Вернее, написать второй слой. Само расследование. Мне ужасно думать, что есть люди, чья подлость безгранична, а духовное падение страшно. Особенно страшно, что они живут среди нас. Вот написал тебе немного о работе, теперь о твоей новой книге…" Дальше шел разбор последней книги Горелова. — Мы, когда еще начали писать, договорились, — сказал он, — что каждую статью и книгу будем разбирать. Вот так много лет и переписываемся. И вдруг странная по простоте догадка пришла в голову Наумову. Как же раньше-то он не догадался? — Виктор, а кто печатал Игорю? — Вера Федоровна, чудная машинистка. — Мне ее надо срочно увидеть. — Сейчас позвоню, — с некоторым недоумением сказал Горелов. И, набирая номер, он искоса поглядывал на Олега, словно стараясь убедиться, что с ним все в порядке. Сколько секунд набирается семизначный телефонный номер? Шесть, семь, десять. А они Наумову показались вечностью, потому что стояло перед глазами лицо Хинта. Его глаза, живущие в прошлом. Наумов не знал, кто его враг, и он пытался отогнать от себя это навязчивое воспоминание. Не Хинт же убил Бурмина. Но именно этот человек, которого Олег всего полчаса видел в таллинском тире, олицетворял собой врага. И прошлое, знакомое по книгам, стало уже живой реальностью. Многое для него стало понятнее и острее. И в этот день он, родившийся в послевоенные годы, понял, что война не кусок историй, а реально существующая угроза. И принимает она разные обличья и формы, эта угроза. Заново за эти несколько часов многое понял Олег Наумов. И снова он стал пограничником. Только не было на его границе контрольно-следовой полосы, а проходила она через сердца людей, которых он обязан был охранять. — Вера Федоровна! — сказал Горелов. — Добрый вечер. Да… Я… Привез вам эту мазилку белую… Да что вы… Вера Федоровна, с вами мой друг поговорить хочет… Нет, ему печатать не надо. Он майор милиции и занимается поисками убийцы Игоря… Да… Да… Нет, немедленно… Спасибо… Спасибо… Мы скоро будем. Горелов положил трубку, внимательно посмотрел на Олега. Что-то уж больно изменился этот весьма симпатичный ему парень. — Слушай, — ахнул Горелов, — ты влюбился. — А разве видно? — смущенно спросил Олег. — И еще как. — Вот что значит инженер человеческих душ. — Это ты хватил. Инженеры Горький, Шолохов, Леонов, а я так, сантехник. Но тем не менее кто она? — Я тебе потом расскажу, ладно? — Ладно. Поехали. Когда они садились в машину Горелова, Олег вдруг остановился. — Ты чего? — спросил Горелов. — Давай заедем на минутку в управление. — Очень нужно? — Очень. Олег поднимался по ступенькам коридора, больше всего боясь, что его кто-нибудь задержит. И точно. В глубине коридора он увидел заместителя начальника главка, он шел в его сторону. Муторно стало на душе у Наумова. Он уже представил себе предстоящий разговор, который ничего приятного ему не сулил. Но генерал прошел мимо, глядя прямо перед собой, не замечая никого. Впрочем, так он ходил всегда, но сегодня что-то не то было в его походке. Какая-то неуверенность, несвойственная ему раньше. Он прошел мимо Наумова, не повернув головы в его сторону. Но Олег, не зная, что видит этого человека в коридорах управления последний раз, подумал, что ему здорово повезло. Он открыл комнату. Все сияло необыкновенной чистотой. Даже старый бронзовый чернильный прибор, переходящий из поколения в поколение, сиял отдраенной медью. Наумов сразу почувствовал твердую руку Бориса Прохорова. Когда-то, до МГУ, он окончил мореходное училище, с тех пор у него на всю жизнь укоренилась привычка к флотскому порядку. Олег открыл сейф, вынул папку с рукописью Бурмина. Взял из нее свои заметки, начал запирать сейф и замер. За его спиной внезапно забили часы. Тонко и радостно. Комнату наполнил серебристый звон, напоминающий какую-то музыкальную фразу. Это действительно было чудом. Ожили