Я лишь задумчиво киваю. Вера тут совершенно ни при чем. Маленький Бехрам медленно умирает. Мне хочется утешить Салтика, сказать ему, что нас окружает лишь сон и мы не можем сегодня друг с другом разговаривать, потому что на самом деле я давным-давно покончил с собой в Сигарде. Я поехал туда, чтобы совершить самоубийство в рамках закона, и мой план удался. Я сел в кресло в стерильной комнате, работники клиники девитализации «Омега» пристегнули меня ремнями и исполнили приговор, который я сам себе вынес. За всей процедурой наблюдала комиссия из пяти человек: инспектор ДКД, священник, представитель клиники, окружной судья и активист из правозащитной организации. Судью звали де Вильде. Он тридцать лет работал в Верховном военном трибунале и даже когда-то вынес смертный приговор за дезертирство. Как и Эстер, он не получал удовольствия от убийства, но не колебался, если требовалось убить. Даже в конце своей карьеры, работая на четверть ставки в окружном суде, де Вильде не испытывал угрызений совести. Он никогда не допустил бы, чтобы к смерти приговорили невиновного или ввели яд пациенту с нарушением процедур. Но в тот день он явно решил, что все прошло как следовало, и вечером, как обычно, удобно уселся в кресло напротив большого камина, потягивая двенадцатилетний виски, подарок от любимой дочери, и гладя по голове старую овчарку по имени Оскар. Но Салтику я всего этого не скажу, ибо откуда мне знать, как звали пса судьи де Вильде? Естественно, я понятия не имею, как звали гребаного пса. Если что-то мне и привиделось, так это история девитализации, история моей жизни. Может, когда-нибудь, в другой версии мира, в его триллионной итерации, я покончу с собой в Сигарде? Две с половиной тысячи лет назад Гераклит Эфесский предсказал, что Вселенная не имеет ни начала, ни конца. Гераклита называли непонятным в связи с трудностями постижения сути его трудов. Философ использовал аллегории и неточные выражения, писал о «живом огне», не желая, чтобы каждый глупец имел доступ к знаниям. К тому же в те времена люди еще не знали многих слов. Мы выходим за ворота, чтобы спокойно поговорить – сержант Голя, сержант Северин и мы с Усилем. Часовые из отделения Масталика пытаются возражать, но Борис Северин тут же ставит их по стойке «смирно». Мы проходим еще немного, в сторону двух пригорков, и останавливаемся на обочине. Голя достает сигареты. Воистину чертов парадокс – курить хочется сильнее именно сейчас, когда любое курево на вес золота. – Ну, так какова повестка дня? – наконец спрашивает Северин. – Парни, расскажите сержанту, что случилось, – говорит Голя. Я с легким отвращением рассказываю об утренней стычке между Бенешем и Гаусом. Естественно, приходится вспомнить и о событиях двухнедельной давности – о кошке с перебитым позвоночником, отчаянии Гауса и наших попытках его успокоить. Затем я возвращаюсь к событиям апреля, к наказанию Бенеша за издевательства над молодым солдатом. Усиль дополняет мой рассказ, подчеркивая, что как командир отделения он несет ответственность за происходившее с Хокке, но это никак не меняет того факта, что Оскар Бенеш получил по заслугам. – Значит, именно таков его повод мстить Гаусу? – уточняет Северин. – Совершенно верно, – отвечаю я. – Таков его повод мстить нескольким людям, включая меня. – Бенеш постоянно ко всем цепляется, – подытоживает Усиль. – В моем отделении только Труман с ним как-то справляется, но Юри вырос на улице, как и я. – Думаете, этот ублюдок действительно это сделал? – продолжает спрашивать сержант. – Понятия не имеем, – признаюсь я. – Но хватит и того, что Вим теперь ни о чем другом думать не может, только и ждет, как бы отплатить Бенешу. Похоже, он так мне до конца и не поверил. – Мне тоже так кажется, – кивает Голя. – К нашему, блядь, несчастью. – Бомба тикает, – криво усмехается Северин. – В таком случае нужно провести «управляемый взрыв». Вывезти их куда-нибудь и позволить подраться. Иначе они убьют друг друга на базе или, хуже того, пострадает кто-нибудь еще. Как думаешь? – обращается он к Голе. – Ну… я от этого не в восторге, – отвечает сержант. – Мало нам хлопот, так теперь еще и гладиаторские бои устраивать? – Успокойся, Ян! – Северин хлопает его по спине. – Немного развлечься никому не помешает. Оба в тяжелом весе, может выйти неплохая драка. Будешь судить, как бывший профессионал? – Да ты, блядь, с ума сошел! – Ну, тогда судить буду я. Возьмете меня с собой. Мы даже договариваемся о времени и месте встречи – во время караула отделения Усиля, за возвышенностью напротив базы. Нужно только попросить операторов дронов, чтобы какое-то время не летали над нами или, по крайней мере, держали язык за зубами. Норман не скрывает своего возмущения. Я первый раз вижу, чтобы нечто столь банальное так взволновало моего друга. У него не умещается в голове, как у нас могла возникнуть кретинская идея устроить драку. Он нервно грызет спичку. – А если кто-то погибнет?! – Мы этого не допустим. – Не допустите? Хватит того, чтобы у Бенеша оказался припрятан кусок проволоки, который он воткнет Гаусу в глаз. Или Гаус подберет камень и размозжит Бенешу затылок. Ты не думал о последствиях? – Это решение сержантов. У меня хватает забот и поважнее, Ларс, – раздраженно отвечаю я. – Не знал, что