Вторник, 14 июня, 11.15 Град, Центральная провинция, Республика Рамма За несколько километров до больницы нам приходится остановиться на обочине. Вчерашнее возлияние с Адамом изгнало из моего желудка съеденную на завтрак яичницу. Пока я блюю под огромным деревом, Баллард и Вернер обмениваются шуточками возле машины. У меня трещит голова, ноги дрожат от усталости, а мир вокруг вертится будто чертово колесо. Хорошо еще, что в автомобильном бардачке нашлись обезболивающие таблетки. Нет на земле более глупого зверя, чем человек. – Здорово же ты набрался, – говорит Крис. – Сегодня я ни на что не годен. – Придется как-то собраться. – Он бросает взгляд на экран навигатора. – Сейчас будем на месте. Мы подъезжаем к воротам клиники. Баллард берет парковочный билет, и мы кружим по площади, ища место в тени. Найдя его где-то на краю парковки, направляемся к главному входу, до которого несколько сотен метров. Комплекс огромен – десятка полтора четырехэтажных зданий, разбросанных на территории парка. Глядя на них, можно подумать, будто половина населения сидит в психушке. Не обязательно та, что следовало бы, но тем не менее. Перед нами раздвигаются стеклянные двери, и мы входим в прохладное нутро. В главном холле ходит туда-сюда персонал в голубой форме. На диванах у стен, похоже, ждут визита несколько пациентов. За стойкой сидит женщина лет пятидесяти, с дежурной улыбкой на лице. – Здравствуйте, – говорит Крис. – Мы хотели бы навестить знакомого, который лечится в вашей больнице. Его зовут Бернард Вайнхаус. – Да, конечно. – Женщина вводит фамилию в компьютер. – Господин Вайнхаус находится в корпусе «С». Налево от выхода и дальше по указателям. – Большое вам спасибо. Нам нужно оставить свои документы? – Нет, просто запишитесь на отделении в реестр. Но вам следует знать, что всем вместе вам туда нельзя. – Как это? – спрашивает Адам. – Не понимаю. – По нашим правилам, на отделениях для тяжелобольных пациента может навещать одновременно только один человек. Чтобы не нарушать тишину и не подвергать стрессу других пациентов. – И ничего с этим не поделать? – уточняет Крис. – Увы, персоналу даны соответствующие указания, и вас на отделение не пропустят. Если хотите, можете войти по одному, с интервалом не менее часа. – Заебись! – вырывается у Вернера. – Прошу прощения за товарища, – примирительным тоном говорит Баллард. – Мы приехали издалека и не знали. Может, как-нибудь договоримся? С лица администраторши исчезает улыбка. – Нет, господа, мы не договоримся. А если персонал сочтет нужным, вас могут вообще не пустить. В рабочие дни посещение зависит от усмотрения медсестер. Мы выходим и останавливаемся на ступенях. Баллард угощает меня сигаретой. Вернер тихо ругается и сплевывает на тротуар. Ситуация, может, и не патовая, но немилосердно нас бесит. – И что будем делать? – прерываю я невыносимую тишину. – Тебе придется пойти туда и поговорить с пациентом. А мы подождем в машине. – Что ты несешь, Крис? Сам же видишь – я едва на ногах держусь. – Справишься. Это твое расследование, и это тебя поразило в Кумише. Если кто-то и поймет этого человека, то только ты, Маркус. У вас, так сказать, есть нечто общее. – Кто бы знал, – говорю я, опираясь о стену. – Мы с Адамом пойдем на парковку и подождем тебя. Давай, иди в отделение, пока та баба не позвонила и не устроила нам какое-нибудь говно. – Удачи! – машет рукой Вернер. Я направляюсь к корпусу «С» с таким чувством, будто меня собираются там запереть. Звоню в дверь. Открывает высокий санитар с веснушками на лице, который велит мне записаться в тетрадь, спрашивает о степени родства, делает короткую заметку и просит соблюдать тишину. Он проверяет содержимое пакета, который я взял с собой: внутри сладости, растворимый кофе и электронная головоломка. Ничего лучшего в качестве подарка мы не придумали. Затем мы идем по коридору, по которому бродят одурманенные лекарствами пациенты. Врач, которого мы встречаем за поворотом, испытующе смотрит на меня. Санитар открывает дверь небольшого клуба. – Сейчас я приведу господина Бернарда. Но предупреждаю, что сегодня у него не самый лучший день, так что прошу его долго не утомлять. – Конечно. Оставшись один, я от нечего делать разглядываю картины на стенах, нарисованные пациентами в процессе лечения или в свободное время, чтобы чем-то заполнить пустоту. Черный рот на окровавленном лице, деревья из конфет, радужная трава и летающие в воздухе дети, большой золотой дракон. Одно лишь сидение тут месяцами может довести человека до безумия. Я нервно поворачиваюсь, увидев входящего в комнату седого худощавого мужчину. Возраст его трудно определить – ему с тем же успехом может быть как сорок с небольшим, так и шестьдесят лет. Он садится за самый дальний стол и смотрит прямо перед собой, словно пронизывая