— Чем дальше, тем старше, — отвечает она. Они идут вниз по улице к Монастырской площади, навстречу им попадаются военные в форме и один гражданский. Время около полудня. На небе еще облака, но солнце уже над Пеньоном, освещает белые фасады домов. После непогоды воздух снова становится приятным. — Тебе его не хватает? — вдруг спрашивает Назарет. — Или ты привыкла, что его нет рядом? Елена делает несколько шагов, прежде чем заговорить. — Кого нет рядом? — произносит она наконец. Библиотекарша колеблется, поправляет очки. — Ты знаешь, о ком я говорю, — поясняет она. — Но я не хочу показаться… — Бестактной? — О, извини, пожалуйста. Я не хотела ставить тебя в неловкое положение. Елена останавливается около магазина азиатской одежды, делая вид, что рассматривает шелковые пижамы, выставленные у входа. Тайком она оглядывает прохожих. В который раз за последние полтора часа, с перехода границы, она хочет удостовериться, не следит ли за ней кто-нибудь. На углу площади, перед газетным киоском, она видит человека, одетого как сельский житель; он рассматривает газеты и журналы, но ничего не покупает. — Ты была влюблена в своего мужа? — снова спрашивает Назарет. — Да, конечно, — рассеянно отвечает Елена, думая о своем: все ее внимание сосредоточено на человеке у газетного киоска. — Или мне так кажется. — Ты не представляешь, как я тобой восхищаюсь. Твоей энергией, твоей независимостью… Способностью все это пережить. Елене неловко; она смотрит на библиотекаршу: худенькая, невзрачная, этакая серая мышка, застенчивая и близорукая. Вот до чего дошло, думает она. И как раз сегодня. Мы познакомились два года назад, она посещает мой магазин, и мы видимся пару раз в неделю. И вот к чему пришло. К женским откровениям. — Мне не хочется об этом говорить, — отвечает она. — Понимаю. Извини. Какая-то женщина в форме британских вооруженных сил подходит к человеку у киоска, они целуются и удаляются под руку. Елена с облегчением вновь осматривает оба тротуара, но ничего зловещего не замечает. И вдруг понимает, что была слишком резка с Назарет; из-за нервного напряжения сделалась грубой. Возможно, библиотекарша случайно подняла эту тему, так что Елена примирительно ей улыбается. — Есть одиночество, к которому в конце концов привыкаешь, — говорит она. — Даже если ты раньше была счастлива в браке? — Даже если так. Библиотекарша смотрит на нее со смирением. Ничего авторитетного я на эту тему сказать не могу, грустно вздыхает она. Елена сочувствует и решает еще потянуть разговор. Выказать интерес. — Так ты никогда?.. — решается спросить она, но не заканчивает фразу. Назарет оживляется. — О-о да, конечно, — отвечает она неожиданно бодро. — У меня был жених двадцать с чем-то лет назад. И формальная помолвка. Он был неплохой человек. — И что произошло? — Он уехал, только и всего. Отбыл в Америку. Письма оттуда шли долго, а в конце концов и вовсе перестали приходить. Позже я узнала, что он женился где-то в Венесуэле. — А ты? — Я была слишком раздавлена, чтобы начинать что-то новое. Это было так печально… Выражаясь красиво, я закрыла свое сердце. Заменила личную жизнь архивом и библиотекой, уйдя с головой в работу. А от прочего отказалась. По-моему, с меня хватит, думает про себя Елена. Такой разговор вполне годится для прогулки, прикрытие себя оправдало. Общество Назарет исчерпало себя. Но теперь у Елены другие дела, связанные с риском, и ей многое нужно преодолеть. Она тайком смотрит на часы и уже хочет попрощаться. — Кажется, мне пора… — Есть в тебе что-то витальное, какая-то внутренняя устойчивость, — удерживает ее Назарет. — Что-то вроде спокойной энергии… Пепе и Сокас иногда об этом говорят. Как будто определенная часть твоего существа закрыта для мира. — Красиво излагаешь. — Так доктор излагает. Елена оглядывается, пытаясь скрыть неловкость. Нервное напряжение переросло в смутную недоверчивость. Снова появляются опасения; речи компаньонки уже кажутся какими-то неестественными — может быть, даже подозрительными. Елена пытается трезво проанализировать, осмыслить вопросы Назарет и свои ответы. Не исключено, осторожно делает вывод она, что угроза прямо перед носом. Ближе, чем представлялось. — Каждый из нас таков, каков он есть, — говорит она, чтобы что-то сказать. — Это правда… Я живу, глядя внутрь себя. Понимаешь? Я имею в виду мою жизнь, мою работу, моих трех кошек. А такие, как ты, смотрят вовне, разве нет?.. Как будто бросают вызов самой жизни. Вполне возможно, размышляет Елена, что Назарет несет все это самым невинным образом. На посиделках в «Англо-испанском кафе» они ни разу не оставались вдвоем, — возможно, покупка