– Понятия не имею, что это за хрень, но, считается, она должна ускорять нервные импульсы в синапсах. Подкормка для мозгов. Чуть рыбой отдает. Она закатала рукава своего не то спортивного костюма, не то пижамы белого цвета. Марк был облачен в такой же костюм, отчего они выглядели парочкой детей-переростков, пробравшихся тайком на кухню, пока взрослые спят. – Ты этого хотел? – спросила она. Голова его чуть дернулась. – Скажем так: не могу утверждать, что я этого не хотел. Джина подошла сзади и положила руки ему на плечи. Хрупкие и костлявые, как всегда. Она вдруг вспомнила лежащего на земле Гейба Людовика. Лицо окровавлено, глаза недоуменно распахнуты – образ четкий и яркий, всплывший неведомо откуда, словно вложенная в сознание картинка. Марк накрыл ее руку своей, их пальцы сплелись. – Я знаю, что мне хочется сейчас сделать. Она застыла. Он повернулся к ней лицом. Совсем неплохо выглядит. Давно уже она его не видела таким – будто сбросившим, наконец, непосильный груз. Может, это оттого, что теперь ему не о чем больше беспокоиться. Просто воткни провод в голову, и по нему потечет «эссенция Видео-Марка». Видео-водопровод. Он встал и обнял ее. Всегда трудно было преодолеть этот порог. Они не любили лизаться, у них все выходило по-другому. Но она все эти двадцать с лишком лет не особенно задумывалась, как еще все могло бы сложиться. Хотя однажды… Погрузившись в совместное безумие на три-четыре-пять лет, в одну ночь они сошлись не так, как всегда. Не в первый и не в последний раз, но определенно по-иному. Может, как раз настал такой момент прояснения, или попытки что-то выяснить. Он тянулся к ней, она – к нему, и на краткий миг они прорвались друг к другу. Может, именно в ту ночь и родилось пространство совпадения, которое и стало их жизнью. И будто специально для того, чтобы подчеркнуть это, чтобы не осталось никаких сомнений, что они оба понимают все правильно, он поставил ту музыку, обычное аудио, очень старую вещь парня по имени Дилан. «Хочу тебя». Очень старую и очень сильную, даже, пожалуй, слишком сильную для них обоих. Она помнит, как не могла шевельнуться, слова вымолвить, могла только слушать, в то время как какая-то частичка ее с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться прежним смехом и не разрушить очарование – эй, кексик, давай просто погадаем о наших судьбах на внутренностях поп-культуры. Но другая часть ее, бо́льшая, возобладала и выдержала все так, как надо, не дала расхохотаться. Потому что, если самой не признавать и не высказывать правды о себе, всегда найдется кому за тебя высказаться, причем гораздо громче. Может даже, в ту ночь в комнате накопилось слишком много правды. Что-то серьезное готово было случиться, но ночь кончилась, и больше им никогда не удавалось настроиться на верный лад. Теперь, впервые за долгое время, она позволила себе прильнуть к нему, положив голову ему на жесткую, костлявую грудь, и обняв за талию. В сознании одна за другой, без слов и без особого порядка, всплывали разные сценки из прошлого: вот Марк склоняется над экраном, его преждевременно состарившееся лицо освещено мелькающими на экране кадрами предварительного, еще не отредактированного варианта клипа, на которым он тогда работал; вот Ударник неподвижно сидит за своим зачехленным синтезатором, а Марк стоит напротив во время какого-то неприятного разговора; вот Марк на ступенях суда; опять Ударник, теперь уже пытается убедить ее; озеро с каменистыми берегами… Тут она поняла, будто прочла в сердцевине сложенного из бумаги цветка тайную надпись: возле такого озера Марк вырос у себя в Новой Англии. Она видела сцены с озером и раньше, но никогда по-настоящему там не была. Где бы на самом деле ни находилось это там. Джина сосредоточилась, стараясь ощутить разницу между прежними и теперешними ощущениями. – И это хорошо, – вдруг сказал он низким непринужденным голосом; ей стало не по себе, будто Марк прочел ее мысли, и все же она не могла заставить себя пошевелиться и хотя бы взглянуть ему в лицо. – То есть, собственно, я не знаю, хорошо ли это, правильно или нет, но все же хорошо. Я для этого и родился, и хоть делал долбаное видео всю жизнь, толком этого не понимал. Вот так когда-нибудь войдешь в комнату и с удивлением уставишься на комочек плоти, склонившийся к голой консоли, и не поймешь – где заканчивается плоть, а где начинаются чипы и проводящие контуры. Они словно сплавятся воедино, часть консоли будет наполовину живая, а часть плоти – омертвелая, и все это буду я. Все – я. Джина ничего не ответила. Только крепче прижала Марка к себе. – Не знаю, этого ли я хочу, – добавил он, – но таким я, скорее всего, стану, этого от меня ждут. – Он