Мне показалось, будто в гостиную, осветив все вокруг, ворвалось солнце. — Елена Арбуэс? Я заметил, как он вздрогнул. Он снова всмотрелся в меня, но теперь по-другому: внимательнее и с осторожностью. Я знал больше, чем он предполагал, и он старался понять, насколько я информирован. Много позже, когда мы уже стали доверять друг другу и перешли на «ты», Альфред Кампелло поведал мне, что, едва услышав имя Елены, он стал принимать меня всерьез. — Да, она, — подтвердил он. — Ваш отец был с ней знаком? — Не только знаком; в этих тетрадях есть информация о ней. — Он полистал страницы и нашел то, что искал. — Вот здесь… Первый раз, когда он выследил ее как подозреваемую, случился в книжном магазине на Лайн-Уолл-роуд. — Подозреваемую? — Я словно услышал сигнал тревоги. — В чем? — Вам бы следовало прочитать эту часть дневников. — Он постучал пальцем по корешку одной из тетрадей. — Но, к сожалению, я не могу вам их предоставить… Вы должны меня понять. — Разумеется, я вас понимаю. Могу я просмотреть их здесь? — Вам понадобится для этого два-три дня, — сказал он, немного подумав. — У меня есть время. Я могу поселиться в гостинице и прийти завтра, если вам это не помешает. Что скажете? В конце концов он улыбнулся. И любезно согласился: — Мне вполне подходит. С удовольствием приглашу вас выпить рюмочку и поболтать о моем отце и обо всем этом… Освежу свои воспоминания. Он вернул тетрадь на место и закрыл витрину. Казалось, он хочет что-то сказать. Когда он все-таки заговорил, я понял: он пытался предупредить меня о том, что именно я могу обнаружить в записях старого сотрудника Гибралтарского отдела службы безопасности. И он хотел получить гарантии моего расположения. Тогда были другие времена, и у людей был другой образ мыслей, сказал он, поразмыслив. Прозвучало грустно, словно он вспомнил о чем-то конкретном, и затем он ненадолго умолк. — То было время героев и храбрецов под любым флагом, — добавил он несколько высокопарно. — И пределы того, до чего они могли дойти, для нас не всегда понятны… Вы понимаете, что я хочу сказать? Я угадал, куда он клонит. — Конечно, — сказал я. — Мы не можем судить их с позиций сегодняшнего дня, так ведь? Ни моего отца, ни вообще никого. — Разумеется. — Так или иначе, то было время настоящих мужчин. — И женщин, — вставил я. — О-о, без сомнения. Вы правы… В этом случае и женщин тоже. 4 Тени над бухтой Они бесшумно сошли с «Ольтерры» один за другим, с интервалом в десять минут, и затем, описав круг и уточнив показания компасов, соединились на расстоянии двух кабельтовых к востоку от южного мола Альхесираса. На каждой торпеде по двое — они сидели на ней верхом по плечи в воде, в водолазных шлемах. Четыре маленькие, почти невидимые точки над слабыми колыханиями морской воды, освещенные неверным светом убывающей луны во мраке. Сидя на майале позади, оператор Дженнаро Скуарчалупо чувствует под собой слабые вибрации электродвигателя, пока стоящего на нейтрали. Перед ним, на расстоянии вытянутой руки, за стальной перегородкой, защищающей его место, видна голова командира экипажа, главного старшины Тезео Ломбардо, в руках которого находится техническое управление: штурвал, переключение скоростей, компас Лаццарини и другие приборы. Сквозь тонкий слой темной воды Скуарчалупо различает слабое свечение циферблатов, расположенных перед командиром. — Курс семьдесят три!.. Прямо по курсу, к фонарю! Голос капитан-лейтенанта Лауро Маццантини — вторым в его экипаже Этторе Лонго — слышен с другой майале неясно, приглушенный расстоянием, плеском воды и ребризером, кислород в котором остается во внутреннем контуре, чтобы на поверхности не было пузырей, и при этом его должно быть достаточно, чтобы иметь возможность говорить. Командир подтверждает инструкции, полученные перед тем, как они покинули базу: две пары водолазов плывут почти на поверхности, не теряя друг друга из виду, курс 73 градуса, пока