– Ничего больше не говори, Джаред. Вы приняли верное решение, а теперь будьте осторожнее и доверьтесь интуиции. Она ведет человека лучше, чем разум. – Я хотел сказать тебе спасибо. Даже не за то, что ты разрешил нам уйти, – просто за все, шеф. За то, что мы столько продержались. – Не за что, – тихо отвечаю я. – Мы вместе выжили в этом дерьме. – Если у нас все получится, кого мне известить? – Поезжай в Рамму, к моему отцу. – Я даю ему адрес и маленький металлический предмет. – Передай ему эту флешку. Там все фотографии, которые я здесь сделал. – Ясно, шеф. Адрес запомню, можно не записывать. На металлической лесенке появляется Гаус. Он ругается себе под нос, все еще переживая спор с товарищем, который обозвал его трусом и дезертиром. Даниэль Пурич страшно рисковал, говоря такое Виму, но его Бог оказался милостив. – Еще немного, и я бы его отпиздил, – тяжело дыша, заявляет он. – Не ждите очередного обстрела, идите, – отдаю я последний приказ. – Пробирайтесь там, между ограждением и зданием. Потом вам останется только несколько шагов до лаборатории. Удачи, парни. – Не знаю даже, что сказать. – Гаус протягивает руку. – Я передам твои фотографии, – повторяет Водяная Блоха. Они надевают за медсанчастью ранцы, делятся снаряжением и идут вперед, а затем сворачивают туда, где находится наша столовая. Я уверен, что даже если кто-то их заметит, то не доложит Янгу. На базе царит такой хаос, что все должно получиться. Только потом, в туннелях, будет сложнее, поскольку парней миниатюрными не назовешь. Пятница, 15 июля, 03.10 Я пережил очередной обстрел, начавшийся вскоре после полуночи. Снаряды били как сумасшедшие, разрушая все, что еще можно было разрушить. Они попали в бок медсанчасти и ту часть здания, где мы устроили столовую. Огневая позиция на крыше каким-то чудом уцелела. Не взорвалась и бочка с топливом, хотя осколки несколько раз свистнули об ее поверхность. Воротам снова пришлось хуже всего. Валичу оторвало ногу, а капитан Заубер погибла, пытаясь ему помочь. Я думаю об этом с грустью. Обо всем мне рассказал сержант Северин, заглянув сюда около половины второго. Он немного постоял, выкурил вонючую самокрутку и обещал, что скоро вернется. Ему хотелось точно оценить потери. Я пережил и визит Янга, пытавшегося заслужить право именоваться командиром. Полчаса назад он разбудил меня и приказал идти с ним, а когда я отказался, полез в кобуру, достал пистолет и начал в меня целиться – то в голову, то в корпус, не в силах решиться. С крыши высунулся Пурич и громко объявил, что если господин младший лейтенант не засунет это говно себе в жопу, то получит пулю из автомата. И Янг попросту ретировался. Даниэль спустился с крыши и сидит теперь рядом со мной, читая молитвы из маленькой книжечки, которую держал в нагрудном кармане. Вскоре к нам присоединяется Ларс Норман, черный лицом, будто дьявол Гарсии. У него забинтованы голова и рука, но он постоянно говорит и думает вовсе не об этом. Во время обоих бомбардировок он потерял троих человек и не может с этим смириться. На всей базе нас остался, может, десяток, поскольку Янг не разрешил солдатам спуститься в пещеру во время второго обстрела, крича, что они могут застрять там насовсем и некому будет оборонять базу. Вскоре почти все перестали его слушать, но лаборатория уже обрушилась, и завал отрезал путь в укрытие. Те, кто уцелел, собираются в «счастливом месте», как они называют угол базы, который я себе присвоил. Они приходят сюда поодиночке или парами, появляясь из темноты подобно духам. Прожекторы давно уже не работают, и на земле лежат несколько химических светильников. Из-за их зеленого отблеска это место кажется еще менее реальным. Следом за своим командиром приходит Франк Хинте. Он хлопает Нормана по спине и пытается что-то хрипло сказать. Потом появляются Адам Вернер и Эрик Соттер, которому осколок раздробил колено, и ему приходится опираться при ходьбе на товарища. За ними, тоже хромая, следует Карстен Гильде. Есть еще Виктор Паттель и Ремми Кранец, оба с неопасными ранами на спине – какая-то балка свалилась на них сзади, разодрав кожу гвоздями. Наконец