— Он верил, что монстр рыщет вокруг него по ночам… Даже дал ему имя… — К сожалению, я не в курсе! У меня не так много времени для чтения, сама знаешь. — Одолжу тебе книжку, вот увидишь, это гениально… — Договорились… Давай, Марианна, поднимайся. — Можно пойти на прогулку? Мне надо подышать воздухом… — Перестань, ты ведь знаешь, что сейчас не время. Откроешь окно, и все! — Но на окне решетки! — Решетки не мешают воздуху проникать в помещение, насколько мне известно! Ну же, поторопись, я тебя отведу и поеду домой. Наконец-то! Тяжелый был день… — У тебя хоть решеток на окнах нет! — Есть. Я живу на первом этаже… Решетки не мешают и ночи проникать в помещение. Ночь в союзе с одиночеством порождает бесконечные кошмары… Но ожидается поезд 23:30. Скоростной-спальный, в Бельгию. Сквозь металлические стержни Марианна разглядела квадратики света в глухой ночи. Некое видение, фантом свободы. Счастливы те, кто спит или грезит в вагонах. Марианна слезла со стула, вытянулась на продавленном тюфяке. Еще улавливала отдаленный рокот, старалась сосредоточиться, чтобы продлить ускользающее мгновение. Закрыть глаза, дождаться, пока сами собой не нахлынут образы. Прекрасные или… Скверный улов нынче вечером. …В зале суда холодно, будто на скотобойне. Как на маскараде, мантии черные и красные, и все жонглируют словами: ложью, истиной, ее будущим. Театральная постановка в дурном вкусе. Слушать, как твою жизнь расписывают в мельчайших подробностях. Как тебя прилюдно поливают грязью. Незнакомые лица: на них — недоумение, возмущение или угроза. Взгляды присяжных. Иногда бесстрастные, иногда сочувствующие. Семьи потерпевших, одетые в траур; черный цвет — способ давления, слезы — оружие. Или они плачут искренне — откуда ей, Марианне, знать? Она, Марианна, совсем пропащая среди них, одна против всех. Адвокат, с самого начала запутавшийся, потерявший нить. Кривая ухмылка прокурора, который режет без ножа, живого места не оставляет. Одаренное незаурядным умом, с коэффициентом интеллекта выше среднего уровня, это расчетливое, буйное, кровожадное чудовище, не способное обуздать свои звериные инстинкты. А ведь у нее, как и у всех, был шанс… У меня был шанс? Какой шанс? И дед с бабкой в довершение позора выставляют напоказ все, что они из-за внучки выстрадали, и это несмотря на все их старания, все жертвы. На нее даже не глядят. Явились, чтобы защитить поруганную честь де Гревилей. Напрасная трата времени, ведь приговор уже всем известен. Но нужно его огласить, нужно, чтобы слово упало, как нож гильотины, перерубающий шею. Слово, перерубающее жизнь. Напрочь. Пожизненное заключение, без права досрочного освобождения прежде двадцатидвухлетнего срока. В голове пусто, каждая клеточка тела наполняется ужасом. Тома… Как хорошо, что ты погиб, тебе повезло. Ты избежал другой смерти, медленной, а потому куда более мучительной. Она кричит. Этот внезапный крик нелепым образом нарушает тишину в зале суда; его, должно быть, слышно даже в зале затерянных шагов. Жандармы поспешно выводят ее — по направлению к пожизненному. Крики создают беспорядок. Ошеломленная, она спускается по ступенькам, в обрамлении мундиров, ослепленная вспышками фотоаппаратов: стервятники стараются обессмертить преступницу, наскоро запечатлеть ее для новостного канала. Одна из немногих женщин, приговоренных к пожизненному. Случай, достойный интереса. Это доказывает, что есть еще в нашей стране правосудие, скажут добрые люди. После двух лет предварительного заключения в тюрьме города Л. ее переводят в централ, где отбывают долгие сроки. Туда заточают неисправимых, тех, от кого общество отказалось: отходы, не подлежащие переработке. Два года, в течение которых она вела себя осмотрительно. Или почти. Но никто этого не учел. Никаких смягчающих обстоятельств, только отягчающие. Пожизненное заключение без права досрочного освобождения прежде двадцатидвухлетнего срока. Фургон