под руку.
— Пошли, подышим воздухом, — предлагает он.
Это последние разумные слова, которые слышит Тодд. Кампелло с любопытством смотрит, как тот стряхивает руку Моксона, берет за горлышко бутылку из-под «Хейга», разбивает ее о край стойки и, ринувшись в толпу, вступает в драку под песню Бинга Кросби из музыкального автомата. Оба мы в чудесном сне, уверяет Бинг Кросби сладким голосом. Ты и я.
Во все стороны летят стулья, бутылки и кружки с пивом. Пробившись сквозь толпу, полицейский выходит из туннеля на улицу; фонари погашены по причине затемнения. Мостовая, мокрая от ночной влажности, отражает бесчисленное количество светящихся точек; небо усыпано звездами, и в слабом свете луны виднеются очертания крепостных стен. И там он опять закуривает сигарету, прислонившись к стене. Немного погодя выходит Моксон, и Кампелло дает закурить ему. В свете горящей спички Кампелло видит, что воротничок рубашки у капитан-лейтенанта расстегнут, пуговица оторвана, а галстук развязался. Похоже, ему досталось.
— Мне чудом удалось уйти, парень.
— А что там с Тоддом? — интересуется полицейский.
— Там оказались трое его людей.
— Надо же. Пустячок, а приятно.
— Но у другого-то там тоже имеется пара друзей… Боюсь, это скоро не кончится.
По улице бегом приближаются четыре тени — красные фуражки указывают на то, что это военная полиция. Через минуту появляются еще несколько человек в белых беретах североамериканского флота. Не обращая внимания на двоих, которые курят у дверей, они, дуя в свистки, устремляются в тоннель с дубинками в руках.
— Сдается мне, у Тодда сегодня будет горячая ночь, — замечает Кампелло.
— Выживет, — вздыхает Моксон. — Этот ублюдок знает, что он всем нам нужен.
— Я влюбилась, — спокойно сказала Елена Арбуэс.
Последний раз, когда я ее видел, шел дождь. Он барабанил по белому истрийскому камню Венеции, затуманивал мосты над серо-зеленой водой каналов и заволакивал окна кафе, где мы с хозяйкой книжного магазина сидели и разговаривали. За окном неторопливыми призраками плыли силуэты прохожих. Сквозь запотевшее стекло различался фасад отеля «Гритти» на другом берегу канала; облака и сырость окутали весь город.
— Все оказалось очень просто, — повторила она после паузы. — Я влюбилась, только и всего.
Я вел себя очень осторожно. В эти наши встречи мне удалось добиться от нее некоего доверия, и я не хотел его потерять. Она попросила не записывать наш разговор. Не хочу, чтобы мой голос записывали, сказала она. От одной этой мысли ей было неловко. На столе передо мной лежала открытая тетрадь с заметками.
— Но вы говорили, что сделали это не из-за любви.
Она широко открыла глаза.
— О-о, конечно нет. С любовью нам просто посчастливилось — она пришла позднее, или просто была, или явилась в конце… Любовь — то, что от нас осталось, когда все закончилось. — Она тихо рассмеялась, помолодев от своей улыбки. — Наша добыча, отвоеванная нами у судьбы.
Я сочувственно ей улыбнулся:
— Нежданный трофей.
— И прекрасный. Тезео был очень хороший человек. В его отряде все были такие. Иначе они бы не сделали того, что тогда сделали. Но он все равно был особенный.
— Расскажите мне о нем, — рискнул я.
— Вы видели его фотографии в книжном магазине: ту, где мы вместе, и ту, где он с Дженнаро Скуарчалупо… Со своим двойником, как он говорил.
— Мне интересно, каким он был человеком.
Я видел, что она колеблется.
— На первый взгляд, до странности простодушным, — ответила она. — В нем была какая-то природная наивность. Не легковерным, ни в коем случае. Безупречный солдат: выдержанный, отважный патриот… Проницательность и дальновидность у него были инстинктивные — так бывает у тех, кто рожден для действия. И ему не нравилось убивать.
— Но он убивал, — сказал я.
Я кое-что записал, и она посмотрела на меня с некоторым опасением, обдумывая мои слова. И мои намерения.
— Разумеется, — подтвердила она. — Он был бойцом. Но всегда переживал, что его военные операции стоили кому-то жизни. Он это принимал, но ему не нравилось.
— Он с вами об этом говорил?
— Очень редко — не слишком приятные воспоминания… Иногда, проснувшись среди ночи, я видела, что он стоит и курит в темноте. Тогда я подходила, обнимала его, и порой случалось так, что он был откровенен со мной, — он словно изливал застаревшую боль. Вспоминал врагов — погибших в огне, утонувших, запертых внутри кораблей, которые он пустил ко дну.
Рассказывая, она внимательно изучала меня. Должно быть, предположил я, хочет проследить, какой эффект произведут ее слова. Убедиться, на чьей я стороне.
— Ему никогда не нравилось убивать, — твердо повторила она.
И снова с опаской глянула на мою тетрадку, так что я решил сменить направление беседы. Сменить тему. Необходимо было ясно понять, что двигало главными участниками. Каковы подлинные основы этой истории. Тетрадь я закрыл и убрал авторучку в карман.
— Он был хорошим мужем, да?
Она с гордостью кивнула. Я видел, как заблестели ее темные, усталые глаза.
— За тридцать лет брака он ни разу не повысил на меня голос, ничем меня не обидел. Всегда был спокойным и нежным, рассудительным; настоящий мужчина. У него были сильные руки, прямая спина и смуглая кожа южанина — мне казалось, она всегда пахнет морской солью… Даже его пот был чистым. Он был настоящим красавцем, а своей улыбкой освещал весь мир. Я чувствовала его рядом с собой и начинала дрожать. И так продолжалось очень долго.
Она умолкла и снова пристально в меня вгляделась. Посмотрела на закрытую тетрадь, потом снова на меня:
— Умеете вы разговорить человека… Вы и сами это знаете, не так ли?
Я засмеялся, а через секунду засмеялась и она.
— Это моя работа, — сказал я.
— И у вас неплохо получается.
— Я стараюсь.
— Несколько лет назад вы бы не вытянули из меня ни единого слова… Про Тезео уж точно. Но я прочитала ваши статьи, и вы пишете о нем и его товарищах с уважением.
— Что тут удивительного? Я восхищаюсь их подвигом.
— О них даже фильмы снимали, только очень плохие.
— Кошмарные.
— Ни один не отражал того, что было на самом деле… Есть несколько книг — они, пожалуй, чуть лучше.
Она с грустью посмотрела на туманные очертания города за мутным стеклом. Когда она была серьезной, тусклый свет и его серые тени старили ее лицо.
— Полагаю, — медленно проговорила она, — вначале я видела в нем героя огромного количества книг, прочитанных в юности, и многое шло от воображения. Но это было не случайно. Он в основе своей такой и был, хотя, возможно, сам этого не сознавал. И от этого становился еще привлекательнее. — Она вдруг взглянула на меня с неожиданным интересом: — Знаете, что у древних значило «Сопtemptor divum»?
book-ads2