Остин дает мне бинокль и велит присмотреться к расположению войск. Мне трудно удержать прибор в дрожащих руках, но по крайней мере он автоматически наводится на резкость. Вокруг базы в полутора десятках мест собрались отряды партизан. Видны автомобили с прицепами и даже две бронемашины старого типа, наверняка купленные у готтанцев. Командир сообщает, что часть из них оборудована минометами, вероятно «икарами», стреляющими стодвадцатимиллиметровыми зарядами. Большего нам выяснить не удалось, поскольку мы потеряли наш «сокол». Самая большая группировка находится напротив главных ворот, сразу за холмами-близнецами, где, кроме внедорожников, стоят также несколько палаток. Остин подозревает, что именно там разместился штаб повстанцев. Впрочем, другого выхода у нас нет – мы в любом случае выедем прямо на них. Мы возвращаемся на плац, и из лаборатории выбегает младший лейтенант Янг, пожимая нам руки. Он желает нам удачи и просит Остина взять с собой оружие, но лейтенант отказывается. Вернер и Хинте приводят пленного, которого мы захватили у холма Отортен и о котором после смерти Вилмотса успели слегка забыть. У него повязка на глазах и связаны за спиной пластиковой лентой руки. Баллард подъезжает на «керасте» к воротам, и мгновение спустя мы уже готовы. Я сижу за рулем, скорее всего, лишь для того, чтобы управлять не приходилось офицеру. Лейтенант, занявший место рядом со мной, допытывается, сумею ли я вести машину. Я киваю, хотя на самом деле вовсе в том не уверен. Сидящий сзади пленный что-то бормочет себе под нос по-ремаркски. «Кавказ» освобождает проход. Я медленно трогаюсь, лавируя между заграждениями. Сержант Земек, командующий тремя солдатами, машет нам на прощание. Спереди мы установили металлическую трубу, на которой трепещет большой белый флаг из разорванной простыни. Второй, поменьше, прибит к палке, которую Остин держит в руке. – Тот, кто ими командует, не дурак, – говорит лейтенант. – Они пока что не приближаются на расстояние эффективного обстрела из пулеметов, сохраняя с каждой стороны дистанцию от полутора до двух километров. Зато, если мы верно опознали минометы, их дальность составляет свыше семи километров. Они могут безнаказанно нас бомбить. – Как думаете, почему они ждут? – Может, предвидели, что мы к ним выйдем? А может, знают, что на базе находятся гражданские? Так или иначе, ожидание должно нас запугать и смягчить. – Подъезжаем, господин лейтенант. Что делаем? – То, что нам разрешат. Без провокаций. Я останавливаюсь в нескольких десятках метров от холмов. Повстанцы заметили нас еще в момент выезда из Дисторсии и вышли к заграждению из стоящих поперек автомобилей. Их семь или восемь, если считать того, кто улегся на капот одной из машин, подставив лицо солнцу. На головах у них бейсболки, разноцветные тряпки или черные платки с нашитым белым треугольником. – Я говорю только по-армайски, по-ремаркски знаю лишь несколько слов. – Ничего не поделаешь, – отвечает лейтенант. – Придется попробовать. Мы выходим из машины. Лейтенант поднимает белый флаг, а я веду пленного, сняв с его глаз повязку. Он громко кричит, завидев своих побратимов, но я не понимаю ни слова. Ему отвечают вопли и свист. Я мягко подталкиваю его в сторону партизан. Он бежит к ним, спотыкаясь из-за связанных сзади рук. Его обнимают и хлопают по спине. Кто-то разрезает пластиковую ленту. Освободившись, он сразу же массирует руки и громко плюет в нашу сторону. Похоже, он хочет вырвать у кого-то автомат, чтобы в нас выстрелить, но могучего вида тип с конским хвостом на голове бесцеремонно его отталкивает и кивает, чтобы мы подошли. – С Богом, – шепчет Остин. Великан бьет меня в лицо, как только я оказываюсь в пределах его досягаемости – не слишком сильно и открытой