— У Марианны нет ни гроша. Ни разу ни единой передачи. Как же ей покупать сигареты, в которых она так нуждается, чтобы выживать? Иногда я приношу ей еду, потому что она подыхает с голоду. Ты знаешь не хуже меня, что рацион скудный и те, у кого нет денег, не едят досыта. Иногда я ей доставляю гостинцы, которые помогают скрашивать пребывание в этом аду… Жюстине хотелось плакать. — Я предоставляю ей мужскую поддержку. Это тоже важно. Она молода, полна жизни и… лишена всего. Ей нужно, чтобы рядом был мужчина, кто-то вроде отца. Отца — нет, он для этого недостаточно стар. Даниэль быстро поправился: — Или, скорее, старшего брата… Не я придумал эту систему. Я работаю здесь девятнадцать лет и знаю, о чем говорю, поверь. Не будь меня, вы бы сами все это расхлебывали. Жюстина помотала головой, не желая признавать очевидное. — Ты можешь возражать, это ничего не изменит! Такая девушка, как Марианна, — бомба замедленного действия. Ей двадцать лет, и она знает, что всю жизнь проведет здесь! Никакой надежды, никакого будущего. Ни посещений, ни писем. У нее нет ничего. Отчаявшийся заключенный — оружие, заряженное и всегда нацеленное на нас. А она — оружие боевое! Ее сбыли сюда, к нам, потому что не знали, что с ней делать! Она уже напала на двух охранниц, нужно было найти способ держать ее в руках. Она сама подошла ко мне и спросила, не могу ли я помочь, представь себе! Даже предложила… заплатить натурой. Я отказался, конечно… Но пожалел ее… — Ее вынудили… пасть так низко! — отозвалась надзирательница. — Да, возможно. Но не я ее вынуждал! Это система. — А наркотик? Я все знаю об абстинентном синдроме… Это тоже ты? Даниэль слегка побледнел. — Да, — признался он. — Это единственный способ держать ее… — Это действительно мерзко! — вскричала Жюстина. — Ты хочешь прикончить ее, да? — Я ей не даю убойных доз, если тебя это утешит… Просто чтобы продержаться… Она меня умоляла об этом. Если бы я отказал, она давно уже покончила бы с собой или того хуже: угробила бы надзирательницу. Тебя, например… — Нет! Я тебе доверяла… У меня были сомнения насчет сигарет и наркотиков, но… — Ведь ты сама знаешь, что я прав! Послушай… Марианна сказала мне, что без дури просто помешается. Подохнет… Как, по-твоему, я должен был поступить? — Доктор должен был назначить ей лечение, основанное на замещении! Как всем прочим! — Марианна — не все прочие! И потом… Она просит всего лишь одну дозу время от времени, чтобы успокоиться, она не подсела по-настоящему. Это был единственный способ ее контролировать… Ты ведешь себя смирно, а я тебе приношу то, чего ты требуешь… Я ничего другого не смог придумать! Если бы я так не поступил, она бы вела себя, как в централе. Убила бы кого-нибудь, и ее отправили бы в психушку… Жюстина колебалась: осуждать его или благодарить за то, что он рисковал ради Марианны. — Никто другой не в курсе, разумеется. Ты можешь меня выдать, это твое право. Но ты должна все спокойно обдумать, прежде чем сделать шаг, о котором будешь жалеть всю жизнь… — Ты мне угрожаешь? — Вовсе нет. Так или иначе, если ты на меня настучишь, меня переведут в другое место… Я пострадаю, пострадает моя семья. Но и ты тоже. Все охранники ополчатся на тебя… Что до Марианны, то… Пойди сама у нее спроси! Она тебе скажет, что об этом думает! Можешь быть свободна, девушки начинают волноваться… Из камер в коридор доносились яростные крики, заключенные барабанили в двери. — Я спущусь и навещу Марианну! — заявила Жюстина. — Нет. Она еще слишком опасна. Я сам спущусь. Не хочу, чтобы она тебя пришибла. И потом, я должен с ней поговорить… Вразумить ее насчет новенькой. Ты сможешь навестить ее вечером, когда я ее приведу в камеру. Он открыл дверь, и Жюстина пошла по коридору. — Кстати, нужно отвести Оберже в санчасть… Марианна могла вывихнуть ей лодыжку. — Хорошо… — Спасибо, Жюстина. Охранница ускорила шаг: еще не хватало, чтобы заключенные взбунтовались. Еще не хватало пустить слезу перед Даниэлем. Но с чего бы ей плакать, если разобраться? Из жалости к Марианне, которой задали взбучку? Или оттого, что доводы, так упорно отстаиваемые Даниэлем, что-то сломали в ней? Из-за дверей доносились неистовые крики: ПРОГУЛКА! Жюстина