вдали не покажется свет на молу Карбон. С этого момента они уйдут на глубину, необходимую для атаки, и каждая пара будет выполнять свою задачу. — Десятая! — говорит капитан-лейтенант. — К волку в пасть! Так в отряде «Большая Медведица» желают удачи. Скуарчалупо чувствует, что Тезео Ломбардо ставит рычаг на первую скорость, затем на вторую, мотор вибрирует сильнее, и майале движется вперед. Вторая, третья скорость: оба оператора разрезают воду шеями, через защитную маску вдыхая свежий солоноватый воздух вместе с брызгами, чтобы сэкономить кислород. К счастью, погода безветренная, и плыть вполне терпимо. Однако плохо то, что четверо «всадников» оставляют за собой на воде пенную борозду, похожую на звездное свечение, достаточно заметное, несмотря на убывающую луну. И вот так три мили, а это много, покорно думает Скуарчалупо. Пройдет еще два часа, прежде чем они окажутся на месте атаки, и тогда холод, напряжение и усталость дадут себя знать. Первые признаки он чувствует уже сейчас: от сырости в нижней части тела начинаются проклятые судороги, которые он пытается облегчить, держась одной рукой за поручень сиденья, а другой растирая ногу. В его прорезиненном костюме Беллони кое-где есть небольшие прорехи, и от этого намокает рабочий комбинезон с нашивками Королевских военно-морских сил, которые он надевает на случай, если схватят: так англичане, согласно Женевской конвенции, не расстреляют его как саботажника. Майале продвигается вперед на четвертой скорости, хотя встречное течение, похоже, несколько замедляет ее ход. Фактическая скорость, подсчитал Скуарчалупо, должно быть, не больше полутора узлов. Порой он теряет из виду Маццантини и Лонго, которые идут справа от них, но всякий раз те снова показываются над водой, двигаются тем же курсом и на том же расстоянии, едва различимые над огромной поверхностью чернеющей бухты; небо усыпано звездами, а в свете убывающей луны отражается в воде темная громада далекого Пеньона. Пока они не достигнут Гибралтара, у Скуарчалупо дел не много. За штурвалом Ломбардо, а напарнику остается только сидеть позади, положив руку на рычаг быстрого погружения, втиснувшись между своим товарищем и ящиком с инструментами, где есть все необходимое, чтобы прикрепить груз взрывчатки под днищем вражеского корабля. Чтобы чем-то занять мысли и не думать о холоде и мучительных судорогах, неаполитанец повторяет про себя все маневры, проделанные не меньше сотни раз: конечный результат, который предполагается, если все пойдет хорошо, — отправить на дно корабль, который он и его товарищ наметят себе как цель. Ничто в его прошлой жизни и в его неведомом будущем не имеет значения этой ночью: ни воспоминания, ни семья, ни друзья. Только узы товарищества с молчащим человеком, чьи плечи и голову он различает впереди, да две почти невидимые тени, что бороздят воду в нескольких метрах справа, среди мелких гребней морской пены, в свете луны похожих на крошечных серебряных рыбок. Единственное, что сейчас имеет значение и существует, — попытка преодолеть заградительные подводные сетки, достичь порта и атаковать корабли, которые там пришвартованы: цель экипажа Маццантини — Лонго — авианосец «Формидабл» у Южного мола; добыча Ломбардо и Скуарчалупо — крейсер «Нельсон». Посреди бухты волнение на море усиливается и уже трудно вдыхать чистый воздух. К тому же с плавучестью управляемой торпеды имеются проблемы (уж если ее назвали майале — а это вообще-то означает «свинья», — значит на то были причины): она норовит плыть, задрав нос выше стабилизатора, и выровнять их невозможно. Кроме холода и судорог, у Скуарчалупо трудности при погружении с головой: соленая вода попадает в рот, и это вызывает у него позывы к рвоте. Когда больше нет возможности терпеть, он трогает товарища за плечо, говорит ему об этом, и тот приказывает ему приладить кислородный аппарат. Темная и угрожающая, без единого