Я не хочу устраивать скандал, а может, во мне еще теплится надежда, что усилия, которые мы предприняли с Крисом и Адамом, принесут хоть какие-то плоды. Может, где-то среди пустой болтовни найдется нечто, благодаря чему я спасу несколько человек или хотя бы пойму, что ждет нас в Ремарке. Кивнув, я даю понять санитару, что хотел бы еще остаться. – Скажите мне правду, – говорит Вайнхаус, когда за санитаром закрывается дверь. – Что с вами случилось в пустыне? Я стараюсь выдержать его взгляд. Теперь он полностью сосредоточен и анализирует каждый мой жест. – Я никому об этом не рассказываю. – Психически больной – лучший исповедник, господин Трент. Даже если он нарушит тайну исповеди, никто ему не поверит. – Ладно! Меня тоже поразило вспышкой! Это случилось во время патруля в селении Кумиш. – Я вижу, что физик морщится, услышав знакомое название. – Двое моих товарищей умерли, а один превратился в живой труп. Я как-то очухался, но с тех пор слышу в голове механический голос. – Ее зовут Эстер? Меня пробирает дрожь, перед глазами вспыхивает голубой свет и тут же гаснет. – Откуда вы знаете, черт побери?! – Прежде чем я отвечу, признайтесь – у вас есть что-нибудь металлическое в голове? – Да. – Язык внезапно отказывается мне повиноваться. – У меня вживлен электрод, оставшийся после процедуры ГСМ. – Не знаю, что это за процедура, но неважно. Думаю, электрод помог Эстер установить с вами связь. Металлический элемент посредством колебаний передавал импульсы прямо в мозг, вследствие чего возникают постоянные видения, накладывающиеся на воспринимаемые позднее раздражители. Я подвергался воздействию резонанса много недель, и потому механический голос продолжает звучать и сейчас, по несколько раз в день. Даже после стольких лет я не могу обрести покоя. Наступает неловкая тишина. Вайнхаус стучит пальцами по столу. – Почему вы оказались здесь? – Я пытался покончить с собой, господин Трент, из-за того, что слышал голос, которого не слышали другие. Думаю, это достаточная причина. У меня диагностировали параноидальную шизофрению. Нейролептики, к счастью, ослабляют мои галлюцинации, которые, по сути, являются лишь кошмарными воспоминаниями. – Эстер говорила вам, что находится в пустыне Саладх? – наконец задаю я фундаментальный вопрос. – Вы ведь догадываетесь, да? – Голос его полон грусти. – Глубоко под землей находится огромный объект, происхождение которого нам неизвестно. Он пытается связаться с нами, но Эстер, которую мы оба слышали, всего лишь слабое его проявление, нечто вроде голосового интерфейса. Из-за помех трудно было соединить обрывки разговоров воедино. Я понял лишь, что в окрестностях Отортена может наступить коллапс пространства-времени, если произойдет снижение уровня потенциала поля Хиггса для энергии вакуума. – И что может привести к подобному катаклизму? – Господин Трент, я не в силах этого понять. А когда мне начинает казаться, что я уже начинаю понимать причину, меня парализует страх. Это нечто, противоречащее официальной науке и всему, во что я всегда верил, нечто чуждое. Когда снова окажетесь в пустыне, спросите об этом Эстер. Возможно, электрод окажется лучшим приемником, чем металлическая пластинка. Если вам повезет и вы останетесь в живых, вернитесь, пожалуйста, сюда и расскажите, что вам удалось узнать. Можете мне это обещать? – Обещаю, – механически отвечаю я. – Обещаю, что побываю у вас. Я медленно иду в сторону парковки, не имея ни малейшего понятия, что сказать моим товарищам. Пятница, 17 июня, 09.30 Город Рамма, Центральная провинция, Республика Рамма В спальне темно. Я слышу вибрацию коммуникатора, но у меня нет сил повернуться на кровати и протянуть руку. После посещения Града я разваливаюсь на куски. Такое впечатление, будто у меня пылает мозг, а на шее затягивается петля. Я боюсь выйти на улицу, не навещаю отца. Внезапные приступы паники длятся порой по несколько часов. Адам и Крис были разочарованы. Вернер хотел пойти на отделение и лично поговорить с физиком, но Баллард выбил ему эту мысль из головы, наверняка подсознательно чувствуя, что ничего другого он бы не добился. Крис сказал, что мы спокойно подождем, пока все не сложится воедино, – в конце концов, у нас куча времени. «З-з-з-з-з-з-з!» – снова подает голос коммуникатор. Я пытаюсь найти его в полумраке. Звук доносится с тумбочки, на которую я бросил одежду. Вчера я слишком много выпил, опустившись до теплой водки. В конце концов мне удается откопать аппарат из-под груды грязных шмоток, и я мгновенно трезвею. – Неми? – Привет, Маркус! Я уже боялась, что ты не ответишь. – Господи, как хорошо тебя слышно! Почему ты не звонила? – кричу я словно мальчишка. – Выполняла задание. Неделю назад я отдала свои вещи на хранение, и мне запретили контакты с внешним миром, но все уже закончилось. Я позвонила сразу же, как