— Вы не имеете права. — Я сожалею. Растерянный, он немного отстраняется от нее. Смотрит себе под ноги, будто ищет еще один камешек, чтобы бросить в воду, но вокруг только пустые ракушки, клубки сухих водорослей да сгустки смолы. — Я должен уехать, — произносит он наконец. — Надолго. Сердце у нее останавливается. Оно пропускает удар или даже больше. Может быть, два удара. — Это опасно? — Возможно… Но если я вернусь, я бы хотел увидеть вас снова. Он говорит это, пытаясь улыбаться, на лице смешанное выражение уверенности и простодушия. — Увидеть меня, — шепчет Елена. — Да. Темная пустота открывается перед ней и где-то в глубинах ее сознания. Или в глубинах памяти. — Чтобы забрать часы, компас и глубиномер, — уточняет она, пытаясь поддержать легкомысленный тон. Он медленно кивает: — Именно так. — Предупредите меня заранее. — Я сообщу… Или другие сообщат. — Нет, — твердо говорит Елена. — Я знаю, что это такое, когда сообщают другие. В таком случае предпочитаю ничего не знать. Каждый день из окна своего кабинета Гарри Кампелло видит Трафальгарское кладбище. Когда ему нужно расслабиться или подумать, он спускается, пересекает Европа-роуд и съедает сэндвич, сидя на кладбищенской каменной скамье и слушая пение птиц, у могилы капитана Томаса Нормана, который скончался от ран, полученных в морском сражении на корабле «Марс» 21 октября 1805 года. Кампелло тридцать шесть лет: согласно надписи на надгробной плите, столько же было капитану Норману, умершему после длительной агонии в морском госпитале. Пребывание на кладбище побуждает Гарри задуматься о хрупкости человеческой жизни и человеческих начинаний, особенно в эти времена. К счастью для него, хоть он и участник боевых действий, происходят они не среди дыма и взрывов в морских боях на линии разграничения и не на борту одного из современных судов, пришвартованных в порту, а в кабинете, где рабочая обстановка состоит из стола, двух стульев и стеллажа с архивными документами; на главной стене, по обе стороны от портрета короля Георга VI, красуются две географические карты с таинственными пометками, смысл которых известен только самому Гарри: одна — карта колонии, другая — карта бухты, включая Пеньон и Альхесирас. У могилы капитана Нормана Гарри Кампелло сидит без пиджака, ослабив узел галстука, расстегнув рубашку и сдвинув на затылок шляпу; он курит сигарету, глядя, как птицы клюют последние крошки от его сэндвича с сыром и сладким перцем, которые он им набросал. Он поднимает глаза и видит за оградой своего помощника Ассана Писарро, застывшего в позе почтительного ожидания, пока Кампелло не обратит на него внимание; Писарро рыжий, веснушчатый, очень худой, и у него нервные руки. — Чего тебе, Ассан? — Ростбиф готов, комиссар. — Я тебе тысячу раз говорил, чтобы ты не называл меня комиссаром на улице. Помощник озирается. Одно веко у него полуприкрыто из-за шрама, который проходит через бровь. В стычке с контрабандистом табака за пару лет до войны Ассан едва не остался кривым на один глаз. Впрочем, другому участнику драки пришлось гораздо хуже: на него надели наручники. Вернее сказать, хуже пришлось тому, что от него осталось, после того как их надели. — Так ведь нет никого. — Все равно… — Кампелло недовольно смотрит на него. — Что там с ростбифом? Ассан заговорщицки подмигивает ему здоровым глазом: — Когда пожелаете. Все готово. — Сейчас иду. Кампелло вздыхает, стряхивает крошки на землю и встает, распугивая птиц. Он небольшого роста и крепкого телосложения: у него плечи борца и крупные ладони, как будто готовые в любой момент сжаться в кулак для удара. Его лицо только подтверждает эту мысль: на нем множество шрамов — оспины остались после ветрянки, перенесенной в детстве, — а широкий и плоский нос придает ему вид не то гангстера, не то полицейского из американского фильма; близкие называют его Кэджи, намекая