ладонью, но я падаю на бок, словно от удара тараном. Слышится громкий смех. Я вижу, как он толкает лейтенанта и приказывает ему встать на колени. Двое бандитов поднимают меня за плечи и заставляют принять ту же позу. Я медленно и отчетливо говорю им, что мы парламентеры и приехали поговорить с командиром отряда. В знак наших мирных намерений мы выдали им пленника. Великан удивленно качает головой, не понимая армайского. Наклонившись к кому-то из своих товарищей, он о чем-то спрашивает и громко хохочет, но потом поворачивается в сторону холма, поспешно помогает нам встать и отходит чуть в сторону. Между автомобилями появляется высокий, слегка седеющий мужчина. Он идет пружинистым шагом, будто на параде. Все расступаются перед ним, а мы с лейтенантом киваем, догадываясь, кто перед нами. – Приветствую вас и прошу прощения за опоздание. Я полковник Эван Гарсия, – говорит он на чистом рамманском. – С кем имею честь? – Лейтенант Марсель Остин, командир форпоста Дисторсия. – Старший капрал Маркус Трент. – Прошу за мной. Мы минуем заграждение, потом несколько других машин и групп солдат. Часть их одета так же, как уготовившие нам не слишком любезный прием часовые, часть отличается военной выправкой, как их командир. Вероятно, последние – отряд наемников, что-то вроде элитной гвардии. На холмах лежат снайперы и обслуга пулеметов. Командир партизан ведет нас в свою палатку. Сев за туристический столик, он показывает на стулья напротив. На столе лежит карта, которую он складывает и придавливает камнем, а затем говорит несколько слов по-ремаркски стоящим на посту солдатам. Все выходят, а один вскоре возвращается с чайником и тремя чашками. – Угощайтесь, господа. – Спасибо, с удовольствием, – отвечает Остин. Я наливаю лейтенанту и себе. Руки все еще дрожат, но на стол не проливается ни капли. Настой оказывается сладким, как обычно в этих краях. – Итак, господин лейтенант, вы командир этой базы? – Да, господин полковник. Я командую форпостом Дисторсия. – Любопытное название, поздравляю. Пока вы сюда ехали, мы оценили ваши силы. По расчетам выходит, что персонал составляет около ста человек, это полная рота пехоты МСАРР. Могу я поинтересоваться, где ваш капитан? – Капитана нет в живых. Я взял его обязанности на себя. – Понимаю, – он слегка улыбается. – Сколько у вас осталось, лейтенант? – Мы оба знаем, что этого я вам сообщить не могу. Мне хотелось бы поговорить кое о чем другом. На территории нашей базы находятся около двадцати взрослых гражданских и пятьдесят детей. – То есть остальные жители Кумиша? – Да, это жители Кумиша. – Как я понимаю, те, кого вы не успели перебить? – Он пронизывает нас стальным взглядом. – Если хотите превратить их в живой щит, вынужден вас разочаровать. Их жизнь ничего для меня не значит. Я не питаю особой любви к армаям, а в особенности к их женщинам и детям. Мы отставляем чашки. Чай внезапно перестает казаться вкусным. – Вы дурно о нас думаете, полковник, – спокойно говорит Остин. – Нам вовсе не нужен живой щит. Я приехал попросить, чтобы вы гарантировали этим людям безопасность и позволили им пройти через ваши позиции. – Зачем мне это? – Эти люди никому не угрожают. Может, они даже чувствуют себя в большей безопасности, но мы оба знаем, что ваша атака сровняет базу с землей. Если вы дадите мне слово чести, что они не пострадают, я прикажу гражданским покинуть Дисторсию. Это всего лишь женщины и дети. – Я подумаю над этим, если вы мне расскажете, зачем вы убили остальных. С какой целью забрали на базу всех жителей, живых или мертвых. И куда девались почти двести человек. Мне известна численность населения Кумиша. – Если я вам скажу, вы разрешите им пройти? – Хорошо, лейтенант. Да будет так. Даю слово. – Благодарю вас от их