огонька, громада мыса Гибралтар, которую разрезает только лунный свет, становится все ближе. С каждой минутой, с каждым оборотом винта, с каждым кабельтовым, оставленным позади, огромная скала кажется все больше и все выше, точно злое чудовище, что поджидает их, затаившись во мраке. Слева по курсу уже проступают смутные очертания полудюжины купцов, которые, бросив якорь у испанского берега, у его северной части, оказались здесь на свою беду. Если не удастся форсировать вход в воды порта, целью атаки станут они. Скуарчалупо смотрит на светящийся циферблат своих часов и подсчитывает, что, судя по времени, они находятся в полумиле от первых подводных заграждений, ближайших к точке, откуда планируется начать атаку. Как всякий добропорядочный сын Неаполя (недаром он носит имя святого Януария, покровителя своего города), оператор — человек религиозный, истинно верующий. Опасности войны, холод и страх, ужас подводного мрака лишь укрепляют его веру; или, возможно, хотя это не совсем одно и то же, сохраняют ее нетронутой. И потому, не отрывая взгляда от погруженного в темноту Пеньона, среди брызг, которые черная бухта то и дело бросает ему в лицо, закрытое маской, он начинает шевелить губами в неслышной молитве. «Господь тебя храни, Мария, — шепчет он. — Ты преисполнена благодати. Господь с тобой». Ройсу Тодду, должно быть, лет двадцать пять, прикидывает Гарри Кампелло. Он моряк торгового флота и эксперт по части подводных работ. Симпатичный, с детскими чертами лица, неряшливой рыжей бородкой и голубыми глазами, которые простодушно смотрят на мир. На его форменной рубашке с нашивками старшего лейтенанта на плечах не хватает пуговицы, шорты открывают взорам мускулистые ноги, почти лишенные волос, а что касается носков, то один натянут чуть ли не до колена, другой спущен до щиколотки. Ноги лежат на табурете, обеими руками Тодд держит стакан, наполненный на два пальца коньяком «Фундадор». В зубах дымит сигарета. — Каждые десять минут, — рассказывает он. — Такой ритм. Бросаем бомбы каждые десять минут. Через полчаса прерываемся на время, как получится, и потом начинаем снова. — Эффект от этих бомб конусообразный? — интересуется капитан-лейтенант Моксон. — Более или менее. Взрывная волна идет вниз, метров на пятнадцать. Если вражеские водолазы плавают в это время на глубине, они самые уязвимые, ведь диаметр волны разрастается. — А если они действуют у самой поверхности, их, я полагаю, легче обнаружить. — Точно так. — Это здорово, парень. Все трое — Кампелло, Тодд и Уилл Моксон — находятся на маленьком наблюдательном пункте на молу Карбон, откуда видна вся территория порта. Они знают друг друга довольно давно. Моксон — офицер по связи между военно-морской разведкой с Гибралтарским отделом службы безопасности, и вместе с Кампелло они пришли рассказать Тодду о том, что накануне видели сигнальные огни в районе мыса Европа, посылаемые в направлении моря. Ни одного причастного не задержали и на море не обнаружили никакой активности, так что дело, скорее всего, касается какой-нибудь подводной лодки. — Сколько человек у тебя дежурили сегодня ночью? — интересуется Кампелло. — Два экипажа на двух моторках, одна по внешнему контуру, другая во внутренних водах порта. У обеих на борту звукоулавливатели и взрывчатка. — Тодд умолкает и указывает туда, откуда доносится приглушенный далекий звук. — Слышите?.. Это мои малышки в порту. — Он смотрит на часы. — Каждые десять минут, говорю же. Некоторое время моряк внимательно изучает морскую карту Пеньона, прикрепленную к стене над столом; на столе, рядом с бутылкой коньяка и револьвером «уэбли» в кобуре, — электроплитка с горячим чайником, керосиновая лампа «Петромакс», освещающая половину комнаты, и стопки старых журналов «Панч» и «Горизонт». Тодд всматривается в пространство на карте, словно желая убедиться, что все в порядке и ничего не забыто. Наконец успокаивается, достает