Вера Федоровна встала, вышла в другую комнату. Вернулась очень быстро. Положила на стол вытертую кожаную папку. — У меня глупая привычка, я откладываю бракованные страницы. Знаете, лента изнашивается, отпечаток не четкий. — Она копалась в папке. И снова потянулись минуты, похожие на вечность. — Вот, — она протянула Наумову лист бумаги, — это из повести. Наумов взял. На листе был напечатан всего один азбац. Буквы были словно смазаны: "…и я опять посмотрел в окно. Вернее, какое это окно. Комната его — громадный круглый фонарь под самой крышей. Видимо, здесь когда-то находился зимний сад. И мне даже почувствовался неуловимо нежный запах цветов. Какой отсюда был когда-то обзор! Сейчас, правда, с двух сторон его прикрыли новые десятиэтажные дома, но все же я вижу зелень деревьев, сквозь них кусок улицы и угол дома, на котором горит буква "М", начало неоновой рекламы. Сейчас он войдет. И многое станет ясным. То есть практически все. Неужели в этой комнате-фонаре я найду ответ?" Дальше строчки обрывались. — Этот дом в Гродно? — спросил Наумов, не веря в удачу. — Конечно, это я помню четко. Хотите чаю или кофе? — Вера Федоровна встала. — Нет, спасибо, мне пора. Горелов тоже отказался. Когда они подошли к машине, был десятый час. *** Впервые Леня Сытин руководил группой. Ему дали в помощь двух оперативников, и они поехали на улицу Чаплыгина. Было решено опросить всех жильцов соседнего дома, чьи окна выходили на подъезд, в котором находилась квартира Бурмина, и всех его соседей. Но сначала Леня зашел в квартиру. Алла открыла дверь, на лице ее было выражение полного смирения с неизбежным злом, которое, по ее разумению, представляли работники милиции. — Теперь вы? — спросила она. — Ни я уже говорила вашему майору, что не видела этого человека. — А голос его запомнили? — Мне только и дел, что голоса запоминать. Голос как голос. Мужской. Они стояли в прихожей, Алла даже не предложила Сытину пройти в комнату. — Опишите сумки, в которые были сложены бумаги. И тут Леня, имевший уже кое-какой опыт в общении со свидетелями, был просто поражен точностью описания и обилием деталей. Сумки оказались крупными, одна из синего материала «болонья», с красными витыми ручками, с буквами ОН. Правая сторона сумки была чуть надорвана и из нее торчали бумаги. Вторая сумка темно-коричневая, простеганная, из кожезаменителя финского производства. Одна из ручек лопнула и скреплена белым проводом. Когда Леня пошел к двери, Алла спросила: — Это все или можно ожидать нового визита? — Ждите, — зло ответил Сытин, — нам понравилось ваше гостеприимство. И началось. Дверь. Звонок. Здравствуйте, я из милиции. Спасибо. Извините. И снова дверь… Он обошел все квартиры, везде получал однозначный ответ: — Нет. Не видели. Когда он вышел на улицу, из окна третьего этажа его позвал женский голос. — Товарищ из милиции! Он поднял голову. Женщина махала ему рукой. Леня поднялся на третий этаж, толкнул открытую дверь. В коридоре стоял молодой мужчина с заспанным лицом, но в форме прапорщика. Судя по кантам, служил он во внутренних войсках. — Документ позвольте. Леня раскрыл удостоверение. — Моя фамилия Аникеев, служу в пожарном подразделении. Мама меня не хотела будить, отдыхаю после дежурства. Я видел человека с сумками. — Товарищ Аникеев, вы можете описать его? — Конечно. Он спускался по лестнице, а я у лифта стоял. Я еще удивился, в нашем доме спускался и всегда поднимался без лифта только Игорь Александрович Бурмин. Он мне говорил, что это необходимо при сидячей работе. Леня не перебивал собеседника. Когда-то Наумов объяснил ему методы общения со свидетелем. — Пусть выговорится, — говорил майор, — пусть говорит много и долго. Только умей слушать. Ищи в каждом слове, в каждой фразе нужное тебе. И Леня слушал. Молча, внимательно, заинтересованно. — А человека я этого видел. Удивился, что он с двумя сумками пешком идет. Тем более что кто-то вниз отправил пустой лифт. Я входил в кабину, а он еще спускался, точно рост определить не могу, смотрел на него снизу. Кепка светлая, пижонская, маленькая, на лоб надвинута, очки темные в пол-лица, усики. — А в чем он был одет? — Брюки песочные, желтые ботинки, пиджак чуть темнее брюк, гладкий темно-коричневый галстук. А на руках, что меня и поразило, перчатки автомобильные в дырочку. — Товарищ Аникеев, — Леня написал телефон, — позвоните мне завтра, с вашим начальством мы согласуем. — На фотороботе работать? — догадался прапорщик внутренних войск. — Да. Спасибо. Леня спустился вниз. Оба оперативника стояли у машины. — Как у вас, ребята? — Есть один свидетель, — ответил Петя Грунин. — Он видел человека в чем-то светлом, в темных очках, нес сумки. — Куда делся? — В проходной двор вошел. Я маршрут отработал. Глухо. — Свидетеля пригласил в управление? *** А дома Олега Наумова ждали. Он понял это, когда, попрощавшись с Виктором, вышел из машины и увидел свет в окнах квартиры. Давно этого не было. И стало ему тепло и радостно. Ах, как его встретил Кузя! Он прыгал, повизгивал, а палочка-хвостик крутился, словно пропеллер. Борис Прохоров стоял и улыбался радостно, добро. Нет, хорошо, конечно, когда тебя ждут. Борис приготовил ужин. И, только посмотрев на стол, Олег понял, как проголодался. Чего только не было на этом столе. Помидоры, нарезанные пополам и усыпанные луком, баночная ветчина, розовая, со слезой, картошка печеная, еще теплая, желтый брусок масла, зеленые в пупырышках огурцы, красная редиска. Они сели за стол, и Олег начал есть и остановился, только нанеся значительный урон этому необыкновенному гастрономическому счастью. Потом они пили крепкий, ароматный чай. Даже пирожные Прохоров купил. Не забыл ничего. А потом они закурили, — Конечно, глядя на ночь о делах не говорят, — Борис ткнул сигарету в пепельницу, — но, если хочешь, послушай одну любопытную запись. Прохоров достал кассету. — Что это, Боря? — Моя беседа с гражданином Плужниковым-Захарко. Прохоров вставил кассету в магнитофон, нажал клавишу. Комнату наполнил резкий злой голос. "Нет… Вы мне это не примеряйте. Ишь ты, хотите убийство повесить или соучастие… У меня своей головной боли хватает… Да, я пытался дать ему деньги… Много… Тридцать тысяч… Послал он меня… Ну, я думаю, раз ты такой бескорыстный, то я тебя на другом поймаю. В Сухуми ему ребята сунули в чемодан деньги. А он битый оказался. Он чемодан-то опечатывал. Своим методом. Чуть клея и нитка.