– Что случилось? – спрашиваю я еще раз. Я вижу, что офицеры напряжены будто струна. На лице Остина, с которого еще не вполне сошла грязь, подрагивают отдельные мускулы. Линда Заубер неподвижно смотрит на меня, с силой сжимая пальцы на стетоскопе, который держит в руках. Молчание длится, может, секунд пятнадцать, но я чувствую, что дольше этого не вынесу. – Господа, придержите капрала Трента, – говорит лейтенант. Баллард и Гаус послушно хватают меня за руки. – Маркус, я вынуждена сообщить тебе печальное известие, – произносит госпожа капитан. – Пятнадцать минут назад я констатировала смерть Неми Сильберг. Мне трудно выразить свои чувства. Остальное тебе скажет лейтенант Остин. У меня темнеет в глазах. Я начинаю выть и жутко метаться, пытаясь вырваться и побежать в медсанчасть, но парни держат меня крепко. Когда я наконец выдергиваю руку из пальцев Балларда, Гаус железной хваткой обнимает меня за шею, применяет удушающий прием и мгновенно валит наземь. – Нет, нет, нет! – Я бью кулаками по гравию. – Блядь, нет! Только не она! – Маркус, успокойся. Ты должен меня выслушать, – зовет Остин. – Только не Неми! Не она! Прижав ладони к лицу, я застываю перед дверями медсанчасти. Тело мое будто съежилось, завязалось в узел. Я чувствую, что умер прямо сейчас, никогда больше не засну и никогда больше не пробужусь. Если что-то еще и имело тут смысл, оно только что ушло в небытие. – Соберись, капрал. Ты должен встать и попрощаться с Неми. Потом я скажу тебе нечто крайне важное. – Ничего. Уже. Не. Важно, – с трудом отвечаю я. – Уже ничего. – Ошибаешься, – говорит лейтенант. – Поднимите его и идите за госпожой капитаном. Я переставляю ноги будто робот, шагая за доктором Заубер. Баллард поддерживает меня, Гаус и лейтенант следуют за нами. Мы входим в помещение на первом этаже, переделанное в операционную. Посреди него на металлическом столе лежит накрытое простыней тело. Линда Заубер открывает голову и шею Неми. Я подхожу ближе и молча смотрю на нее. Глаза ее закрыты, лицо бледно. На шее виднеются синие следы. Я касаюсь ее лба и мягко его глажу, а по моим щекам текут слезы. Кожа на ощупь холодная и сухая. Моя дорогая девочка. Теперь она лежит перед нами, будто замерзшая посреди пустыни. Линда Заубер крепко обнимает меня. Я плачу так, как никогда не плакал. Я был невосприимчив к смерти и мог бросить ей вызов. А теперь любой предмет из тех, что меня окружают, любой человек – пустая бутафория. – Послушай меня внимательно, Маркус, – слышу я голос лейтенанта. – Посмотри на меня. Я механически поворачиваюсь к нему. – Как ты знаешь, Неми стало плохо после первого транспорта в пещеру. У нее были проблемы с сердцем, но госпожа капитан предотвратила опасность. Ее жизни ничто не угрожало. – Тогда почему? – тихо спрашиваю я. – В этом здании находился под наблюдением Оскар Бенеш. Как я и подозревал, он симулировал болезнь. Воспользовавшись суматохой на базе, он пробрался в палату, где лежала Неми. – Остин на мгновение замолкает. – Прости за подробности, но он пытался ее изнасиловать. Девушка наверняка очнулась и пыталась защищаться, и тогда он ее задушил. – Не может быть, – шепчет Баллард. – Случившееся заметил старшина Гильде и вызвал помощь. Труман, Вернер и Хинте как раз возвращались из душа и хотели навестить раненого Халлера. Вместе они обезвредили преступника и по моему приказу препроводили его на гауптвахту. Этот ублюдок теперь сидит в той же камере, которую до этого занимал капрал Норман. Я приговорил рядового Бенеша к смерти. Если хочешь, можешь сам привести приговор в исполнение. Я смотрю на него и медленно киваю. Мы идем в здание командования. У входа стоит с автоматом Франк Хинте. Лейтенант приказывает никого не впускать и ведет нас вниз. Мы спускаемся в подвал, где Юри Труман и