туалетной воды увела разговор в этом направлении. Между нами, женщинами, так сказать. — Вызов, говоришь? — Да, и, может быть, в этом и есть разница между нами: покорность судьбе или вызов. Иногда кажется, что ты еще не все счеты свела с судьбой… Понимаешь меня? — Что-то не очень. — Я имею в виду, если уж говорить о судьбе, испытания не опрокидывают тебя, а стимулируют. И ты никогда об этом не забываешь. Какая нелепость, раздраженно думает Елена. Сначала она нервничала из-за подозрительности доктора Сокаса; однако этим утром, сопровождая их с Назарет, он был такой же, как всегда. Теперь она подозревает Назарет, это уж совсем ни на что не похоже. Если так пойдет, заключает она, мне будут являться призраки. Такова плата за эти необычные дни. Размышляя, она снова смотрит на часы, пытаясь таким образом закруглить разговор. Время идет, нервы напряжены, и Елена чувствует, что фотоаппарат на дне сумки вот-вот взорвется. Бум. — Пепе Альхараке как-то говорил в кафе, — вспоминает библиотекарша, — что, родись ты мужчиной стала бы опасным человеком. — Она смотрит на нее заговорщицки: — Помнишь? — Нет, — лжет Елена. — А я согласна, и мне понравился твой ответ. Родись я мужчиной, сказала ты, я бы не была и вполовину так опасна, какой могу быть, родившись женщиной. — Я соврала, — сухо отвечает Елена. Назарет смотрит недоверчиво. Потом через силу изображает подобие улыбки. — А-а, ясно… а я думаю, так и есть. Кампелло поднимается на второй этаж в книжный магазин; в глубине за столом сидит женщина и заполняет карточки с данными на каждое издание; перед ней этих карточек большая стопка. Женщина молода и хорошо выглядит, одета в строгую белую блузку и бежевый кардиган. Возможно, красавицей ее не назовешь, думает полицейский, но вполне привлекательна. Услышав, что он вошел, женщина поднимает глаза — красивые, темные глаза, — улыбается ему и продолжает работу. Силтель Гобович, который что-то читал в кресле-качалке, встает и идет навстречу Кампелло. — Решил заглянуть к вам еще разок, — приветствует тот хозяина. — Конечно, конечно. Смотрите все, что хотите. Чувствуйте себя как дома. Гобович возвращается к чтению и больше не обращает на него внимания. Изображая интерес, полицейский рассматривает на столе новинки, выискивая среди книг хоть какой-нибудь компромат. Как и в тот раз, бо́льшая часть названий и авторов ничего ему не говорит: Эндрю Сутар, Фрэнк Суиннертон… Только Сальгари и Сабатини — он вспоминает капитана Блада — у него еще как-то на слуху. Его удивляет количество романов, написанных женщинами: Дороти Канингем, Наоми Джейкоб, Агата Кристи и прочие; их десятки. Якобы с любопытством он листает экземпляр «Истории Тома Джонса» какого-то Филдинга и иллюстрированную книгу с подзаголовком «Раса, пол и окружающая среда» — увы, это трактат по климату и географии. Кампелло ставит книгу на место, берет другую, а сам тайком поглядывает на террасу; застекленная дверь туда закрыта. Так, шаг за шагом, от одной книги к другой, с рассеянным видом он приближается к столу, где работает женщина. Подобравшись к ней, он показывает книгу, которую держит в руках, хотя сам едва разглядел название: — Как вам вот эта? Ничего? Он спрашивает по-английски. Она смотрит и вежливо кивает. На столе лежат несколько книг, стопка карточек и большая кожаная сумка. Женщине, должно быть, лет двадцать с чем-то, прикидывает полицейский. По тому, как прямо она сидит на стуле, он догадывается, что она высокая: где-то метр семьдесят пять. Стоя будет повыше него. Макияж у нее минимальный: губы чуть тронуты яркой помадой, глаза никак не подчеркнуты. — Чарльз Маллет — хороший биограф, — отвечает она. — Здесь он пишет об Энтони Хоупе, о его жизни и его книгах. — Ах да, конечно, — подхватывает Кампелло. — Хоуп, как же, как же. — Ну, вы знаете: автор «Узника Зенды». У нее хороший английский, замечает он. Не хуже, чем у него самого, уроженца Мальты. Он опять листает книгу, как бы сомневаясь. — Да, конечно… Я видел фильм. — Хороший фильм, вам не кажется? — Прекрасный. Рональд Колман там великолепен. Последние слова он произносит по-испански и видит, что она улыбается, их услышав. — Вы ведь не с Гибралтара, правда? — спрашивает полицейский. — Я живу в Пуэнте-Майорга, но провела здесь три года во время войны в Испании. — Беженка? — Мой отец — беженец. — Поэтому вы так хорошо говорите по-английски. Она закрывает авторучку колпачком. На руках ни колец, ни браслетов, ни лака на ногтях; только дамские часики на правом запястье — перо она держала в левой руке, значит, левша, — и сережки, маленькие золотые шарики. — Возможно, — отвечает она.