Кампелло упирается в стол локтями. Он старается быть убедительным. — Смотри… чей он был или где он есть — это технические детали. Имеется законное доказательство, с помощью которого правосудие приводится в действие. Ты саботажник, который действует в интересах разветвленной сети испанской Фаланги, а она, в свою очередь, работает на немцев и итальянцев… Это доказанный факт, так? Арестованный едва заметно кивает. — И мы тебя заарканили, — продолжает Кампелло. — Ставим точку. А в ходе дружеской беседы ты нам во всем признался, разве нет?.. Здесь финальная точка. — Меня пытали. Меня били в живот мокрым полотенцем. Со мной делали такие вещи, которые… — Да ладно, хватит уже. — Кампелло смотрит на своих людей, будто ищет подтверждение или, наоборот, опровержение этим словам. — Так все говорят, правда? Бейтман и Гамбаро кивают невозмутимо, словно сторожевые псы. Комиссар указывает на арестованного и твердо заявляет, тыча пальцем в документы: — Если ты это подпишешь, мы оставим тебя в покое. Понимаешь меня?.. Пойдешь в Мавританский замок, где в удобной камере будешь спокойно есть и спать. Сорок два часа ты не смыкал глаз, так что и ты отдохнешь, и мы отдохнем. — А потом? — Потом тебя быстренько осудят, и все закончится. Это очень по-британски. Если захочешь себя показать, перед оглашением приговора сможешь даже произнести коротенькую речь. Стало быть, газеты Франко будут говорить, что ты классный парень, герой. — Но это был не мой динамит. — Дался тебе этот динамит. Слушай, сынок… Твой или не твой, конец будет один. Но если ты не подпишешь бумаги, чтобы облегчить нам жизнь, вот эти мои друзья будут вынуждены продолжать тебя убеждать. И поверь: не стоит продлевать тяжелые времена. — Кампелло подвигает документы и достает авторучку из внутреннего кармана пиджака. — Ну давай, поставь свой росчерк и можешь закурить сигарету. — Я не курю. — Ладно, но расписываться-то умеешь. Ты посмотри, какая прелесть эта авторучка «Уотерман». — Кампелло вертит авторучку в руках. — Куплена в «Бинленд, Малин и компания», на Мейн-стрит, как раз неподалеку от того места, где ты работаешь или работал… С синими чернилами. Вот увидишь, как хорошо она пишет. Юноша снова начинает читать документ и, прочитав несколько строчек, поднимает голову. Слеза скатывается у него по щеке и повисает на небритом подбородке. — У меня есть невеста, — шепчет он печально. Кампелло отечески кивает: — Да, в Сан-Роке, как же, знаю… И вот еще радость для тебя: если не будешь хныкать и произнесешь на суде красивую речь, твоя невеста будет тобой гордиться. Не говоря уже о твоих родителях. Слушай, посмотри на это дело с положительной стороны. Не каждому из нас дается возможность устроить собственное прощание, как нам хочется. Я уже начал писать эту историю, когда познакомился с младшим сыном Гарри в его доме в Марбелье. Я не был уверен, насколько он способен помочь мне распутать клубок событий, но нужно было попытаться. Множество нитей вело меня к его отцу, живых свидетелей того, что происходило в 1942–1943 годах, уже не осталось, а Альфред в то время был трехлетним ребенком и находился в Белфасте с матерью как беженец. — Приезжайте, когда вам удобно, — сказал он мне по телефону. — Буду рад. Мы договорились пообедать в отеле «Пуэнте-Романо», и там я его и увидел: крепкий, прекрасно сохранившийся мужчина с блестящей памятью. Он был очень похож на своего отца на той фотографии, которую я увидел позже, рядом с фотографией его матери, у него в доме. Сын начальника Гибралтарского отдела службы безопасности оказался приятным собеседником, а его испанский отличали андалузский акцент и обильная россыпь англицизмов. Уже пятнадцать лет как он вышел на пенсию, отработав в страховой компании «ГИБ», но держал себя в форме и играл в гольф. Он прочитал пару моих книг, и это облегчало мне задачу. Он пригласил меня на кофе к себе домой на юге Новой Андалузии, опрокинул двойной виски — еще один двойной он приговорил за обедом — и ответил на остальные мои вопросы, ни разу не уходя от темы. Я понял: он наслаждается воспоминаниями. Мы сидели в удобных креслах в его гостиной с видом на залитый солнцем, но пустынный пляж: дело было в ноябре. В какой-то момент посреди разговора он встал, подошел к камину, что-то взял с полки и вернулся ко мне, с улыбкой протягивая какой-то предмет. — Знаете, что это такое? Я взял предмет в руки, чтобы как следует рассмотреть. Это был старый нож с широким лезвием в двадцать сантиметров длиной, обоюдоострый, с деревянным черенком, привинченным тремя болтами к рукоятке, в ножнах из черненого металла с остатками узоров. — Догадываюсь. — Догадываетесь правильно. У вас в руках подлинный coltello pugnale[18], находившийся на вооружении отряда «Большая Медведица». Он принадлежал одному итальянцу, принимавшему участие в атаках на Гибралтар. Итальянец этот, понятное дело, на базу не