трогается с места. Ей все еще трудно осознать случившееся. Это не значит, что ее освободят через двадцать два года. Это всего лишь значит, что она никоим образом не подлежит освобождению до истечения двадцати двух лет. Но ведь ее могут и вообще никогда не выпустить? Ей кажется, будто она падает стремглав в какую-то черную дыру. Двадцать два года падения. Как минимум. Жандарм предлагает ей сигарету, дает бумажный платок. Молодой парень, почти ее ровесник. У него вся жизнь впереди. У него. Простой бумажный платок. Весь мокрый от ее слез. Она долго будет держать его в кармане… …Марианна плакала. Каждый раз, когда вспоминала суд. Как же они не поняли, что это был несчастный случай? Потеря контроля, вроде того как машину заносит на повороте. Как они могли похоронить меня заживо? Мучает ли их совесть временами? Думают ли они обо мне перед тем, как улечься в мягкую постель? Нет, они меня вычеркнули из памяти. Я для них больше не существую. Вообще-то, я не существую ни для кого. Ключ воткнулся в замочную скважину, и Марианна встрепенулась. Даниэль появился, тень посреди тени. Марианна быстро вытерла слезы. Хотелось показать ему, что почем, перекрыть кислород, но она сдержалась. Неподходящий момент, чтобы обратить его в бегство, как тем вечером. Ведь он принес обычные припасы. Пять пачек и две дозы. Сел рядом с ней на тюфяк, который совсем продавился под его весом. Так он и вовсе у них перетрется. — Похоже, тебе было плохо сегодня днем? Не думал, что ты настолько подсела! — Живот болел, только и всего… Должно быть, от мерзкой жрачки, которую нам тут дают! — Да ну? Не знал, что расстройство желудка лечат уколами метадона! Ты же знаешь: лепила — мой кореш… От меня ничего не скроешь… Марианна так и видела, несмотря на темноту, его торжествующую улыбку. — Надеюсь, ты доволен, а? — заорала она. — Ты этого хотел? Она открыла пачку «кэмел», закурила. — Сначала расплатись, потом потребляй! — заметил начальник наставительно. — Расплачусь, когда проверю, хорош ли товар! Он расхохотался и дал ей докурить. Растянулся, подложив руки под голову, устремив скучающий взгляд на верхнюю койку, пустующую. Кто бы, вообще говоря, мог делить владения с такой хищницей, как Марианна? Она раздавила окурок в оловянной кружке, которая служила пепельницей. — Ну что, идешь? — прошептал он. — Я не на всю ночь… — Размечтался! За пять пачек ты много не получишь… — Получу все, что пожелаю. Она присела рядом, и Даниэль выпрямился, будто боясь, что Марианна сейчас набросится на него. — Можешь мне объяснить, что на тебя нашло в тот раз? — спросила она. Вопрос его явно смутил. — Я сюда пришел не языком молоть! — Новая забава, да? Очередной трюк извращенца? Хочешь дать мне попробовать? — Прекрати, Марианна. Обнимет ли он ее снова, прижмет ли к себе? Скажет ли, какая она красивая? Странно: она ощутила мурашки по всему телу, поняв, насколько ей этого хочется. Но прогнала такую тошнотворную мысль, когда Даниэль поднялся с койки и встал перед ней. Нет, сегодня ночью никаких нежностей. Только похабный бартер. Он вернулся к прежним привычкам, это нормально. В прошлый раз я, наверное, задела его мужское самолюбие. Видимо, так и есть. Тем лучше: будет урок мудаку! И потом, мне не на что жаловаться: сидя на койке даже удобнее, чем стоя на коленях. Когда он получит свою дозу, я смогу себе вколоть мою. И выкурить хоть целую пачку, если захочется. Чтобы перебить вкус. Зачем я убивала? Понедельник, 23 мая, 10:00 Маркиза поигрывала ключами, как шлюха сумочкой. — Хотите мою фотку, надзиратель? — осведомилась Марианна, вставая. — Чтобы играть в дартс? — Это поможет заполнить долгие одинокие вечера! — Я никогда не остаюсь одна! — Ну, если кому-то уж слишком приспичит! Чему обязана удовольствием видеть вас? — Директор желает говорить с тобой, — объявила охранница с лучезарной улыбкой. — Еще схлопочешь за свое поведение! Оденься поприличнее, да поторопись.