– Я тебе не говорил тогда в туннеле, но у меня клаустрофобия! Для меня спуститься под землю – настоящее мучение. А если бы мы не смогли выйти, я, наверное, прыгнул бы в ту дыру на месте озера, – он смеется над собственной шуткой. – У меня кое-что есть на такой случай! Сейчас сбегаю и вернусь. Хотя это кажется невозможным, обстрел еще больше усиливается. Один из снарядов попадает в ворота, другой разносит нашу душевую на свежем воздухе. По крайней мере несколько солдат, оставшихся на посту, погибают от взрывов и летящих обломков. Однако Крис сдерживает слово и является с полулитровой бутылкой ремаркского самогона, которую, вероятно, притащил еще из Хармана. С собой он несет также две красные банки колы. Вид у него такой, будто его кто-то посыпал мукой и перцем – снаряд разорвался совсем рядом. – Блядь, я совсем оглох! – Он трясет головой в подтверждение своих слов. – Я хотел это выпить перед возвращением в Харман, но откладывать на потом нет никакого смысла. Держи, хлебни. Мы пьем вместе. Крепкий самогон обжигает горло, вливаясь в оставшуюся на месте желудка дыру. Я представляю себе внутренности в старой биологической лаборатории, плавающие в спирте, будто образец паразита в формалине. Бомбы взрываются все реже, а меня клонит в сон. Баллард курит самокрутку и рассказывает истории из своей жизни, беспрерывно говоря о жене, с которой познакомился пять лет назад в отпуске. Думаю, он очень ее любит. На нас сыплется дождь из гравия. – Ты не должен оставлять ее одну, – помолчав, говорю я. – Ничего не слышу! Но ты наверняка думаешь о том, почему я здесь? Она бы не стала меня уважать, если бы я не поехал служить! Женщины редко бывают такими патриотками. Так уж вышло, Маркус. Я должен был поехать! Похоже, он опьянел от усталости и страха. У меня тоже все сильнее шумит в голове. Наконец изнеможение берет свое, и я закрываю глаза. Уже почти тихо, и я вздрагиваю во сне, когда какой-то заблудший снаряд бьет в землю недалеко от медсанчасти. Я даже не открываю глаза – до того приятно сидеть в тишине. Мне кажется, будто находившийся под нами корабль незаметно исчез, улетев в космос или в иной мир, в иное время, и мы теперь сидим на тонкой скорлупе, которая в любой момент может обрушиться. Впрочем, мне это нисколько не мешает – если вести себя осторожнее и не слишком подпрыгивать, скорлупа вполне выдержит. Я поворачиваюсь на бок, подкладываю руку под голову и проваливаюсь в небытие. Когда я просыпаюсь, Баллард все так же сидит рядом в неудобной позе, странно скорчившись и опираясь о стену. Услышав, что я пошевелился, он медленно поворачивается, и я вижу его окровавленное лицо. – У тебя кровь на щеках, – хрипло говорю я. – Знаю, старик. Измазался. Он показывает мне ладонь, испачканную красным. Только теперь я замечаю, что он держится за живот, пытаясь остановить кровотечение и удержать вываливающиеся внутренности. Я не могу поверить своим глазам. – В меня попали, – тихо говорит он. – Последний взрыв. Осколок угодил прямо в брюхо. Я ненадолго отрубился, но, как видишь, очухался. – Погоди. – Я поднимаюсь на деревянных ногах. – Пойду поищу доктора Заубер. – Не нужно, она мне ничем не поможет. – Он замолкает, и его тошнит кровью. – Может, все-таки дадим ей шанс? – Останься, Маркус. Не хочу быть один. Я сажусь рядом с другом и обнимаю его за плечи. Я чувствую, как он дрожит, как уходит из него жизнь. Мой выжженный мозг пытается свыкнуться с мыслью, что Балларда скоро не станет и он уже не скажет ничего такого, что могло бы застать меня врасплох, не покажет миру средний палец. – Я хотел увидеть, как все закончится, всего нескольких часов не хватило, – шепчет он. – Могу я тебе чем-то помочь, Крис? – Я вколол себе морфий. Но все равно, блядь, больно. – Он снова плюет кровью. Он кладет голову мне на плечо и умирает. По телу пробегает короткая судорога, и оно безвольно обмякает. Я держу его еще несколько мгновений, целую вечность, и, мягко отстранив, прислоняю к ограждению. Все, кого я любил, все товарищи и командиры, которые были мне близки, уплывают во тьму. Небо над нами темнеет. Ночи в пустыне Саладх прекраснее, чем где-либо еще. Я жду, когда на небосклоне начнут мерцать звезды, посылая нам тайные знаки. Мне хочется, чтобы ночь забрала всех прежде, чем это сделает чужой корабль. Я смотрю на