сигарету, подносит к губам стакан с коньяком и небрежным жестом приглашает гостей снова наполнить пустые стаканы. — Быть испанцем не так уж плохо. А вы только и знаете, что выпендриваться. Кампелло нравится молодой офицер. Комиссар привык изучать человеческую душу и, когда познакомился с Ройсом Тоддом, которого все на флоте называли Рой, определил его как эксцентричного англичанина, во многих отношениях приятного; как одного из тех, кто любит спорт и приключения и кого только экстремальные обстоятельства заставят надеть форму; такие даже войну рассматривают как партию в теннис. Тодд стоит к нему в профиль: уверен в себе, враг протокола, не соблюдает дисциплину на суше; однако в море он и его отряд противолодочной обороны, совершенно очевидно, ведут себя по-другому. Под началом у Тодда с дюжину человек, половина — опытные водолазы. Патрулируют порт и во́ды бухты и вдобавок, рискуя получить взрыв прямо в лицо, погружаются на глубину, если есть подозрение, что внизу мины. И Тодд идет на глубину первым. Моксон, капитан-лейтенант, больше всех озабочен тем, что произошло на мысу Европа. Он высокий, красивый и немного нервный. На нем форменная фуражка и отглаженные шорты с безупречными стре́лками. Его внешность весьма узнаваема: до войны он был актером, играл в основном элегантных персонажей второго плана — непременный симпатичный друг главного героя. Родство с актером и драматургом Ноэлом Кауардом, который близок к премьер-министру Черчиллю, обеспечило Моксону удобное назначение на Гибралтар — ему не пришлось мерзнуть где-нибудь в конвое близ Мурманска или налететь на торпеду на севере Атлантики; фильм «В котором мы служим»[20], только что прошедший с большим успехом, числит его среди членов актерской труппы. Красноречивый, общительный, склонный называть всех подряд «парень» и «дружище», Моксон смахивает не столько на офицера флота, сколько на себя, который играет офицера флота в кино. Поэтому в свободное время, которого у Моксона много, генерал Мейсон-Макфарлан поручает ему организовывать развлекательные спектакли для гарнизона — совсем недавно благодаря усилиям Моксона в гарнизон приезжали Грир Гарсон и Джон Миллс, — и у него есть завидное право охотиться на лучших представительниц вспомогательного женского корпуса, расквартированного в Пеньоне. — Если сигналы были предназначены для подводной лодки, — замечает Моксон, — тогда, возможно, она в бухте, готовится высадить водолазов… Если уже не высадила. Тодд хмурится: — А если атака с суши? Нелепый вопрос повергает Моксона и Кампелло в крайнее недоумение. — По-моему, это вряд ли, — отвечает полицейский. — Не то чтобы невозможно, но маловероятно. Испанцы всегда начеку, им хочется выглядеть безупречно. Нейтралитет устраивает их как никогда. — Порт надежно охраняется? — спрашивает Моксон. Старший лейтенант объясняет ему, что войти в воды порта не так просто. Этой ночью не предвиделось движение судов, так что заградительные сетки растянуты у обоих входов в акваторию порта, и на севере и на юге. Установлены звукоулавливатели, мощные прожекторы и на каждом молу — вооруженный часовой. Вдалеке снова слышится глухой грохот. Тодд секунду молчит, поднимает указательный палец и улыбается: — Слышите? — Твои ребята, парень? — Ну да. — Тодд тихонько стучит пальцем по циферблату часов. — Ровно десять минут… После следующей операции сменят позицию. Он умолкает и снова рассматривает морскую карту на стене. Свет лампы заштриховывает его бороду светлым колером. — Меня больше беспокоят суда, которые стоят на якоре в бухте, — продолжает он наконец. — Там у нас пять транспортных, два нефтяных танкера и плавучий госпиталь. Поэтому-то мои ребята и патрулируют эту зону, мотаясь между ними туда и обратно. — Ты можешь гарантировать их безопасность? — с беспокойством спрашивает Кампелло. Тодд затягивается сигаретой и выпускает струю дыма. Потом отпивает глоток коньяка.