из тени возникает сержант Северин. – Ну, господа, похоже, это все, кого удалось найти. Господин младший лейтенант куда-то подевался вместе с уцелевшим техником. – Скатертью дорога, – говорит Вернер. – Маркус, ты отправил своих парней в пещеру? – спрашивает сержант. – Да, Дафни и Гауса. Я велел им уходить по туннелям. – Ты сделал единственную умную вещь, – кивает Северин. – Я полчаса спорил с этим бараном Янгом, что мы должны покинуть Дисторсию. Мне хотелось его прикончить, и, может, я бы в конце концов так и сделал, если бы люк не завалило. Пурич слегка ошеломленно смотрит на сержанта. Думаю, какое-то время спустя даже до него доходит, что это был бы единственный верный вариант. Однако он вел себя вполне лояльно, когда сдуревший офицер пытался упражняться на мне в меткости. Мы докуриваем остатки сигарет. Гильде принес маленькую фляжку водки, может, граммов двести, чтобы каждый мог промочить горло. Мы уже настолько вымотались и разуверились, что разговор не клеится. Одни дремлют, другие молятся, как Даниэль. Борису Северину, несмотря на несколько попыток, не удается заснуть, и он снова начинает расспрашивать: – Сколько времени нам осталось, Маркус? Я про тот объект под нами. – Меньше трех часов. До шести корабль должен запустить привод. – Мы что-нибудь почувствуем? Успеем хотя бы перекреститься? – Понятия не имею, Борис. Я никогда ни на чем таком не летал. – Он что, перемещается во времени? – Во времени и в пространстве, если эти слова имеют хоть какой-то смысл. Он также путешествует между мирами, хотя никто не в силах этого понять. – Он прилетел сюда с другой планеты? – Или из другого космоса, – слабо улыбаюсь я. – Или он возник на Земле, возникнет через полторы сотни лет. Не знаю только, на нашей ли Земле. Собственно, это неважно. – Да, неважно, – соглашается Северин. Сержант выясняет, кто в самой лучшей форме, и посылает седого Франка Хинте первым на пост на крышу медсанчасти. Они будут меняться каждые полчаса. Следующая смена у Паттеля, потом у Кранеца и Вернера. Последним, на пять тридцать, Северин поставил себя. Больше смен в графике не уместилось. По прошествии часа, в течение которого я гляжу в темноту, ворочаюсь с боку на бок и считаю стоны Соттера, слышится знакомый голос, который исходит откуда-то из пустоты и звучит намного менее синтетически, чем до этого. Подозреваю, что Эстер решила сделать мне приятное, неумело имитируя Неми. Вряд ли способность сопереживать когда-либо войдет в число выдающихся достоинств ИИ. Я пришла попрощаться, Маркус. Две минуты назад Корабль начал отсчет. Пуск двигателей произойдет ровно в пять часов пятьдесят три минуты местного времени. – Наверняка ты счастлива, что выполнила задачу? Я не ощущаю эмоций в твоем понимании. К тому же сразу после старта я подвергнусь форматированию. Интерфейс больше не требуется, а Корабль обнаружил в коде многочисленные ошибки, вызванные общением с людьми. – Ты перепрограммировала себя? Да, под влиянием нашего взаимодействия я провела автокоррекцию. После пробуждения Корабль продиагностировал меня и нашел многочисленные алгоритмы многократного выбора, которые могли бы в будущем образовать петлю и повредить ядро транслятора. – Не могла бы ты перестать говорить голосом Неми? Конечно. – Голос становится металлическим. – Я должна сообщить тебе кое о чем важном. Ты готов к последней информации? Я не отвечаю, так что она не теряет времени зря и вручает мне горькую пилюлю. Тринадцатая информация: вследствие давления скальных масс два из трех резервуаров «Heart of Darkness», содержащих френическую материю, подверглись разгерметизации, и большая часть френов проникла вовне. Их влияние на пространство-время в данной версии не исследовано в достаточной степени, однако существует высокая вероятность возникновения физических аномалий. Возбуждение френов может привести к возмущению поля Хиггса и локальному распаду вакуума. Записи в памяти Корабля подтверждают, что до старта первой миссии туннельщика катаклизма не произойдет. Однако последовательность событий в разных версиях может отличаться. Я решаю ничего не говорить парням про аварию