часы – до старта остается только девять часов, а Эстер молчит как проклятая. Прошло три часа после обстрела. База пуста, никто за мной не пришел. Осторожно поднявшись, я долго обхожу ее вокруг, стараясь не споткнуться на обломках и изуродованных трупах. Я даже не наклоняюсь, чтобы проверить, кто погиб, – трупу все равно не поможешь, а если я упаду, будут проблемы с тем, чтобы встать. Приходится следить также за ямами в земле и острыми предметами, повсюду подстерегающими неосторожного путника. Хуже всего выглядит «Кавказ» и то, что осталось от ворот. Никто из часовых не выжил. Палатка продырявлена и частично присыпана землей, в крыше склада зияет черная дыра, а от здания командования осталась только половина. Как я и думал, душевая исчезла бесследно, а лаборатория обрушилась. Не пострадала лишь медсанчасть. Стекла из окон вылетели, но само здание неплохо держится. Два «кераста» сгорели, зато бочка с топливом, плотно обложенная мешками, пережила бомбардировку. Защита выглядит не лучшим образом – часть ее дырявая, словно сетка, и сползла с цистерны, продолговатые металлические очертания которой виднеются под мешками. В следующий раз может не удаться. Я свечу вверх фонарем. С крыши здания командования свисает чья-то рука. Если там на посту стоял Петер со своими солдатами, бомбардировку они не пережили. Я размышляю, почему повстанцы еще не пошли на штурм. Что удерживает их от того, чтобы захватить базу и насадить наши головы на длинные шесты? Может, полковник Гарсия боится дьявола, которого мы кормим? А может, он ждет, когда над пустыней взойдет солнце, поскольку Зверь слабеет в его лучах? Одна стена лаборатории уцелела. Я с трудом проникаю через окно в заваленное помещение, в котором видна изуродованная конструкция. Место, где находится люк, завалено деревянными балками. Рискуя, что все это рухнет мне на голову, я пытаюсь сдвинуть завал с места. В конце концов надавливаю с другой стороны, и одна из балок поддается. Остальные уже не оказывают такого сопротивления. Чуть позже металлическая крышка поднимается, и я вижу макушку и глаза Гауса. Увидев меня, он вскрикивает и буквально выпрыгивает наружу, хотя, с учетом того, что половина прохода перегорожена и приходится протискиваться, о прыжке говорить трудно. Я давно не видел, чтобы кто-либо так радовался – он почти душит меня в объятиях. Младший лейтенант Янг быстро говорит, что должен наказать Балларда и меня за то, что мы не спустились вниз. У него записано, что мы не выполнили приказ, а в столь тяжелой ситуации приказы следует исполнять неукоснительно! Вот только я думаю, что Криса сложно было бы наказать. – И кто бы вас выпустил на поверхность, лейтенант? – спрашивает Северин. – У вас что, прошу прощения – хер вместо головы? Данная реплика остается без ответа. Сержант старается распределить всех оставшихся в живых так, чтобы те могли наблюдать за происходящим со всех сторон. Норман со своим отделением становится на пост у ворот. С ним идут Кульме, Хинте и Валич. Рядовой Ургель не добрался до укрытия и погиб во время обстрела у дверей лаборатории. Соттер с двумя солдатами пытается вскарабкаться на крышу здания командования. Кто-то размышляет вслух, можно ли спуститься в подвал, но быстро отказывается от этой идеи. Пациенты, о которых Янг забыл во время эвакуации, оказались погребены живьем, вместе с подохшим Бенешем. Я иду со своими солдатами в угол базы, чтобы они попрощались с Баллардом. Пурич крестится, Гаус и Водяная Блоха дотрагиваются до плеча товарища. Какое-то время они стоят, глядя на тело, и в их головах бродят черные мысли. Затем Пурич обыскивает Криса, снимает с него жетон и достает из кармана пачку помятых сигарет. Гаус допивает печальные остатки самогона. Бутылка лежала между стеной медсанчасти и ограждением. Именно сюда попал выпущенный из миномета снаряд, угодив в двухметровый просвет, в который не должен был попасть, а Баллард сидел напротив. Бутылка, однако, уцелела. Солдаты просят меня подняться с ними на крышу медсанчасти, и мне не хочется им отказывать. Сверху видны костры, которые жгут повстанцы. Там сейчас небольшой праздник – даже отсюда можно разглядеть группки людей, которые суетятся на фоне пламени, размахивая руками. Кто-то то и дело стреляет в воздух. – Шеф, у нас ведь никаких шансов, да? – тихо