напольные часы, исполненные в виде замковой башни. Ни один из старожилов уголовного розыска не помнил, когда это чудо работало. Часы, как и чернильный прибор, были также наследством героического прошлого. Действительно дивные дела творились во время его отсутствия, подумал Наумов. И у него сразу же улучшилось настроение. Это заметил и Горелов, когда Олег садился в машину. — Ты, некий милицейский Антей, тебе нельзя отрываться от родной почвы. Наумов весело подмигнул ему, положил папку на заднее сиденье. — Рукопись Игоря? — голос Горелова стал серьезным. — Да. — Дашь посмотреть? — Чуть позже. Машина выбралась на улицу Герцена, у магазина «Фрукты» Виктор лихо развернулся, и они очутились на бульварах. Промелькнул, похожий на генерала, в шинели, наброшенной на плечи, жизнеутверждающий Гоголь. — Ты Андреевский памятник видел? — спросил Горелов. — Не только видел, но и люблю его очень. — Как точно скульптор передал духовный мир Гоголя. Я, когда иду гулять, обязательно захожу во дворик и смотрю на него, и у меня на душе спокойно становится, работать сразу хочется. Хорошо, что еще Пушкина не заменили. — Мне нынешний Гоголь напоминает генерала. — Еще бы, его же автор тем и прославился, что ваял бесконечные портреты военных. А там главное — ордена не перепутать. Машина свернула на Метростроевскую и остановилась у большого старого здания. — Приехали. — Горелов выключил зажигание. — Чудная женщина Вера Федоровна. Труженица. Она на своей машинке институт дочке выстукала, замуж ее выдала, теперь внука тянет. У Веры Федоровны была какая-то странная квартира. Громадная прихожая, огромный коридор и две маленькие комнаты. И сама она, высокая, сухая, гладко причесанная, с папиросой во рту, была из далекого вчера. Ей только пенсне не хватало. Хозяйка пригласила их в комнату. На столе стояла пишущая машинка, огромное сооружение двадцатых годов. Вера Федоровна поймала изумленный взгляд Наумова. — Привыкла я к этому чудовищу. Конечно, грохот сильный, но работает прекрасно. Все стены комнаты были увешаны фотографиями писателей с теплыми надписями. Олег узнал многих. На некоторых рамках черные ленты. На портрете Бурмина ее не было. — Никак не могу поверить, что Игоря нет. — Вера Федоровна внимательно посмотрела на фотографию. Потом она села, зажгла новую папиросу, затянулась глубоко. — Я вас видела на похоронах, но не подумала, что вы из милиции. — Почему? — Непохожи. Чем я вам могу помочь? Олег положил на стол папку. — Вера Федоровна, вам знакома эта рукопись? Женщина подвинула папку, раскрыла, взглянула мельком. — Еще бы, — она выпустила плотный клуб дыма, — это повесть «Место встречи Гродно», я печатала ее. — Посмотрите, пожалуйста, чего не хватает? Вера Федоровна начала перелистывать страницы. В комнате повисло молчание, только шелестели листы. И Наумов ощутил тягучую замедленность времени. Тикали часы, шумела за окном Метростроевская, шелестели страницы. Наконец Вера Федоровна закрыла папку. — Здесь нет последней главы. — Вы печатали ее? — Конечно. — Припомните пожалуйста, что в ней было. Вера Федоровна задумалась. — Знаете, — сказала она, словно извиняясь возраста, — работа постоянно новая. Трудно вспомнить точно. Но одно могу сказать твердо. Игорь пришел ко мне очень возбужденный, принес то, что напечатал сам. Сказал, знаете, мол, Вера Федоровна, по-моему, я сделал главное дело своей жизни, нашел негодяя, предавшего разведчиков. Я очень удивилась. Игорь ничего не сказал. Он забрал у меня уже готовый конец повести, страниц сто. Дал пятнадцать страниц и сказал, что быстро напишет остальное. — Вера Федоровна, вспомните, ради бога, что было в этих пятнадцати страницах. — Олег даже вскочил от волнения. — От этого зависит очень многое. — Что было… Он приехал в Гродно, с каким-то стариком разговаривал… Нет, не припомню… Если бы знала… Впрочем…