себя почувствовала одинокой и расстроенной. Плакать из-за того, что эта работа ей стала в тягость? На самом деле, чтобы плакать, у нее есть много причин. Но совсем нет на это времени. Уединившись у себя в кабинете, Даниэль обдумывал стратегию дальнейшего укрощения Марианны. Но мысли о Жюстине ему не давали покоя. Что, если она донесет? Он этого немного боялся, это выбивало его из колеи. Даниэль зашел в раздевалку переодеться, стал разглядывать себя в зеркале. Удар в челюсть оставил след. Завтра он не будет бриться, чтобы скрыть уже наливающийся синяк. Вынув из ящика несколько зерновых батончиков, Даниэль спустился во двор. Он любил наблюдать за тем, как заключенные, собравшись все вместе, пользуются полусвободой. Во время прогулки он выявлял напряженные отношения, наличие кланов, видел, кто страдает, а кто лучше переносит невзгоды заточения, выковав себе для сопротивления кольчугу. Достаточно было понаблюдать. Это и делала сейчас Жюстина, стоя на верху лестницы. Она прекрасная надзирательница. Она в конце концов поймет… Когда Даниэль подошел, она отвернулась, как обиженная девочка. — Хочешь передохнуть? Я могу здесь побыть немного… — Нет, спасибо. Обойдусь. — Ладно… Ты на меня рассердилась? — Сама не знаю, — призналась та, потупив взгляд. — Просто не знаю… Не знаю, и все. — Если хочешь, мы еще вернемся к этому разговору… — Да. Разумеется… Он направился к камере 119. Эмманюэль, которая сидела на своей койке, устремив взгляд в пустоту, вздрогнула, когда начальник вошел. Еще не привыкла, что входят без стука. — Как вы? Вас отведут к врачу, чуть позже… — Да, спасибо, месье. Прежде чем оставить Эмманюэль в ее полном отчаяния созерцании, он забрал пачку «кэмел». Еще раз зашел в комнату надзирателей, приготовил там чашку кофе и наконец спустился в подвал. Открыл дверь, помедлил перед решеткой. В полутьме разглядел Марианну, все еще лежащую на полу. Она ни на сантиметр не сдвинулась, так и лежала на боку, в позе зародыша. Он вдруг ужасно перепугался. Поставил чашку на пол, встал перед ней на колени. — Марианна? Слышишь меня? — Отвали… Вздох облегчения. На какой-то миг он подумал… — Давай вставай! Нам нужно поговорить! Девушка отказывалась повиноваться, и тогда он силой развернул ее к себе. Ожидал увидеть лицо, залитое слезами раскаяния, смешанными с кровью, но глаза ее были сухи. Даниэль дал ей пачку бумажных платков и отошел в сторону. Марианна протерла лицо и шею, потом присела у стены, невольно застонав от боли. Тогда она и заметила чашку кофе. — Это тебе. С тремя кусками сахара. Главное, не благодарить, не показывать, насколько это тебя зацепило. — Не хочешь? — изумился офицер. — Чтобы доставить тебе удовольствие, — процедила она сквозь зубы, поднося чашку к губам. — Я не в восторге от того, что произошло утром… Кофе был великолепен. Но никакого меда не хватило бы, чтобы усластить реакцию Марианны. — Перестань! Ты обожаешь меня дрючить! — проговорила она все еще слабым голосом. — Вовсе нет, и ты это прекрасно знаешь. Так что даже не начинай! Расставим все по полочкам, раз и навсегда: я не хочу, чтобы ты поднимала руку на меня и на любую из надзирательниц. Ты поняла, Марианна? Она не желала давать никаких обещаний. — Не ты здесь командуешь. Начальник — я, и никто другой. Лицо по-прежнему бесстрастно. Что творится у нее в голове? — Ты что, язык проглотила? Можешь, по крайней мере, смотреть на меня, когда я говорю с тобой! Она подняла глаза, сверкнувшие в полумраке, как два солнечных затмения. Даниэль внезапно ощутил какое-то странное жжение внизу живота. Вовсе не от коварного пинка. Что-то другое. Такое всегда случалось с ним, когда Марианна пронизывала его взглядом. Но сейчас нельзя было терять голову. — Если ты ждешь извинений, то можешь состариться здесь! — надменно проговорила она. Даниэль вынул из кармана пачку «кэмел» и бросил ей. Этот новый знак внимания удивил Марианну. — Думал, тебе это доставит удовольствие… — Два часа назад ты меня лупил почем зря, а теперь хочешь доставить мне удовольствие? — бросила она с презрительной улыбкой. — Ты, вообще, нормальный? — Гнев поутих, — признался он. — Ты меня удивляешь! Если учесть, как ты меня отделал!