спрашивает Водяная Блоха. – Нет, Джаред, никаких. Нас убьют либо эти дикари, либо корабль под землей. Самое главное, чтобы повстанцы не взяли вас живьем. – Все-таки «нас», а не «вас», – замечает Пурич. – Мне все равно, – отвечаю я. – Нельзя так говорить, – раздается зычный голос Гауса. – Мы будем вместе сражаться и погибнем в этой сраной пустыне. Мы не сдадимся. – Бедняга Баллард, – говорит Дафни, беря автомат. – Что ж, теперь постреляю вволю. Он заменяет ствол на более длинный, возится со своим МСК, а потом со своим любимым монокуляром. Улегшись поудобнее, целится на пробу в одну из групп партизан. Мы лежим рядом и ждем, что будет дальше. Я прикладываю к глазам бинокль, который взял у лейтенанта Остина. Дальномер показывает тысячу шестьсот метров. Водяная Блоха в конце концов нажимает на спуск. Одна из фигур у костра падает. – Это тебе за Криса, ублюдок, – шепчет Джаред. Он снова стреляет и промахивается, но тут же поправляется, и очередной партизан валится, словно пораженный молнией. Похоже, он летит прямо в огонь. – Ебать я вас всех хотел! Я не могу поверить, что он убивает их с такого расстояния. Этот грубоватый, неприметный солдат меток как сам дьявол. В лагере ремарцев возникает суматоха – они бегают во все стороны, даже не предполагая, что пули летят из Дисторсии. Водяная Блоха кладет еще трех, прежде чем они успевают спрятаться за автомобилями. Парни поздравляют его, но Дафни не в настроении выслушивать похвалы. Обняв автомат, он, похоже, беззвучно плачет. Он сделал все, что мог, отплатив за смерть Балларда, Остина и Голи, а также за падающие нам на головы снаряды. Это все, на что способна наша армия – прекрасно вооруженная и гордая собой. Со стороны холмов, которые называют «сиськами», к базе подъезжает автомобиль партизан. Без пятнадцати минут полночь. Полковник послал своих людей с вдохновенной записанной речью, в которой обвиняет нас во всех преступлениях мира, но также милостиво предлагает нам сдаться. В этом случае нас ждет легкая смерть, а тела будут отправлены семьям. В ответ отделение Нормана лупит из MUG-а по посланникам. Те улепетывают обратно в штаб, что вызывает в ответ радостные крики. Я прошу парней сосредоточиться. – Послушайте меня внимательно. – Я смотрю на их измученные лица. – Когда начнется очередной обстрел, спускайтесь в пещеру и больше сюда не возвращайтесь. Попытайтесь идти по туннелям, может, найдете дорогу. Пока подготовьте снаряжение. Возьмите с собой оружие, фонари, очки ПНВ, пайки и запас воды. Возьмите также лайтстики, а также маркеры и мел, чтобы отмечать путь на развилках. – О чем ты говоришь, Маркус? – почти кричит Пурич. – О том, что следующего обстрела вы можете не пережить. А если даже и продержитесь до утра, все закончится около шести. Я не успел вам сказать, но одна из девушек, которых забрало озеро, проплыла под землей и вышла где-то в окрестностях Кумиша. То есть такое возможно, и вся местность изрыта туннелями. Шансов у вас немного, но наверняка больше, чем если бы вы остались здесь. – Не может быть и речи, Маркус! – говорит Гаус. – Я не выполню этот приказ. – Это не приказ. Я говорю лишь о том, что вам вовсе не обязательно погибать здесь. Но отправляться нужно как можно раньше – потом земля провалится в радиусе нескольких километров. Камня на камне не останется. – И ты пошел бы с нами, шеф? – спрашивает Водяная Блоха. – Нет, парни, я остаюсь с Неми и Крисом. Я никуда не иду. – Тогда и мы никуда не идем, – говорит Гаус. – Это было бы дезертирством, – с оскорбленным видом громко добавляет Пурич. – Это сражение невозможно выиграть, Даниэль, – отвечаю я. – Можно только погибнуть – быстро или в муках. Можно также попытаться сбежать. Пусть каждый решает сам. В этой дискуссии я участвовать не намерен. Слишком устал, и потому иду в свой угол, поправляю Балларду сползший набок шлем и сажусь на землю, с облегчением чувствуя, что для моих солдат еще есть тень надежды. Лишь бы они не думали чересчур долго. Четверть часа спустя с крыши спускается Дафни. Он направляется к руинам склада и достает оттуда немного снаряжения, а также два спасательных ранца – вполне адекватное название, учитывая ситуацию. Встав рядом со мной, он ждет Гауса, который спорит наверху с Пуричем. – Я хотел тебе кое-что сказать, Маркус, – начинает Водяная Блоха.