Адам Вернер охраняют камеру, в которой сидит Бенеш. Госпожа капитан усаживается на стул возле лестницы, а Гаус и Баллард останавливаются на шаг дальше. – Маркус, разреши мне. Я этого уебка голыми руками растерзаю, – кричит Гаус. – Тихо, Вим, – отвечает Крис. – Ничего не говори. Оба часовых напряженно смотрят на меня, ожидая какого-нибудь жеста или распоряжения Остина. Я протягиваю руку и беру у Вернера МСК. Вынув магазин, я тщательно его осматриваю, затем присоединяю обратно и дотрагиваюсь до переключателя огня. Я подхожу к двери. – Открыть камеру! – говорит лейтенант. – Приговор зачитывать не буду. Вернер отодвигает засов и приоткрывает дверь. Труман с готовым к стрельбе оружием занимает позицию за моей спиной. Такое впечатление, будто, когда я встаю на пороге камеры, все перестают дышать. Бенеш, весь в крови и синяках, сидит под зарешеченным окном, напротив входа. На нем порванная футболка и шорты, в которых он лежал в медсанчасти. Он неуклюже поднимается и открывает рот, собираясь что-то сказать. Я прикладываю автомат к плечу и нажимаю на спуск. Непрерывный огонь – тридцать патронов. Мысленно я умирал много раз. По собственному желанию оказался в клинике девитализации, видел во сне стерильную казнь. Случались солнечные дни, когда мысль о самоубийстве придавала мне мужества. Когда я был Маркусом Трентом, я не мог жить. Тот, кто остался после него, помнит слова, обращенные к сержанту Голе: «Я приехал сюда, чтобы умереть». В январе, после смерти рядового Филда, среди смрада разбомбленной туалетной кабины. Вполне правдивые слова, но произнесенные легкомысленно, под влиянием черного порыва души. Теперь сержант Голя лежит в холодильной камере, завернутый в мешок для трупов, а капрал Трент сидит в углу базы, за зданием медсанчасти, и удивленно разглядывает собственные руки. Вот, значит, как выглядит кожа после смерти – бледная и сухая, как лоб и щеки Неми. Кровь уже не обогревает ткани, не снабжает кислородом и не отправляет токсины для очистки в печень. Легкие размеренно шевелятся, имитируя дыхание. Люди, окружающие капрала, не осознают, что он наконец достиг своей цели. Все пространство, в котором они плавали будто рыбы, внезапно обрушилось и погасло, когда он убил Оскара Бенеша. – Еще нет, – беззвучно шепчу я. – Я еще могу что-то сделать. – Маркус! – кричит издалека Баллард. – Я принес тебе немного поесть и бутылку воды. Мы оставили тебя в покое, как ты хотел, но есть все-таки надо. Я киваю в знак того, что понимаю его слова. Зря он обо мне беспокоится – есть дела и поважнее, приказы, которые необходимо выполнить, пока наконец не минует судный день, в плену которого мы оказались. Кружащий над пустыней «сокол» зарегистрировал перемещения повстанцев – двести боевиков, а может, даже двести пятьдесят. Они едут на автомобилях, мотоциклах и квадроциклах. На дороге, ведущей в Кумиш, извивается длинная колонна. Мы ошибались, приняв первый отряд за группировку их армии, – это была лишь разведка. Усилием воли я сопротивляюсь Жюлю Котару, пытаясь привести в порядок мысли и напомнить себе, кто я, цепляясь этим хрупким якорем за собственную историю, за привычки и обычные слабости, за утраченные планы и мечты. Я стараюсь сделать все возможное, чтобы Маркус Трент перестал быть пустым звуком. – Спасибо, Крис, – с трудом отвечаю я. – О, ты способен говорить! – улыбается Баллард. – С голоду мы тебе сдохнуть точно не дадим. – Дай знать, если я понадоблюсь. Я только что понял, что мертвые тоже могут пригодиться живым – снабжать их запчастями, быть объектом научных исследований, защищать их от пуль или осколков. Мертвые вовсе не обязательно должны быть бесполезны. Они могут выручить своих товарищей в трудную минуту, поскольку больше не боятся смерти. И не совершат от страха ошибку. Я