Вспоминая ее слова, лицо, губы, Наумов все же чувствовал, что нечто злое и тревожное мешает ему, накатывается, заслоняя воспоминания о Лене. И опять он вспомнил лицо Хинта, и его твердую руку с пистолетом, и падающие мишени. Да, так стрелять может только человек жестокий и хладнокровный. Человек, привыкший убивать. И странная догадка начала зреть в нем. На даче он не нашел ни одного листочка, связанного с работой Бурмина о войне. И в повести не было конца, то есть главного. Он не знал и не видел войны. Он читал о ней, слушал рассказы людей воевавших, смотрел фильмы. Но она все равно постоянно была с ним. Потому что он отчетливо понимал, как беспощадно в памяти ломается время. А он жил в стране, где память о войне не просто история, она пронизана болью многих. А следовательно, и его болью. И, думая об этом, он вспоминал лицо единственного врага, которого видел близко. Хинт живет в Эстонии. Но, может быть, в Москве есть свой Хинт, пока не разоблаченный и боящийся людского суда. Суда памяти. Теперь Олег был точно уверен, что Бурмин, с его железной хваткой, с его блестящим умом и талантом, вышел именно на такого человека. Отсюда и точный, хладнокровный выстрел. И профессиональное наблюдение за домом. Четкое знание распорядка и привычек жертвы. Значит, он пока шел по ложному следу. Давая врагу собраться, подготовиться, уничтожить улики и свидетелей. Олег даже застонал от этих черных мыслей. — Что? Зубы? — заинтересованно спросил сосед. — Нет, приснилось что-то. — Бывает. Но ничего, он пока потерял только пять дней. Только пять или уже пять. Это покажет время. Полный еще не сформировавшихся догадок и путаных версий, он спустился по трапу, автоматически пожал руку Лене, кивнул шоферу. Сел в машину и сразу же поднял телефонную трубку, набрал номер Горелова. — Виктор, это Олег. — Привет, старина. Ты уезжал, мне сказали. Есть новости? — Виктор, дома в Москве у Бурмина хранились бумаги. — Наверняка. А что случилось? — Жди моего звонка. Олег достал записную книжку, набрал номер Аллы. Телефон долго не отвечал, потом послышалось: — Алло? — Добрый день, это майор Наумов, — Олег старался по возможности обращаться к ней безлично. — Слушаю, — голос женщины был недоволен, в нем проскальзывали нервные нотки. — У вас дома были какие-либо бумаги покойного мужа? — Да. Но сразу после моего приезда мне позвонили из Союза писателей и я их отдала. — Кому? — Не знаю. Сергей вынес их на лестницу, а кто-то взял. Ну до чего же равнодушная ко всему, кроме собственного благополучия баба? Прямо ископаемое какое-то. — Как представился этот человек? — Из комиссии по наследству. — Сергей Митрофанович видел его? — А вы у него спросите. Через несколько минут в трубке послышалось короткое: — Да. — Это майор Наумов. — Я понял. Дело в том, что тогда я был не одет, приоткрыл дверь, выставил на площадку сумки с бумагами. Правда, хотел в глазок посмотреть, кто возьмет. Любопытство, знаете ли. А он глазок ладонью закрыл. — Все? В какое время приезжал этот человек? — Да где-то около трех. — Спасибо. И снова он набрал номер Горелова. — Виктор, как мне найти людей из комиссии по литнаследству Бурмина? — Комиссии еще нет. Но в секретариате сказали, что председателем буду я. Олег пересказал Горелову разговор с Аллой. — Этого не может быть! — Точно? — Точно. — Спускайся к подъезду, я сейчас буду. — В чем дело, товарищ майор, ну скажите же мне, — взмолился Леня Сытин. — Ты сейчас поедешь к вдове Бурмина, облазишь весь район. Выяснишь, кто видел человека с двумя сумками выходящим из подъезда около пятнадцати часов. — Одному трудно. — Я позвоню Никитину, тебе дадут людей. *** Горелов встретил его под аркой. Он посмотрел на взволнованное лицо Олега и спросил: — Что случилось-то? — Виктор, ты знаешь, куда ездил Игорь в последнее время? — Ты имеешь в виду его статьи? — Нет, работу над повестью. Горелов с интересом посмотрел на Олега. — В Гродно, Петропавловск. — На Камчатке? — Нет, Северо-Казахстанский. — Зачем? — Он не говорил. Игорь прислал мне короткое письмо, в котором писал… — Где оно? — Дома. Принести? — Да. — А подняться ты не хочешь? — Не знаю. — Ты чего, Олег, бледный какой-то, трясешься? Пошли. И снова Наумов сидел в той же гостиной, смотрел на картины и не видел их. — Вот письмо, — вошел Горелов. — Оно очень короткое. Олег взял конверт. Почтовый штемпель Петропавловска. "Витя, дружище! Решил черкнуть тебе пару слов. Работу над повестью, считай, закончил. Правда, переписать ее, видимо, придется полностью.