имени. То, что я вам сейчас расскажу, полковник, может показаться ошеломляющим, но прошу вас внимательно меня выслушать. – Остин закрывает глаза. – Как вам наверняка известно, под холмом Отортен находится сеть подземных туннелей и пещер. Некоторые из них возникли естественным образом, но большинство были прорыты во время горных разработок. Туннели лучами расходятся от холма, и длина их составляет иногда более десяти километров. Мы отправили вниз почти всех взрослых жителей, чтобы те заминировали туннели. Каждого снабдили ядерной миной величиной с чемодан. Около полутора сотен человек расползлись под землей, чтобы поставить мины как можно дальше от базы. По нашим оценкам, полученная таким образом зона поражения имеет около двадцати пяти километров в поперечнике. Женщины и дети послужили в качестве заложников. – А те, которых вы убили в Кумише? – спрашивает Эван Гарсия. – Часть жителей взбунтовалась, подстрекаемая старейшинами. Увы, нас атаковали, и нам пришлось их убить. Потом мы забрали трупы, чтобы замести следы инцидента. – Звучит весьма интересно, – полковник качает головой. – И вы пришли сообщить мне, что, если я не отведу своих людей, вы приведете в действие все мины. Тогда вся база испарится вместе с нами, а в лучшем случае мы провалимся под землю. Я прав? – Довольно-таки грубое резюме, – отвечает Остин. – Но – да, именно так. Я размышляю, когда он успел это сочинить, и наблюдаю за реакцией Гарсии, который с все большим интересом разглядывает нас. Такое впечатление, будто я нахожусь в клетке зоопарка и внезапно привлек чье-то внимание. – Умопомрачительная история, полковник. Но, думаю, объяснение совсем иное. – Он делает глоток чая. – Под холмом Отортен обитает Сатана, которого вы кормите людьми, живыми и мертвыми. Вы убиваете всех, армаев и ремарцев, вне зависимости от пола и веры, чтобы накормить своего повелителя. Все войско Республики Рамма – его оккупационные силы, уничтожающие эту страну. Вы продали душу дьяволу, чтобы он помогал осуществлять ваши преступные планы. Именно потому вы время от времени приносите ему жертвы. – Лицо полковника теперь напоминает гротескную маску. – Вы пришли сюда как друзья, но почуяли кровь, и ваша природа взяла верх. Вам ничего не остается, кроме как убивать мужчин, бесчестить женщин и разрушать наши дома. Сатанинская армия Республики Рамма. Именно потому у меня нет к вам ни малейшей жалости, я распинаю вас на крестах и сжигаю живьем, ибо мне отвратительно ваше лицемерие. Три дня назад мы захватили Тригель, а после того, как уничтожим вас, двинемся на Харман. Я впервые вижу, что лейтенанту Остину страшно. Он нервно сплетает пальцы и опускает взгляд. Похоже, именно в этот момент его сломал полковник Гарсия, который на самом деле никакой не полковник. Дезертир из ремаркской армии, в которой он служил в звании лейтенанта, в своем безумии оказался близок к истине – настолько, насколько возможно, ибо, чтобы познать истину, нужно умереть, а Эван Гарсия мертв. Ни я, ни он не боимся смерти, в отличие от лейтенанта Марселя Остина, который, несмотря на все свое мужество, продолжает ее бояться. Именно потому он сочинил историю, которая должна была дать ему шанс выжить. Ему и его солдатам, за которых он чувствует ответственность. Мертвые чуют подобную ложь, так что полковник никак не мог ему поверить. У Остина не было никаких шансов. Я везу лейтенанта обратно на базу, поглядывая через плечо на заднее сиденье «кераста», где с разнесенной вдребезги головой лежит Марсель Остин. Гарсия приставил ему ко лбу пистолет, сказал что-то по-ремаркски и нажал на спуск. Я думал, что так же он поступит и со мной, но, свершив казнь, он тут же начал вести себя вполне дружелюбно. Спросив об условиях на базе, он предложил капитуляцию. В