помолчал. – Прости, мне жаль. – Чего тебе жаль? – ровным голосом спросила Джина. – Если меня, то ты направил свою жалость совершенно не по адресу. – Она почувствовала, как его тело чуть напряглось под ее руками. Подавив улыбку, она оторвала голову от его груди, чтобы посмотреть в лицо. – Это тебе всегда нужно было за что-то уцепиться, ты всегда ждал, чтобы тебе бросили веревку и вытащили из омута. – Губы ее дернулись. – А вот меня всегда привлекала в первую очередь музыка. Глаза его блеснули. – Хочешь послушать сейчас музыку? Той, что играет в моей голове, хватит на всю ночь. А у меня в комнате – оборудование. Провода и монитор. Остальное – в нас самих. Держа друг друга за талию, они направились туда и вместе принялись рассматривать систему, а Джина подспудно все ждала, что вот-вот кто-то ворвется в комнату и заявит, что сейчас этого делать нельзя. Но никто не появился, и вот уже Марк лежит на узкой кушетке, а она рассматривает пучок тонких проводов, которые надо приложить к точкам ввода, четко выделяющимся и пока не успевшим зарасти волосами. Как и у нее. После соединения первого проводника на мониторе появилось трехмерное изображение головы Марка с янтарно светящейся точкой ввода. При каждом следующем соединении число янтарных точек увеличивалось, будто зажигались звезды нового рукотворного созвездия. «Что-то ты сегодня до ушей переполнена поэзией, детка», – подумала она, переведя взгляд с монитора на лицо Марка: он лежал с закрытыми глазами, на губах – легкая улыбка, а из головы змеились тонкие провода. Ей вдруг захотелось наклониться к нему и поцеловать. Впервые за много-много месяцев. И, возможно, в последний раз. Она какое-то время размышляла об этом, глядя на изображение мозга Марка на экране и рассеянно потирая ладони пустых рук. Вот лежит человек двадцать первого века, а, может, люди в двадцать первом веке не целуются. Типа, им больше это не нужно. В голове промелькнул образ озера и исчез. Да, здесь у нас есть кое-что более длительного действия, чем поцелуй. Но ведь он подключен к машине, разве не так? Она провела рукой по губам, будто стирая с них что-то, хотя этого не требовалось. Мимолетно возникшее желание уже пропало. Ну и ладно. Не особенно здорово кого-то целовать, когда он занимается любовью не с тобой. Его рука зашарила в полутьме, ища ее. Она коснулась пальцев Марка. Тот ухватился за них, но Джина высвободила свою руку. – Думаю, мне нужны для этого обе руки, – сказала она, хотя неизвестно, слышал ли он ее теперь. – Но ты знаешь, что я тут. Рука Марка вернулась к нему на живот и там осталась спокойно лежать, глаз он не открыл. Картинка на экране дернулась и сменилась нечетким изображением, в котором можно было угадать озеро под облачным небом в сумерках. В отдалении шли двое, но разглядеть их как следует не удалось, – все исчезло, и экран стал просто белым. Возникла музыка, и от неожиданности Джина рассмеялась. Очень старая вещь, надо же – Лу Рид, «Детка с Кони-Айленд»; только они вдвоем, наверно, и узнали бы эту мелодию. Да, режиссер определенно сегодня настроился на ностальгическую волну. Однако появился на экране вовсе не Кони-Айленд, сдвинутое местечко, где она бывала, но сегодняшний режиссер – нет. Вместо этого возникла видимая с низко расположенной точки зрения картинка ковра с большим увеличением; очень медленно картинка начала смещаться, замирая на секунду на сброшенной на пол рубашке, на ботинке, выпавшей из кармана мелочи. Затем в поле зрения попала не застеленная, смятая постель, и взгляд так же медленно, под музыку, заскользил по направлению к фигуре под простынями. Джина заставила себя не отводить глаз, следя за тем, как проступают под складками очертания лежащего человека. Внезапное переключение – множество оборванных людей, собравшихся ночью на парковке, – после чего вновь заскользили складки простыней. Джина сглотнула и потерла ладони, когда точка зрения сместилась вбок, и обнаружилось, что на постели лежат двое. Взгляд двинулся вдоль очертаний второй фигуры, затем снова – врезка ночной парковки, где теперь можно было различить лица людей, их невообразимые одеяния, резкие движения, похожие на танцевальные; потом опять кровать и лицо спящего Марка. Но теперь на нем не было умиротворения – изможденное, оно напоминало застывшую маску, немногим отличавшуюся от выражения ушедших туда, откуда уже нет возврата. Невыносимо долго перемещался взгляд с лица Марка на ее собственное, задержавшись по пути на черноте дредов, контрастно оттенявшей бледность его лица, затем прорисовал контраст с ее темно-коричневой кожей и дал убедиться, что оба глаза у нее закрыты, но беспокойно движутся под веками. Снова врезка сцены