на актера Джеймса Кэгни, с которым у Кампелло есть определенное сходство. Такая внешность очень подходит к его должности комиссара местной полиции: в этой должности он руководит Гибралтарским отделом службы безопасности, невоенной структурой, которая напрямую подчиняется губернатору Пеньона и самостоятельностью обладает чрезвычайной. Занятый репрессиями за саботаж в пользу врага, «Отдел», как называют его организаторы, — тайная левая рука, которая отмывает правую руку британцев. Короче говоря, эти люди занимаются самой грязной шпионской работой. Кампелло смотрит на часы. — Эти козлы не удосужились сделать ростбиф помягче. — Мясо было жестковато. — Да уж. Вернувшись к себе в контору, трехэтажное здание с подвалом, Кампелло идет в кабинет, где надевает пиджак и забирает документы с деревянного подноса, лежащего на столе рядом с фотографией жены и троих детей; согласно последнему письму с маркой Северной Ирландии, они по-прежнему живут в одном из отелей для беженцев в Белфасте. Потом он спускается в подвал, разделенный на камеры, каждая с висячим замком на двери. Последнее помещение, с голой лампочкой, свисающей с потолка, предназначено для допросов. В комнате за столом сидит человек, уронив голову на скованные руки, а рядом стоят двое охранников. Кампелло входит, садится на стул и кладет на стол документы. — Если дашь показания, на этом закончим. Арестованный поднимает голову. Он совсем молодой, с двухдневной щетиной, его волосы спутаны и нечесаны, и, хотя глаза покраснели от боли и недосыпа, на лице не видно никаких следов насилия: ни синяков, ни других видимых отметин. Безупречная работа. Кампелло переводит одобрительный взгляд на тех, кто стоит позади арестованного. Оба здоровенные, с тупыми, невыразительными лицами. У одного волосы цвета соломы и бледная кожа; другой смуглый, как все жители Средиземноморья. Оба в рубашках с закатанными рукавами; как все в Отделе, оба в гражданском. Бейтман — валлиец, он из британской армии; Гамбаро — из местной полиции. Арестованный смотрит мутным взглядом на документы, которые Гарри Кампелло положил перед ним на стол. Четыре машинописные страницы и две копии под копирку. — Тут все про взрывы? — спрашивает он хрипло. — Полагаю, да. — Полагаете? Комиссар кивает. Он вынимает из кармана пачку сигарет «Голд флейк» и протягивает одну арестованному: — Бери. Юноша не обращает внимания на сигарету — он глядит на документы, но к ним не прикасается. — Я же признался, — говорит он. Кампелло довольно улыбается: — И правильно сделал, сынок. Всегда хорошо облегчить совесть. Юноша совершенно сломлен. Он вдруг жадно бросается читать лежащие перед ним страницы, будто в этих строчках мелькнет абрис надежды. Но, не дочитав до конца, хмурит брови, прерывает чтение и смотрит на комиссара. — Я рассказал обо всем, что сделал и что знаю, — говорит он. — Но насчет взрывов — это вранье… Никакого динамита в магазине спрятано не было. — Ты мог его приобрести раньше, так ведь? — Я ничего об этом не знаю. — Как это не знаешь? Юноша искоса смотрит на Бейтмана и Гамбаро. — Этот динамит они подбросили, когда пришли меня арестовывать. Кампелло поднимает брови и сурово замечает: — То, что ты утверждаешь, очень серьезно. — Серьезно то, что они со мной сделали. Комиссар молчит, словно раздумывая. Потом пожимает плечами: — Какая разница, кто его подбросил, парень? — Очень даже большая. Кампелло предостерегающе поднимает указательный палец: — Так это ты взорвал пороховые склады «Рэггед стафф»? Юноша закрывает лицо скованными руками: — Может быть. Кампелло показывает на документы: — Не будем начинать все сначала, хорошо?.. Ты признался, что это был ты. — Меня вынудили. Бейтман и Гамбаро делают шаг вперед, но комиссар останавливает их взглядом. — Ну вот и ладно, — отмечает он. — Ну вот и ладно, сынок. Тебя все равно повесят. — Но это был не мой динамит.