ты будешь так из-за этого переживать. – Ты не чувствуешь, Маркус, что пустыня нас выпотрошила? Ты в самом деле хочешь рисковать жизнью солдата из своего отделения вместо того, чтобы просто навести порядок? – Не я это придумал! – Но ты мог возразить, – со злостью говорит он, скребя себя по всему телу. Подозреваю, что пустынные блохи атаковали Ларса, когда он сидел в ночном карауле у ворот. Некоторые более подвержены укусам насекомых – может, их пот пахнет иначе, а может, кровь напоминает маленьким кровопийцам нектар. – Черт, ну и зудит. – Он стягивает футболку перед зданием медсанчасти. – Придется продезинфицироваться, к Инке я сейчас не пойду. – Пойду один. – Что за хрень, – бормочет он себе под нос. – В палатке у меня есть аэрозоль. Я захожу в медсанчасть без него. Немного разговариваю с Хансеном, спрашиваю про доктора Заубер – якобы она уже второй час сидит у капитана Бека. Я заглядываю в палату, где лежит Олаф Инка. Начальница медсанчасти велела перенести остальных пациентов в другие помещения. Олаф спокоен, можно даже сказать, напоминает труп. Он смотрит в окно остекленевшим взглядом, в котором не найти и следа каких-либо чувств. Я провожу рукой перед глазами больного. Он моргает и какое-то время видит меня, что-то шепчет запекшимися губами. Гильде и Хансену, вместо того, чтобы постоянно друг с другом ругаться, следовало бы дать ему воды или поставить капельницу. На тумбочке возле стены я нахожу бутылку теплой минералки. Инка присасывается к ней словно зверь и пьет маленькими глотками. По заросшему подбородку стекают струйки. – Ты пришел, – говорит он чуть громче. – Я пришел тебя навестить, Олаф, – слегка застигнутый врасплох, отвечаю я. – Как ты себя чувствуешь, старик? Помнишь, как меня зовут? – Я помнил твое имя, Маркус. Я знал и больше имен – это было нетрудно. – Но теперь не помнишь? – Теперь меня нет, ты же знаешь. Все обрушилось. – Что обрушилось, Олаф? – Ну… такое светлое вокруг. – Он удивленно смотрит на меня. – Ты же вроде видел? – Свет? – подсказываю я. – Все пространство, Маркус, в котором мы плавали, будто рыбы. Теперь его уже нет, оно обрушилось, когда я спал. Я открыл глаза, и все стало мертвым. В нем уже не было того тепла. Теперь мне нужны уколы и таблетки, чтобы говорить. Я знаю, что он оказался в петле, из которой мне его не вытащить. Ибо, возможно, я сам застрял в другой петле – несколько большей и не столь очевидной. И если Инка прав, если «все обрушилось», никто из нас не видит настоящего мира. Мы спим с открытыми глазами, и нам лишь снится эта война, день за днем. И мы просыпаемся, когда умираем. Может, для маленького Бехрама, Олафа и капрала Хейнце еще есть какая-то надежда? Суббота, 9 июля, 0.45 Электромагнитная волна, проходя сквозь тело, отдает ему часть энергии или подвергается преломлению и отражается тканями. Длинные волны с низкой частотой проходят сквозь тело почти без потерь, но микроволны теряют бо́льшую часть энергии на поверхностных тканях. Вода вызывает сильное затухание распространяющейся волны, из-за чего ткани с большим содержанием жидкости, такие как мышцы или кровь, поглощают энергию значительно сильнее, чем ткани с малым содержанием воды. Шестая информация: «Heart of Darkness» использует в военных целях автономные излучатели волн, соответствующих размерам атакуемого объекта. Волна проникает вглубь клеток с многих сторон, вызывая явление резонансного поглощения энергии. Резонансная частота для взрослого мужчины составляет от сорока семи до семидесяти семи мегагерц, в зависимости от того, изолирован он электрически или нет. Во время атаки с помощью микроволн из диапазона А значение поглощаемой энергии увеличивается от пяти до десяти раз в суставах, шее и ногах. Для головы, то есть в том числе для мозга и глаз, явление резонанса происходит при частотах из диапазона В, от трехсот пятидесяти до четырехсот мегагерц. Седьмая информация: френическое свечение имеет голубой цвет, но не является божественным сиянием. Эстер вспрыскивает в меня знания словно яд, блокируя защитные механизмы. Я не могу перестать ее слушать, не могу открыть глаза, не могу уйти с ночного урока. Следующей темой станет цель нашего пребывания на базе Дисторсия. В течение двух недель она готовила нас к познанию истины. До божественного откровения рукой подать. Я вываливаюсь из сна прямо в пропасть. Воет сирена, слышен грохот выстрелов. Петер запутался в штанах и, ругаясь, валится на пол. Я смотрю на часы – всего четверть второго. – Что происходит? – ошеломленно спрашиваю я. – Не знаю, блядь! Понятия не имею. – Где Адам и Ларс? Писклявая сирена на крыше склада сводит с ума. До сих пор она звучала только дважды – после взрыва «окулюса» и после сожжения дома в Палат-Горга, когда нас атаковали партизаны. Похоже, случилось нечто не менее серьезное. Парни из моего отделения выбегают наружу, где Норман уже выстраивает своих. В нашу сторону бежит сержант Голя. Мы дожидаемся Усиля. – Быстрее, господа! – кричит сержант. – У нас тут страшный бардак. Мы узнаём, что вся смена из взвода Северина оставила ворота и сбежала в пустыню. Они оглушили командира, капрала Масталика, и бесследно улетучились. Часовых, которые это заметили, только что обстрелял кто-то, притаившийся в темноте. – Убитые есть? – уточняет Норман.