набега на парковке, теперь с поверхности земли: там какая-то буйная блондинка с развевающимися в пышных волосах разноцветными перьями манила их за собой в самую гущу танцующих. Потом к женщине присоединился широко улыбавшийся молодой парень с дредами до самого пояса и поднятыми на лоб откидными стеклами солнечных очков. Опять кровать: теперь взгляд сосредоточился на соприкасающихся головах Марка и Джины, потом сместился на его лицо и показал, что и его глаза под веками двигаются. И снова ее лицо. Врезка: центр огромной толпы людей, и точка наблюдения колеблется, притягиваемая яркими прожекторами. Поднявшись к ним, она начинает вращаться, все быстрее и быстрее, временами выхватывая из толпы отдельные лица, пока все вокруг не сливается в одну пеструю полосу, а взгляд не переключается резко снова на кровать. Вниз по ее плечу и руке, укрытым простыней, и вдруг – тротуар Голливудского бульвара под жарящим солнцем, мимо проплывают вывески салонов «Стань кем хочешь» и видеосалонов; короткая остановка перед Китайским кинотеатром, где прохожие старательно примеряются к отпечаткам ступней на тротуаре и позируют перед фотокамерами. В кадр влетает молоденькая девушка в красном пакете для мусора, на котором красуются надписи крупными буквами: ОПАСНЫЕ ОТБРОСЫ, она машет кулаками и яростно шевелит губами. Взгляд отворачивается от нее, будто смотрящий человек уклоняется от ударов; еще несколько бродяг собрались посмотреть на потеху; количество любопытных лиц растет, растет, и одновременно они отдаляются, превращаясь в береговую гальку. Взгляд переносится вверх, к бело-серому небу, где в тенях облаков угадываются складки и изгибы простыней; постепенно все цвета растворяются в белизне, и музыка затихает. На экране вновь появилось изображение мозга Марка с янтарными огоньками. – Все, я закончил, – ясно произнес голос Марка в динамиках. – Вытащи провода, хорошо? Он уже подал команду на отсоединение. Джина наклонилась и убрала провода от головы Марка. На какое-то время показалось, что он больше не двинется. Но Марк глубоко вздохнул и сел, широко улыбаясь ей. – Ну как, вполне внятно, верно? – Великолепно, – отозвалась она. – Если кому-нибудь интересно старье – я имею в виду и мелодию, и персонажей. – Предполагается, как говорил Ударник, что мы будем слушать музыку современных групп, брать у них всякие их образы и картинки и компоновать, как нам вздумается. – Он поднял брови и подвигал ими. – Понимаешь, теперь мы настоящие синтезаторы. Настоящие искусники. Джина молча посмотрела на него. На ее губах застыл вопрос: «Хочешь это обсудить?», – но она так ничего и не сказала. – Хочешь попробовать? – спросил он. – Здесь только один комплект оборудования. – Мы принесем еще один. Из твоей комнаты. – Там ничего такого не было, когда я проснулась. – Думаю, сейчас есть. – Его взгляд был прям и ясен. – Да? Тогда можно соединить их вместе. – Правда? – Глаза его засияли. – Ты, правда, этого хочешь? – Нет. – Сказав это, она прикусила щеку, чтобы не выдать свое вранье. Марк подтянул колени к себе и обнял их руками. – Как ты думаешь, почему они разрешили нам улизнуть и сделать это? – А почему ты считаешь, что мы куда-то улизнули? – Она глянула на потемневший экран монитора. – Думаю, они за всем этим замечательно наблюдали. Еще не договорив, она поняла, что именно так и было: они наверняка наблюдали, подслушивали и подглядывали, как принято после операций на мозге. Просто не афишировали данное обстоятельство. И, наклонившись к самому его лицу, тихо добавила: – Так что с экспериментами лучше немного повременить. Погладив ее по щеке, Марк притянул Джину к себе, на узкую кушетку. Сначала она даже не поняла, что он делает и сознает ли, что делает. А потом уже сама помогала ему снять трико, одновременно срывая одежду с себя. Его нетерпение удивило Джину еще больше, чем ее собственное. Действительно, как два подростка, украдкой спешащие воспользоваться кратким мигом, когда им удалось остаться наедине. Тело и сознание Джины охватило мощное теплое чувство взаимного узнавания – казалось, они знают друг в друге все, причем никогда вообще и не жили отдельно друг от друга. * * * Мэнни просмотрел новое видео, если его можно было так назвать, два раза подряд, не обращая внимания на беспрестанную болтовню Трэвиса, то комментировавшего удивительную ясность и реалистичность изображения, то несшего еще какую-то чушь. Неспособность Трэвиса установить полную систему наблюдения в комнатах по-прежнему его злила. А видео действительно было замечательным, как Трэвис и говорил. Оставалось только надеяться, что по возвращении в Штаты удастся направить способности этого полуперегоревшего кадра в нужное русло.