«Ненависть к себе хуже всего, Маркус. Живые существа нуждаются в тепле и хотя бы в тени надежды. Ибо чем они без этого отличаются от роботов? С какой целью они ощущают боль и удовольствие? И почему человек не теряет умения чувствовать в детстве вместе с молочными зубами? Я знаю, что ты чувствуешь нечто большее, чем обожженную кожу и ненависть к себе. Я в этом уверена. И, пока я жива, есть шанс успокоить эту боль, пусть даже лишь на время. Ты можешь закрыть глаза и ощутить то тепло, которое я пытаюсь тебе дать. Можно говорить, что жизнь тяжела и уже лишена всякого смысла. Можно жаловаться на войну и решения командования. Но настоящий ад начинается тогда, когда ты лишен защиты перед злом, которую может тебе дать только другой человек. Ты должен это понять, Маркус. Ибо если ты перестанешь в это верить, я тоже лишусь веры. Я лишусь сил, чтобы ответить на вопрос: какого черта все это надо?!» «Именно так, Неми, – смутно думаю я. – Если бы я знал или хотя бы догадывался, какого черта мы вообще живем, мне было бы намного легче. Как же мне не хочется тебя подвести…» Пятница, 8 июля, 02.55 Сон никак не приходит, но заснуть в конце концов нужно, чтобы иметь хотя бы шанс на контакт с Эстер. Я мог бы выпросить у капитана Заубер снотворное, но после него та шлюха уж точно не пожелает со мной общаться. Я тупо смотрю на низ матраса, на котором спит Петер. Тело мое напряжено до предела – стоит пошевелиться, и кожа, мышцы, кости треснут за секунду. Мне ничего не остается, кроме как потеть и вращать глазами, а в голове проносятся десятки мыслей – о родителях, о сыне, о растраченном впустую прошлом и о будущем, которого нет. Я думаю о капрале Хейнце и капрале Дрейфусе. Что бы случилось, если бы партизаны распяли его на кресте у нас на глазах? Наверняка мы перебили бы их всех, не обращая внимания на потери, и осквернили бы их трупы. Но смогли бы мы вновь пережить те ярость и отчаяние, которые охватили нас на базе Эрде? Стали бы ломать стулья, как тогда, во время просмотра фильма о казни? Чья смерть страшнее всего и больше всего требует отмщения? Мы подобны мяснику-вегетарианцу. Шлюхе, которая влюбляется в каждого клиента. Поэту, который питает отвращение к словам и декламирует молчание. Мы столь же лишены смысла, как соломенная подстилка перед входом в хлев. Мысли отнюдь не веселые. Скорее они похожи на ту черную воду, которая переливается в голове, когда очень хочешь заснуть или воспринимаешь сон как обязанность и именно потому понимаешь, что для подобных радостей уже слишком поздно – ты будешь бодрствовать до рассвета. Наша смена на посту у ворот заканчивается в десять. Глаза чертовски зудят и закрываются сами, когда из-за возвышенности появляются три фигуры. Я выхожу на дорогу и смотрю в бинокль: те о чем-то долго разговаривают, размахивая руками, а потом двое садятся в тени пригорка, третий же направляется дальше, в сторону Дисторсии. Водяная Блоха и Гаус сжимают приклады пулеметов по обе стороны поста, а я киваю Пуричу, чтобы тот поднял задницу и встал рядом со мной у первого заграждения. – Это Хавар Салтик, – говорит Даниэль, когда мужчина подходит на расстояние в двадцать метров. – Староста из Кумиша. – Точно? – Соттер показывал мне фото, которые он сделал во время патруля. У этого типа характерный шрам на щеке и лбу. И видна разорванная бровь. – Нам нельзя идти к нему вдвоем. Как думаешь, сумеешь с ним поговорить? – Если он говорит по-ремаркски – наверняка. Мы приказываем ему остановиться перед бетонной крестовиной. Пурич подходит к нашему гостю, чтобы его обыскать. Они о чем-то разговаривают, энергично жестикулируя. Выясняется, что староста селения пришел просить нас освободить жителя Кумиша, одного из водителей, схваченных в окрестностях Отортена. Я докладываю об этом лейтенанту Остину, который сегодня исполняет обязанности дежурного офицера. Через несколько минут появляются лейтенант Мерстрем и жилистый Фрэнки, старый «спец», чем-то похожий на чудовище Франкенштейна. У меня возникает мысль, что Салтик при его виде обделается в штаны, но тот отважно держится, пока спецназовец надевает ему на голову черный мешок, похожий на чехол для мотоциклетного шлема, хотя наверняка не столь просвечивающий. Никто из гражданских не вправе видеть, что находится за стенами базы. В воротах появляется Усиль со своими солдатами. С тех пор как Олаф Инка угодил в медсанчасть, его смена укомплектована не полностью и четверо солдат вынуждены выполнять задачи всего отделения – один пойдет в кабину «Кавказа», двое к пулеметам, а командир займет позицию в одном из гнезд. – Что это за черномазый? – спрашивает Усиль, зевая во весь рот. Я коротко рассказываю, кто этот жилистый армай и о чем он нас только что попросил. Поскольку парни из четвертого отделения появились раньше, я могу пойти следом за Мерстремом в здание командования. По дороге встречаю Бенеша. Он таращится на меня, словно бык, с холодной яростью на физиономии. Возможно, он сплюнул бы под ноги или сделал еще какую-нибудь глупость, если бы между нами не встал Гаус, глядя на этого скота сверху. Раздается злобное сопение. – У тебя что, астма, уебок сраный? – шепчет