вернулся. — Это вещь вашего отца? — Да. В детстве я любил с ним играть, хотя отец редко мне разрешал. Это принадлежало храброму человеку, говорил он, прежде чем взять нож у меня из рук. — А вы знаете того водолаза, у которого он был? Альфред кивнул, забирая у меня нож: — Его звали Лонго. — Это отец вам сказал? — Нет, я узнал позже. — Он наполовину обнажил клинок и резко засунул его в ножны. — Отец говорил, будто понятия не имеет, чей он, но это не так. — Он понимающе улыбнулся. — Любопытно, да?.. Обычно те, кто пережил войну, не любят рассказывать о ней своим детям. — Это правда. Думаю, они предпочитают держать эти воспоминания на задворках памяти. Не отравлять их угрызениями совести, что ли. — Или стыдом, — заметил я без всякой задней мысли. Он посмотрел на меня с любопытством. Очень пристально. — Да, — согласился он через секунду. — Может быть. И он рассказал мне, как оружие попало к Гарри Кампелло: в результате одного ночного налета на итальянских управляемых торпедах. Водолазы отчаливали в море с торгового судна, пришвартованного в Альхесирасе, чье тайное назначение не было известно никому до самого конца войны. Британцев с ума сводили эти атаки, которые, как они думали, запускались с подводных лодок. Воды Гибралтарского порта были битком набиты всевозможными препятствиями: заградительные сетки, прожекторы и морские патрули, бросавшие глубинные бомбы, которые взрывались через каждые десять минут. Но, несмотря на все трудности, водолазы все равно атаковали. — Итальянцы заслужили себе дурную славу на войне, вы же знаете: Абиссиния, север Африки… солдат не считали героями; даже фильмы есть про это. Но когда об этом заходил разговор, отец не выносил, если кто-нибудь выказывал им недостаток уважения. Придет день, и я вам расскажу, на что были способны итальянцы, говорил он. Но так и не рассказал; по крайней мере, не всё. Избегал разговоров о тех временах. Я только потом узнал, что он имел в виду. Альфред поднялся с кресла, сделал мне знак следовать за ним, и мы перешли к встроенному шкафу, витрина которого была сплошь заставлена книгами и папками. Альфред надел очки для чтения, открыл шкаф и указал на длинный ряд тетрадей в кожаных переплетах. — Шестнадцать лет, с тридцать девятого по пятьдесят пятый год, мой отец записывал разные события, произошедшие у него на работе. — Он взял одну из тетрадей и протянул мне. — Даты и факты воспроизведены в точности… Никто, кроме него, не открывал эти тетради до самой его смерти. Я полистал тетрадь, помеченную 1940 годом. Листы были сплошь исписаны мелким убористым почерком. Испанский язык чередовался с английским. — Когда он умер? — Семнадцать лет назад. И я понял, почему он молчал: то, что он записывал, не всегда выглядело высокоморальным. Нужно понимать: была война. Я посмотрел на другие тетради — все изрядно помятые, в переплетах красной, зеленой или синей кожи, уже выцветшей. Кампелло достал еще одну тетрадь и тоже полистал, что-то отыскивая. — Я когда прочитал их, многое понял и про него, и про его тогдашних врагов. Да, вот оно… По поводу того ножа — послушайте, что он записал осенью сорок второго года. И он прочитал вслух: — «Патрульные катера выследили налетчиков. Их заметили, когда они пытались пройти через первую сетку, и подводный грузоподъемник поднял одного из них на поверхность. Я стою на молу, со мной Тодд и Моксон, и я вижу, как подняли тело. Итальянец, надо полагать. Мне достался его нож. И тут же, в бухте, взлетело на воздух торговое судно „Самоа Пилот“ водоизмещением восемь тысяч тонн». Я посмотрел на него, заинтригованный: — Тодд… это Ройс Тодд? — Да, он самый. — Я читал его мемуары. — Я тоже. — Он указал на полки с книгами на противоположной стене. — Они вон там. Я так понимаю, вы знаете, что старший лейтенант Тодд в те времена командовал группой водолазов, посланной на Гибралтар для защиты от итальянцев. Есть такая старинная колониальная поговорка: на афганского волка охотятся с афганскими собаками. — Очень в тему, — высказался я. — И очень свойственно англичанам. По-моему, они даже фильм сняли про эту группу, не то с Джоном Миллсом, не то с Лоуренсом Харви… С кем-то из них. — С Харви. Называется «Невидимый враг»[19]. Я смотрел. — А-а… И как? Хороший фильм? — Средний. Изображает британцев более эффективными в бою, чем на самом деле. Он язвительно рассмеялся: — Отец говорил, что в этой истории с атаками итальянцев англичане никак себя не проявили. — Меня интересует один конкретный итальянец, — отважился я. — И еще одна женщина. — Что за итальянец вас интересует? — Его звали Тезео Ломбардо. Он внимательно посмотрел на меня. Потом взял у меня из рук кожаную тетрадь и поставил на место. — Нож был не его… О нем новости пришли гораздо позже. Он задумался. Он глядел на ряд тетрадей, а я глядел на него. — И у него была женщина, — не унимался я. Он медленно кивнул: — Это понятно, что была.