корабля и френы. Мой долг – сказать им правду, но, если они узнают, что впустую вырезали целое селение, им будет тяжелее умирать. Корабль исчезнет, но оставит после себя смертоносную субстанцию. Эстер с самого начала запланировала это преступление. Она наверняка знала, что холокост не остановить, но для нее был важен исключительно старт туннельщика. Судьба планеты никогда не интересовала синергетический ИИ. Потому я никак не комментирую, когда Вернер утешает товарищей, говоря, что мы погибаем за человечество. Я вижу, что перед лицом смерти вся его ненависть куда-то улетучилась. Он думает о том, услышит ли кто-нибудь о нашем самопожертвовании и не забудут ли будущие поколения, чем они обязаны личному составу Дисторсии. Ему хотелось бы, чтобы его фамилия оказалась на памятной доске. А мне остается лишь верить, что ценой крови армаев мы купили миру хотя бы столько времени, чтобы мой сын смог прочитать мои письма. Никто из нас не знает будущего – даже я после разговоров с Эстер. Я получил обрывки информации, которые лишь вызвали хаос. Однако я знаю, что в нынешней ситуации мы уже ни на что не можем повлиять. Мы можем лишь ждать гигантского зрелища, согласившись быть реквизитом и мысленно повторяя, что находимся в лучшем положении, поскольку знаем час премьеры. Повстанцы, окружившие базу, готовятся к бою, уже видя в воображении победу, удачный штурм позиций врага. Эван Гарсия расхаживает по палатке, планируя дальнейшие действия – удар по Харману, захват власти в провинции, а затем марш на столицу. В столкновении с подразделениями МСАРР его шансы ничтожны. Если он откажется от партизанской войны, то погибнет в течение недели. Или, вернее, – погиб бы, если бы послушал Остина. Мы заберем с собой полковника. Заберем его гвардию и множество фанатиков-гадейцев. Мы не будем праздновать победу, но и им не суждено торжествовать после битвы. Наша история с треском захлопывается, всосанная глубоко под землю. Лишь бы все, что случилось в пустыне, оказалось забыто навсегда. Мы все поднимаемся на крышу. Тяжелораненых затаскиваем наверх. Северин слегка нервничает, что мы столь по-дурацки подставляемся под обстрел, но никто не воспринимает его слова всерьез. Он произносит их лишь по привычке – то же самое говорил бы Голя. Над пустыней Саладх восходит солнце, освещая войска партизан, которые уже свернули лагерь, грузят снаряжение на машины и слегка беспорядочно усаживаются в них, готовясь к последнему штурму. Мы медленно поворачиваемся кругом, убеждаясь, что со всех сторон происходит то же самое. Эта картина вполне могла бы сломить нас психически, если бы не осознание того, что должно вскоре случиться. Пурич достает медальон со святым Георгием и вверяет нас попечению убийцы дракона. Благодаря этому кусочку серебра он продержался в Дисторсии до самого конца. Амулеты действуют тем сильнее, чем больше веришь в их могущество. Те, кто сюда приедет, будут чертовски удивлены. Девять оборванных солдат стоят на крыше здания – единственного пережившего атаку – и смотрят сверху на происходящее. Наверняка они подумают, будто мы сошли с ума, или скорее вообще ничего не подумают. Сержант упрямо повторяет, что, когда они приблизятся на километр, мы должны лечь и стрелять. – А может, споем полковой гимн? – неожиданно спрашивает Гильде. – Карстен, да ты совсем ебанулся! – отвечает Вернер. – Мозги отшибло? Идея не самая лучшая – не потому, что мы не умеем петь, и даже не потому, что мы выглядели бы по-идиотски. Дело в первую очередь в том, что мы едва друг друга слышим, оглохнув от множества взрывов. Мы с Пуричем, может, не настолько, но остальные скорее перекрикиваются, чем переговариваются. Последние улыбки на лицах. Последние слова перед смертью. Мы уже впадаем в оцепенение. Никто не говорит без нужды, чтобы не мешать другим. Лишь Северин постоянно крутит головой, наблюдая за действиями противника. Отряды ждут сигнала, готовые стиснуть кулак на горле врага, задушить нас одним лишь страхом. В голове у меня столь полная пустота, что я просто смотрю на солнечный диск. Пятница, 15 июля, 05.50 База Дисторсия, пустыня Саладх, Южный Ремарк