ответ на мои слова, что он только что убил того, с кем бы мог на эту тему поговорить, он лишь понимающе кивнул, а потом проводил меня до машины. Двое несли за нами тело Остина. Я въезжаю на базу Дисторсия, но выхожу из машины не сразу. На лицах вышедших нам навстречу солдат виднеются обреченность и отчаяние. Янг приказывает Гаусу и Водяной Блохе, которые суетятся возле машины, отнести тело в холодильник. Баллард садится за руль и немного проезжает в сторону медсанчасти. Он всегда мыслит рационально. Северин хочет что-то узнать о войсках повстанцев, но я мало что видел, а говорить мне тяжело, так что я лишь сообщаю, что полковник Гарсия пропустит колонну гражданских. Я иду в палатку и несколько раз сообщаю перепуганным армайкам, что они должны покинуть базу и что повстанцы не причинят им вреда, а затем оставляю кричащих женщин под опекой моих солдат, только что вернувшихся из медсанчасти. К ним бежит Ларс Норман, чтобы помочь навести порядок. Я сажусь в своем любимом углу базы, откуда не видно, как уходят армаи. На секунду у меня возникает мысль, не убьют ли единственного мужчину в той группе – слово полковника не касается мужчин. И не изнасилуют ли партизаны тех женщин, что помоложе, а может, и всех. С трудом отвернув пробку бутылки, я делаю несколько глотков. Вода теплая и воняет тухлятиной, хотя лежала в тени ограждения. Я постоянно думаю о Неми, жалея, что мы не встретились после смерти. Только что оказался опровергнут тот странный миф, в который верят столько людей. Мы оба уже мертвы, но она не подошла ко мне, чтобы поздороваться, не прислала никакой весточки. Над нами пролетает выпущенный из миномета снаряд. Он летит с юга на север и взрывается за пределами базы, чуть дальше за воротами, наверняка оглушив часовых. «Стодвадцатки» способны пробить крышу здания и убить находящихся внутри людей, разбрасывая осколки в радиусе полутора десятков метров. Весьма эффективные убийцы – почти такие же, как мы. Чтобы испытать оружие, партизанам хватает одного выстрела – потом уже ничего больше не происходит. Лишь тишина кажется несколько иной, чем минуту назад, – в ней таится отзвук лопающегося металла и стонущей земли. Младший лейтенант Янг приказывает всем, кто не на посту, приготовиться к эвакуации. В естественном укрытии пещеры можно пережить даже массированный огонь. Настоящий обстрел начинается ровно в двадцать ноль-ноль. Солнце отбрасывает на землю все более глубокие тени. Снаряды сперва взрываются за границами базы, но в конце концов один из них попадает в ограждение, возле палатки. Грохот столь чудовищен, будто мне прямо в голову угодила граната, а песок, заполняющий модуль СМЗ, летит вверх и сыплется на темно-зеленый брезент. Баллард уговаривает меня спуститься под землю, но я отказываюсь, молча качая головой. Потом прибегают Пурич и Водяная Блоха. Гаус занят каким-то заданием, которое поручил ему Северин. Просьбы парней не производят на меня впечатления. Мне настолько не хочется что-либо говорить, что я лишь жестами показываю им, чтобы они ушли, и раздраженно машу рукой. В конце концов Даниэль и Джаред исполняют приказ и бегут в укрытие, но Крис остается. Он садится рядом со мной и закуривает. Канонада становится все громче. Партизаны попадают в середину плаца, затем в здание склада в нескольких десятках метров от нас. Снаряды летят один за другим, словно желая сровнять нашу базу с землей. – Не думал, что для меня все так закончится, знаешь?! – кричит Баллард. – Человек воображает, будто погибнет от выстрела снайпера или ножа на улице. Ножа я всегда боялся больше, чем пули из автомата. И оказалось, что все эти страхи ни хера не стоят. До чего же мудацкая смерть! – Успокойся, Крис, – наконец говорю я. – Спрячься в пещере и пережди атаку.