Гаус. – Успокойся, Вим. – Я трогаю его за плечо. – Не трогай говно на службе. – Это я угондошил твою кошатину, мой сладенький, – так же шепотом отвечает Бенеш. – Ломом по хребтине – и пиздец. Я чувствую, как Гаус внезапно застывает, словно в эпилептическом припадке, и напрягается как струна. Лишь в последнюю долю секунды я успеваю оттащить его в сторону. – Он все врет, Вим. Не поддавайся на провокацию. – Откуда ты знаешь? – спрашивает тот сквозь зубы. – Сержант Крелл видел, как все произошло. Стерву сбила машина. Я специально выбираю Крелла – вряд ли будет легко его о чем-либо расспросить. – Почему ты мне не сказал, Маркус? – Не хотел лишний раз напоминать. – Я делаю глубокий вдох и выдох. – Ты же знаешь, какая была Стерва – недоверчивая и быстрая как стрела. Этот кабан в жизни бы ее не поймал. Она перебегала дорогу и попала под грузовик с щебнем. – Точно? – сомневается Гаус. – Точно, старик. Бенеш врет и не краснеет, чтобы тебя спровоцировать. – Он уже труп, поверь, – твердит Вим, тряся головой. – Разделаешься с ним позже, обещаю. А теперь успокойся, сейчас не самый подходящий момент. Если бы Вим бросился перед воротами на Бенеша, тот мог бы применить оружие и безнаказанно пристрелить Гауса. Я только что сдал пост Усилю, и теперь там несет службу его отделение. Только глупец или полный безумец решился бы напасть на часового. Водяная Блоха и Баллард хлопают Гауса по спине, охотно подтверждая мою ложь. Тот перестает метаться, лишь время от времени повторяя: «Не прощу этому хряку». Я лично не возражал бы, если бы этой же ночью он забил Бенеша насмерть и закопал в песке – всем стало бы только лучше. Кто-то мог бы даже спросить, почему такие люди, как Хейнце или Дрейфус, умирают, а такие, как Бенеш, продолжают ходить по земле, провоцируя других. Подобный вопрос лишь доказывал бы серьезную наивность и искривление мозгов у того, кто его задал. Мне нужно спешить – лейтенант Мерстрем уже скрывается в дверях здания. В самом деле, весьма странно понимать слова, произнесенные на чужом языке. Понимать их все лучше, видеть второй слой смыслов и вплетенные во фразы чувства – злость, решимость и едва скрываемую гордость армая. Меня допустили к разговору лейтенанта Остина с Хаваром Салтиком, чем я жадно пользуюсь. Но пока что он лишь повторяет свою просьбу, пытаясь убедить «господина офицера», что его сосед не причинил никому вреда. Все они, все их селение, – жертвы этой войны, может, даже в большей степени, чем мы. Неми сидит рядом с Остином, шепча ему на ухо, что сказал староста, и лишь иногда задает вопросы. Я перевожу все стоящему у стены сержанту. – Они – жертвы? – возмущается Голя. – Гребаные коллаборационисты! – Те из Палат-Горга – наверняка. – Они все одинаковые, Маркус. Стоит на мгновение отвлечься, и они всадят тебе нож в спину, а потом еще дважды провернут. Возвращается лейтенант Мерстрем с майором Вилмотсом и капитаном Беком. Становится по-настоящему тесно, так что капитан предлагает всем выйти, кроме офицеров, а также Неми и меня. Он объясняет Вилмотсу, что я знаю армайский и могу пригодиться. Хорошо, что ему об этом уже известно. Майор смотрит на меня холодным испытующим взглядом. Командир роты явно пришел с готовым решением в голове, поскольку разговор длится недолго. За освобождение жителя Кумиша он требует полного сотрудничества, информирования обо всем, что происходит в окрестностях, и готовности принимать наши патрули, пусть даже ежедневно. Староста, не колеблясь, соглашается. Вилмотс тоже не возражает, но как бы между делом добавляет, что нас интересует история холма Отортен. Салтик пристально на него смотрит, а затем опускает взгляд. – Я не смел спросить… но нет ли у вас тут врача? – тихо говорит он. – Да, у нас есть медицинский пункт, – отвечает капитан Бек устами Неми. – Иногда из-за холма в нашем селении болеют люди. Болеют, а потом умирают. Или полностью сходят с ума, как тот человек, которого вы встретили в апреле. – Он на мгновение замолкает. – Вас наверняка удивляет, почему мы отсюда не сбежали. Многие бы так поступили, но здесь наш дом, к тому же холм чаще нас защищает, чем ранит. Повстанцы и прочие нехорошие люди не заходят в Кумиш, разве что в крайнем случае. – Кто-то болен? Ему нужен врач? – спрашивает Бек. – Мой внук, Бехрам, болен с воскресенья. Сперва мы думали, что это какая-то обычная болезнь, но вчера он перестал узнавать свою мать. Я чувствую, как у меня по коже бегут мурашки. – Подождите немного, я поговорю с начальницей медсанчасти, – говорит Бек. Одновременно Вилмотс официально обращается к Мерстрему: – Лейтенант, подготовьте пленного. Разрешаю его освободить. Неми ненадолго нас покидает – ей нужно в туалет. Капитан объявляет перерыв. В комнате вместе с седым армаем остается только лейтенант Остин, который просматривает лежащий перед ним журнал, и я, подпирающий спиной жестяной подоконник. Окно плотно закрыто толстой упаковочной бумагой, жесть злобно впивается в бедро. Хавар Салтик поворачивается на стуле и смотрит на меня. – Вы ведь понимаете, что я говорю, да? – Да, понимаю, – отвечаю я с диким акцентом, как когда-то капитан Ахари. – Вы знаете, что старик не лжет. Вы мне верите.