НЕБОЛЬШОЙ КУБ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ НЕБОЛЬШОЙ КУБ. Последовала краткая пауза, во время которой, похоже, шло обсуждение в соседней комнате, откуда голосов было не разобрать. ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ НЕБОЛЬШОЙ КУБ. Она послушалась, и прямо перед собой в темноте увидела небольшой кубик. Кто-то зааплодировал. Ушами она этого не услышала, но каким-то образом почувствовала. А ТЕПЕРЬ ЕЩЁ ОДИН, – потребовал голос, отдававший пластиком и металлом на вкус. Она снова послушалась, затем последовали новые команды, постепенно усложняясь, пока вся темнота не заполнилась без остатка, а Джина все добавляла и добавляла новые образы. * * * – Теперь мы дадим тебе послушать музыку, Джина. Не противься ей, просто следуй за звуками, как будто делаешь видео на эту музыку. Хорошо? Видео? Сначала ты видишь видео… – Хорошо? Видео — Потом одеваешься в это видео… – Хорошо? Видео… Потом ешь это видео… – Следуй за ней. Пусть она вызовет образы. Хорошо? Видео. Потом ты… становишься… И заиграла музыка, не слишком резкая, четкие и ритмичные аккорды. Старая песня, которую она слышала совсем недавно, или тысячу лет назад, там, на кладбище. Живая музыка, помнишь? Ничто не сравнится с живой музыкой, совсем ничего. Мимо, кружась, словно дервиш, пронесся Ударник, – омоложенный бизнесмен, побывавший у первоклассного пластического хирурга. А следом за ним – целая толпа танцующих в темноте, являющих собой чудесные узоры на ночном небе. Затем они превратились в полосы и пятна разных цветов на черном фоне, которые соединялись и разлетались в стороны, уносились ввысь, заполняя собой весь небесный купол. Поток разноцветных искорок слетел ей на ладонь, Джина собрала их и кинула обратно, где они сложились в новые узоры. И вновь в руке собрались все цвета, она опять подбросила их вверх, и еще, и еще раз, пока темноты совсем не осталось. Потом на востоке возникли новые краски, наперекор теням наступающей ночи небо перерезали золотые туннели. Она чуть отступила, желая увидеть всю картину целиком, но вдруг ощутила, что падает назад и никак не может остановиться. Так она падала и падала, пока музыка совсем не затихла вдали. * * * Возникшая из ниоткуда рука подхватила ее. Марк. Она крепко ухватилась за эту руку, не собираясь ее выпускать. В рассеянном свете, сочащемся с покрытого облаками неба, по озерной глади пробежала рябь. Переведя взгляд вниз, Джина увидела, как волны мягко лижут камушки на берегу. Она повернула голову в этом сереньком свете и почувствовала прохладное дуновение на лице. Марк выглядел получше и помоложе, на губах его затаилась хитроватая усмешка, будто он знал кое-что такое, чего не хотел ей до конца открывать. Он повернул ее лицом в другую сторону и повел вдоль берега озера. – Что мы тут делаем? – спросила она, споткнувшись. Ее никогда не тянуло к загородной жизни. И сейчас она то и дело оскальзывалась на прибрежной гальке. – Отдыхаем. – Голос его теперь звучал ровнее, мелодичнее. – Отдыхаем в потайном местечке. Он продолжал что-то говорить, но она не столько слышала его голос, сколько чувствовала. Поначалу это было приятное чувство, удовольствие быть с ним, подобного которому она никогда прежде не испытывала. Ощущение близости усилилось; вспоминая об этом позже, она поняла, что, даже уцепившись за его руку, все же стремилась отдалиться. И вдруг рука выскользнула из ее пальцев, и Джина зашагала дальше одна, без спешки, но довольно быстро. Потом наступила долгая пауза – а может, и не долгая, трудно было судить, потому что ощущение времени куда-то пропало, – после которой она словно бы очнулась ото сна, больше похожего на кому. * * * ПРИВЕТ, МАРК. Ему хотелось заерзать от удовольствия. Без этого голоса тут было так одиноко. Неясно, правда, где это – тут. ХОТЕЛОСЬ БЫ, ЧТОБЫ ТЫ СДЕЛАЛ ДЛЯ НАС ЕЩЁ КАРТИНОК. ЕСЛИ НЕ ВОЗРАЖАЕШЬ. Да с чего бы ему возражать? Ведь он только и мог делать, что картинки, разве они этого до сих пор не поняли? НО НА ЭТОТ РАЗ МЫ БЫ ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ТЫ РАССКАЗАЛ НАМ, ОТКУДА ОНИ БЕРУТСЯ. Он улыбнулся про себя. Ну и зануды. А откуда, им кажется, они могут браться? Берутся – и ладно. Господи, он и сам не мог зачастую разобраться, откуда. НУ ЖЕ, МАРК, ТЫ ВЕДЬ НАВЕРНЯКА МОЖЕШЬ РАССКАЗАТЬ ХОТЯ БЫ О НЕКОТОРЫХ. Скользя вдоль чего-то/ничего/чего бы то ни было, он никак не мог взять в толк, почему их заботят такие пустяки. Совершеннейшие пустяки. Да и вообще, кто мог знать наверняка? Картинки просто возникали и проистекали. Как жизнь, которая возникает и проистекает. Разве в жизни, когда видишь что-то, пристаешь к людям с расспросами, откуда это взялось? Не парьтесь. Вокруг – чертов шредингеров мир, так чего же вы хотите? ЛАДНО. ДАВАЙ ПОПЫТАЕМСЯ. ЭТО ВОСПОМИНАНИЯ? Стоит о чем-то раз подумать, и оно становится воспоминанием. Не знали? Тут он почувствовал, что они отступились. В конце концов, свои картинки они получали, а он их все равно делал – для них ли, нет ли – под музыку, которая все играла у него в голове без остановки. Даже тут, в этом чем-то/ничем/чем бы то ни было, внутренний режиссер не останавливался ни на минуту. И, слава Богу. * * * Проснулась она с ощущением, будто проспала несколько дней кряду. Полутемная комнатка без окон была немногим просторнее платяного шкафа, но вполне удобной: все встроено, все в пределах досягаемости и вставать ни за чем нет особой необходимости. Так, по крайней мере, казалось. Но она все же слезла с кровати и сделала несколько шажков посреди комнаты, потирая поясницу. Матрац на кровати был слишком уж мягок. Потом она вдруг застыла и принялась ощупывать голову. За исключением нескольких выбритых участков, где, кстати, волосы уже начали снова отрастать, никакой разницы она не почувствовала. Даже дреды на месте. Все та же старушка Джина. Та же ста… ВНИМАНИЕ, ДЖИНА. Она взглянула наверх, не уверенная, действительно ли слышит этот голос или ей померещилось. ПОЖАЛУЙСТА, СКОНЦЕНТРИРУЙСЯ И ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ ЯЩИК. Она сжимала голову руками, пока не удостоверилась, что слова пришли из памяти. Гребаная память, черт ее дери, живее не бывает. Чувствуя дрожь в ногах, она присела обратно на кровать, и тут всплыло новое воспоминание. Под ней мягкая плоскость; плоскость мягко начинает скользить, потолок ползет назад; голова Джины задвигается в ящик; краткое ожидание – и голову жалят сразу несколько игл, они проникают глубоко, очень глубоко, движутся все дальше и дальше внутрь, и вдруг все растворяется в ощущении холода; доносится бормотание голосов, говорящих, что идет разметка участков, что мозг не чувствует боли, мозг не чувствует боли, мозг вообще ничего не чувствует… Но ее мозг что-то все же чувствует. Что-то чуждое, что вошло внутрь, и еще, и… Быстро промелькнула череда картинок. Джина снова ощупала голову, но по-прежнему не могла ощутить никакой разницы. Только слегка выступающие над поверхностью кожи бугорки отмечали месторасположение гнезд. Хорошенький же у меня был видок с проводами в башке. Уродливая сестричка Медузы Горгоны. Марк. Встав, она дернула ручку двери, ожидая, что та будет заперта и что придется все тут разнести, чтобы завыла сигнализация. Но дверь легко распахнулась в длинный коридор. Далеко впереди в какой-то нише горела лампа. Джина помедлила. Как, никакой охраны – простите, медсестер-надзирательниц? Она проследила взглядом светящуюся полоску на потолке. Свет был приглушен – то ли на ночь, то ли ради нее с Марком, чтобы им было комфортнее приходить в себя после долгого сна, – но полоска нигде не прерывалась. Черт, вряд ли они воткнули свои гляделки туда, где их сразу было бы заметно. Но, с другой стороны, кого они собирались одурачить? Неужто думали, она действительно поверит, что после этой поганой операции на мозге никто за ней не будет наблюдать? Черт с ними. Поглядите-ка на это бродячее рок-н-ролльное чудо-юдо. Возле кухоньки, устроенной в нише, за столом сидел Марк и ел нечто непонятное из пластмассовой миски. Она без слов, движением головы, указала на миску. Марк поднял повыше ложку, с которой что-то капало.