только мне разрешили. – Я чувствую, как она улыбается по ту сторону. – А что у тебя? – Погоди, Неми. Ты вернулась на базу Эрде? – Нет, я еще в Кентавре. Через несколько дней увидимся. Я ощущаю легкий укол в сердце. – То есть решение принято? Ты летишь туда же, куда и мы? – Да, но не с вами, а чуть позже – с Вилмотсом и его людьми. – В самом деле? – Да, Маркус, и это очень странно. Но, знаешь, они ничего не говорят. Собственно, о полете я узнала случайно. Не беспокойся, все будет хорошо. Как такое может быть? Неми утешает меня, словно какого-то кретина, просит, чтобы я не беспокоился. У меня горят щеки от стыда, что я довел себя до такого состояния. Хотя связь с Раммой стоит целое состояние, я прошу Неми немного подождать, бегу в ванную, умываю лицо холодной водой и лишь после рассказываю о своем отпуске. Разговор наш выглядит странно – она не может мне рассказать, чем занималась на базе Кентавр, а я не могу говорить по телефону про Палавию и Град. Но самое главное – после стольких дней мы наконец слышим друг друга. В такой ситуации можно получать удовольствие даже от цитирования поваренной книги – аж теплые слезы подступают к глазам. Не важны ни слова, ни тема разговора. Когда мы заканчиваем, я чувствую себя совершенно иначе. Принимаю душ, готовлю себе одежду на завтра, проверяю счета в Синете, а потом звоню отцу, чтобы договориться насчет ужина. Я спрашиваю, чего ему хочется, и быстро покупаю все необходимое. Сегодня я приготовлю ему макароны с томатным соусом, оливками и базиликом, которые он обожает. Приготовлю это самое простое в мире блюдо, чтобы вознаградить старика за несколько дней одиночества. Отец задумчиво накручивает спагетти на вилку, медленно пережевывая каждый кусок, как будто у него нет аппетита. Он сидит напротив меня и кивает, погруженный в свои мысли. – Значит, завтра уезжаешь, сынок? – Да, папа. Завтра в полдень я еду на аэродром. Военный самолет заберет меня в Бильден, а оттуда мы уже летим прямо в Харман. – Как быстро бежит время, – говорит он. – Кажется, будто ты только что приехал. Я чувствую горечь во рту и в конце концов отодвигаю тарелку. – Прости, что не смог побыть с тобой подольше. Я не мог, правда не мог. – Не извиняйся, Маркус. Я ждал, пока ты не придешь в себя и сам мне не позвонишь. Не хотелось тебя беспокоить. – Он дотрагивается сморщенными пальцами до моей руки. – Я и так счастлив, что мы смогли увидеться. – Я тоже, папа. – Я смотрю в его бледные глаза. – Я не думал, что нас отпустят в отпуск раньше середины миссии. Еще в мае об этом не было и речи. – Вот видишь, судьба к нам благосклонна. Подобные сюрпризы особенно приятны. Мне не хочется говорить, почему нам дали отпуск, – отец лишь стал бы зря волноваться. – Знаешь, я недавно вспоминал, как ты учил меня плавать. – Да? – широко улыбается он. – Ну и давно же это было. Кажется, тем жарким летом по окончании второго класса? – Нет, папа, точно после первого. Я помню, потому что ты купил мне тогда на день рождения голубой велосипед. Вдоль озера Грени шла длинная асфальтовая дорожка, и я целыми днями катался по ней как сумасшедший, пока тебе не пришла в голову идея научить меня плавать, и я страшно злился из-за того, что не мог ездить на велосипеде. – А воды ты боялся как огня. Орал как резаный. – Да, помню. Тогда еще прибежала мама и кричала, что ты меня утопишь. – Мама всегда преувеличивала, – говорит отец. – А ты быстро сообразил, что к чему. Я очень тобой гордился. Мы сидим вместе до позднего вечера и смотрим фильмы из древних файлов, которые отец хранит в столь же древнем облаке. Мне приходится еще раз пережить свой двенадцатый день рождения, выпускной вечер и свадьбу с Ниной. До отца наконец доходит, что последнее воспоминание может быть для меня не слишком приятным, и он выключает компьютер. Сегодня, однако, я позволил бы ему что угодно. Он имеет на это право. И вместе с тем я задумываюсь, не видимся ли мы в последний раз. Когда в январе я ехал в Ремарк, у меня тоже было предчувствие, что я не вернусь. Но ведь теперь я здесь, сижу в родительской гостиной и пью чай из желто-черной кружки. Вот только можно ли это назвать возвращением? Когда я наконец встаю и обуваюсь, отец крепко, со всей силы, обнимает меня и просит, чтобы я был осторожен и думал о будущем. Дело даже не в нем с мамой, но, может, я все же найду когда-нибудь Томаса и буду ему нужен. Может, когда-нибудь научу его плавать в слегка мутной от ила воде. – Сынок, знаешь, что самое важное в жизни? – спрашивает он в дверях. – Что, папа? – Я не скрываю удивления. – Важнее всего сама жизнь. – Снова его характерная улыбка. – После стольких лет, вопреки всем идеалистам, чьи книги я прочитал, смею утверждать, что лучше жить как попало, чем умереть выдающейся смертью. Тебе вовсе не обязательно быть героем. – Запомню. До свидания, папа!