— Именно так. — Вы не договорили. Только начали. — Да. — И что бы произошло в другой жизни? — Я… Ладно. Я хочу сказать, что вы… Сегодня уже ничего не произойдет, понимает она. Возможно, так и надо; решающие слова тут — может быть или никогда. И, не думая о том, что делает, повинуясь необъяснимому порыву, она поднимает руку и кладет ее мужчине на грудь. Только это: приложить руку и услышать биение его сердца. И она слышит. Она чувствует ритмичные удары сквозь ткань рубашки. Должно быть, вот так стучит его сердце и под покровом моря и ночи, когда он рискует собой, думает она. Когда он в бою. — У нас только одна жизнь, — говорит она. Он смотрит на нее, замерев от удивления, неподвижный, как те самые статуи, на которые он похож. Его рот едва приоткрывается, будто он не может произнести ни звука, потому что слова, которые нужно сказать, окончательно перепутались. Через секунду, унося на кончиках пальцев тепло мужчины и биение его сердца, Елена убирает руку, берет сумочку и плащ и выходит из номера 246. В это самое время в семи с лишним километрах от них, на противоположном берегу бухты, Гарри Кампелло пересекает сад отеля «Гибралтарская скала». Несколько солдат Королевских инженерных войск в рабочих комбинезонах сооружают нечто похожее на сцену, и еще несколько человек расставляют складные стулья. Аромат цветов смешивается с запахом свежей древесины. Слышатся удары молотка. — Вот так сюрприз, парень! — восклицает Уилл Моксон, при виде Кампелло прервав разговор с каким-то военным. — И ты здесь. — Захотелось на людей посмотреть. Капитан-лейтенант отпивает пиво из бутылки. — Повышенные меры безопасности? Кампелло искоса глядит на собеседника Моксона: это долговязый мужчина с нашивками сержанта сухопутных войск. Странно видеть здесь человека такого чина: «Скала» принимает только командный и офицерский составы. — Вроде того, — отвечает Кампелло сдержанно. — А меня освободили от моих обычных обязанностей на сорок восемь часов. — Моксон неохотно обводит сад рукой. — Чтобы я занимался всем этим. — Это хорошо или плохо? — Зависит от того, как пойдет. Под предлогом, что я актер, генерал Макфарлан лично увидел во мне человека, способного организовать постановку последнего диалога Отелло и Дездемоны: «Так надо, о моя душа, так надо…»[30] И так далее. Хочет выжать все возможное из визита Гилгуда и Ли. — Джон Гилгуд и Вивьен Ли? — с удивлением переспрашивает полицейский. Моксон допивает пиво и бросает бутылку в урну. — Они самые. Участники фронтовых бригад прилетают завтра утром прямым рейсом из Касабланки вместе с исполнителем шуточных песенок и двумя-тремя красивыми девушками, которые поют, одетые в форму женских вспомогательных отрядов. — Это хорошая новость. Не уверен, правда, что история о ревности подходит для гарнизона, где мужчины служат вдалеке от своих жен. — По-моему, в этом-то все и дело, — весело соглашается Моксон. — Генерал думает, что они захотят побыстрее выиграть войну и вернуться домой. — И увеличить статистику преступлений на почве страсти, как в восемнадцатом году. — Перед нами полицейский — противник веселья… В любом случае никому не рассказывай, это секрет. Если что-то просочится раньше времени, поднимется большой шум, и генерал повесит меня собственными руками. Кампелло внимательно изучает другого военного. В то время или во все времена ему необходимо, прежде чем заговорить с человеком, узнать, что это за человек. — А кто твой друг? — О, прошу прощения… Знакомься: Джон Бёрджесс Уилсон. — Очень приятно. — Можешь называть его Джек, он отличный парень. Познакомились в Университете Манчестера… Он там сочинял такие интересные песенки, от которых у девчонок промокали трусики. — Только у дурнушек, — спокойно поправляет его мужчина. — Красотки покупали трусики от «Бёрберри» и старались их не намочить. — Какая прелесть, — смеется Моксон. — Надо взять на заметку. Кампелло с Уилсоном пожимают друг другу руки. У того влажные глаза, а руки тонкие и бледные, несколько женственные. Моксон указывает на него пальцем, имитируя пистолет: — И пусть тебя не обманывают три его нашивки… Джек служит в Учебно-образовательном корпусе, пишет стихи, довольно востребованный поэт. Фанатик Джойса. — Кого? — Джойса, Джеймс Джойс. Автор «Улисса», ну, ты же знаешь. — А-а. — Это он втянул меня в авантюру с Шекспиром. — А-а. Моксон критически смотрит на плотников, потом бросает взгляд на часы. — Время пить джин, как говорят наши в Индии. Бармен в этом отеле — славный малый. Есть мелочи, до которых милитаризация еще не добралась… Ты с нами, Гарри? Кампелло кивает: — Время пить джин — мое настоящее имя. — Тогда за дело. Они входят в бар, устраиваются на табуретах за стойкой, и Моксон заказывает три коктейля с джином «Старый Том». В баре несколько офицеров, пианист в мундире полкового оркестра первого батальона Хартфордширского полка наяривает «Не будь жесток к овощам» — и ни одной женщины. Сквозь витрину Кампелло видит бухту и береговую часть Альхесираса, освещенную лучами солнца, которое с каждой минутой багровеет. За проливом сквозь легкую серо-голубую дымку угадывается Африка. — Мне нравится это место, — замечает Моксон. — Одно из немногих под этой каменной глыбой, где не несет чесноком. — Он поворачивается к Уилсону и подмигивает: — Знаешь шутку о том, кто такой гибралтарец? — Нет. — Это араб, который говорит по-испански, а думает по-английски… Ха-ха. Собеседник едва улыбается и окунает губы в выпивку. — Очень мило, — говорит Кампелло. — Ничего личного, старый мой дружище. Ты ж меня знаешь. К тебе не относится. — Весьма великодушно с твоей стороны. Они выпивают, слушая музыку. — Как идет работа, Гарри? — интересуется Моксон. Кампелло уклончиво пожимает плечами: — На сюжет на мысу Европа мне дали пару дней, направив по ложному следу: подозрительный испанец, который частенько наведывался к еврею-фармацевту на улице Гавернор… В конце концов оказалось, что у него гонорея, но он стеснялся лечиться в Ла-Линеа. Моксону сюжет нравится, он смеется: — Нельзя все время выигрывать. — Это уж точно. Теперь пианист играет «Ты — наслаждение моего сердца». Моксон подзывает бармена: — Еще три «Старого Тома», парень. И рома чуть побольше. Он показывает на Кампелло и снова подмигивает Уилсону: — Гарри ловит шпионов и саботажников, представляешь… Это его работа. — А Уилл — большой болтун, — парирует полицейский. — Это не его работа, но ему это нравится. — Хоть я и сижу в сухом доке актером в военной форме, я люблю светское общество, старина. Оно требует разговоров, а Джек заслуживает доверия. — Твоего доверия, ты хочешь сказать. — Я это и имею в виду. Я знал его еще до войны. А сейчас ты видишь перед собой настоящего героя. — О да, — подтверждает другой не без сарказма. — Он занимается тем, что обучает коренное население в Оперативной группе порта — а они не люди, а самый распоследний мусор, какой только есть, — талдычит им и про Британскую империю, и про наших союзников, американских и советских, и про демократию, и про все такое прочее… Он их окультуривает — или пытается.