думаю об отце и матери, но больше об отце – мне даже удается вызвать его мысленный образ. Лицо, которое я помню с детства, и то исчерченное морщинами, которое я видел во время последнего визита. Я знаю, что он наверняка попытался бы понять, что здесь произошло, и знаю, что вряд ли бы ему это удалось. Для этого он должен был сам оказаться в пустыне, вдыхать ее металлический запах, услышать Эстер у себя в голове и попрощаться с очередными друзьями. Как и любой другой, он должен был умереть здесь вместе с нами. Моему отцу чертовски повезло – он принадлежит к поколению, которое не сражалось ни в одной войне. Ему не довелось испытать собственную смелость или проверить, способен ли он отличить зло от меньшего зла. Он прожил всю свою скромную жизнь, пребывая в невежестве, словно ребенок. Меня уже двадцать лет не волнует его мнение, и я не слушаю его советов, даже не могу разговаривать с ним нормально, без раздражения. И тем не менее мне не хотелось бы, чтобы в новостях, которые он страстно смотрит, диктор бархатным голосом говорил про солдат девятой роты, совершивших зверское убийство. Для него это было бы даже хуже, чем ворчанье матери. При этом сравнении я улыбаюсь и думаю о Неми. О том, как отец хотел увидеть ее фотографии и с нетерпением ждал возможности с ней познакомиться. Эта мысль уносит меня столь далеко, что я перестаю воспринимать окружающее. Глаза мои открыты, я слышу звуки и ощущаю запахи, но во всем этом никак не умещается Маркус Трент. Я снова парю в пустоте. Лейтенант Остин приходит ко мне сам и жестом отпускает сопровождавших его солдат. Я узнаю только Северина, но с ним были еще двое. Я воистину благодарен лейтенанту, поскольку не могу вынести вида живых людей. Чем их больше, тем более чужим я себя ощущаю и тем больше мне недостает Неми. Он садится напротив меня, глядя на несъеденные бутерброды и опрокинутую бутылку с водой. Опершись о стену медсанчасти, так же, как я опираюсь о модуль СМЗ, он не смотрит мне в лицо, не спрашивает о самочувствии – просто снимает шлем, опускает голову и молчит. Я мог бы поклясться, что Остин задремал, если бы он в конце концов не заговорил. – Нас окружили, Маркус. У нас нет шансов вырваться из ловушки. Сколько времени осталось до запуска корабля? – Двенадцать часов, господин лейтенант, – отвечаю я, глядя на часы. – Да, ты в самом деле говорил, что это произойдет в шесть, – кивает он. – Как думаешь, во время старта может случиться нечто, что могло бы нам помочь? – Вряд ли, господин лейтенант. Думаю, мы все погибнем. Мы, атакующие нас повстанцы и женщины с детьми. – В таком случае нужно с ними поговорить. Объяснить им ситуацию и попытаться хотя бы договориться, чтобы они пропустили колонну гражданских. Сумеешь пойти туда со мной и выступить в роли переводчика? – Если я еще в состоянии ходить, то да, – честно отвечаю я. – Похоже, они уже поставили минометы и готовятся к обстрелу. У нас не слишком много времени, капрал. – Думаю, господин лейтенант, мне следует пойти одному. К чему такой риск? Если с вами что-то случится, кто будет командовать обороной? Он подтягивает колени к подбородку и обхватывает их руками. Какое-то время мы оба молчим. – Соотношение наших сил и войск повстанцев – примерно один к десяти. Если нас атакуют, Маркус, уже не будет иметь никакого значения, кто станет командовать. Мы можем лишь попытаться убедить их отступить, и я не стану уклоняться от своего долга. Жду тебя у здания командования. Первым делом лейтенант ведет меня на крышу здания командования. Мы ложимся плашмя недалеко от пулеметного гнезда, которое обслуживают Усиль, Труман и Васс. У Петера оторван левый рукав кителя и перевязано плечо. Кивнув, он продолжает наблюдать. Над мешками с песком покачиваются маскировочная сетка и серый брезент.