взглядом стену. Поколебавшись, я занимаю место напротив, представляюсь и кладу пакет на стол. – Это с вами я вчера разговаривал? – спрашивает Вайнхаус. – Да, – коротко отвечаю я, чтобы не усложнять ситуацию. – Хотя нет, я разговаривал не с вами. – Лишь теперь он устремляет взгляд на меня. – У вас другой голос. – Да, прошу прощения за неточность. Вы говорили с моим товарищем, но мы решили, что с вами буду беседовать я. Мы оба солдаты и служим на юге Ремарка, недалеко от того места, где вы когда-то работали. Я хотел с вами встретиться, потому что нас скоро переводят в пустыню Саладх, еще ближе к холму Отортен. По его лицу пробегает болезненная гримаса. – Не упоминайте, пожалуйста, это название, – тихо говорит он. – И вообще никаких названий, от которых воняет горелым мясом. Я лишь молча киваю. Все это звучит несколько иначе, чем рассказывал Вернер, – видимо, у этого человека сегодня и впрямь весьма скверный день. – Я доктор физики, меня зовут Бернард Вайнхаус. Фамилию я унаследовал от отца, который родом из Нью-Йорка. Он эмигрировал в Рамму, не в силах вынести новых законов в американских университетах и тамошнего чертова лицемерия. Я понятия не имею, о чем он говорит, но на всякий случай снова киваю. – Что вас, собственно, ко мне привело? – помедлив, спрашивает он. – Как я уже говорил, моя рота будет дислоцироваться недалеко от того места, где вы работали вместе с профессором Мейером. Мы подозреваем, что это опасный регион, и потому мне хотелось бы что-нибудь о нем узнать. – Почему вы так считаете? – Мы наблюдали там некоторые явления, вероятно электрические разряды. В результате поражения ими погибли или получили тяжелые повреждения несколько солдат. Я слышал также о других аномалиях и об исчезновениях людей. Наше командование не учитывает данный факт при принятии решений. У меня такое впечатление, будто мы лезем прямо в ловушку. – Я размышляю, сколько еще можно ему рассказать. – Господин доктор, если эти воспоминания для вас слишком болезненны, я не хотел бы вас мучить. Но от того, что я выясню, может зависеть жизнь многих людей. – Скольких, господин Трент? – Около ста, – машинально отвечаю я. – Это слишком мало. Он встает из-за стола и подходит к зарешеченному окну. Снаружи светит яркое солнце, но Бернард Вайнхаус смотрит прямо на его диск, даже не щурясь. Я начинаю подозревать, что он слеп или намного безумнее, чем мы предполагали. – Почему слишком мало? – Слишком мало, чтобы спасти мир, – усмехается он. – Выньте из пакета кофе, а остальное заберите. Сладкого я не люблю, а ту фантастическую игрушку наверняка кто-нибудь украдет или сломает. Предпочитаю не привыкать. Он никак не может видеть, что внутри, – пакет сделан из непрозрачной пленки. Но я тут же понимаю, что санитар проверял его содержимое и мог сообщить пациенту по дороге к клубу, что его ждут подарки. Я послушно исполняю просьбу, чувствуя, как между лопаток стекают струйки пота. – Профессор Мейер был гением, – говорит Вайнхаус. – Профессора нет в живых? – Я не знаю, что с ним стало, господин Трент, и меня это мало волнует, – не слишком вежливо отвечает он, и я уже почти уверен, что Адам разговаривал вчера с его другим «я». – Из происходящих в пустыне явлений, в том числе электромагнитных возмущений, Мейер сделал верные выводы. Он начал искать частицы, которые ведут себя иначе, чем от них ожидают. Для исследований использовал скрытый под поверхностью земли водоем, а также заказал в Японии самые мощные детекторы и подтвердил опытным путем наличие левосторонних нейтрино. Но позже он застрял на месте и запутался в расчетах, после чего пригласил к сотрудничеству коллег по профессии. – И вы нашли причину? – Да, нашел, но не благодаря знаниям или разуму. У слова «разум» кислый привкус, и я его не люблю. Здесь, над левым ухом, – Вайнхаус дотрагивается до лысого участка на голове, – у меня вставлена металлическая пластинка. В молодости со мной произошел несчастный случай, и хирурги восстановили фрагмент черепа. Именно этот фрагмент ответствен за то, что я узнал правду о причине исследуемых явлений. – Хотите сказать, что благодаря кусочку металла на вас снизошло откровение?! – Я ничего не хочу, господин Трент, за исключением тишины у себя в голове. – Он опирает стул о крышку стола таким образом, что тот может соскользнуть и упасть на пол. – Вот пример неустойчивого состояния. Сила притяжения Земли приводит к тому, что стул «хочет» опрокинуться, но стол отважно этому препятствует. Если бы на эту систему ничто не влияло, она могла бы оставаться в таком состоянии целую вечность. А теперь представьте, что в подобном состоянии находится вся Вселенная. Она долго остывала и преображалась, пока ее базовый материал не достиг метаустойчивости. Однако, воздействуя на поле Хиггса с энергией, превосходящей сто миллиардов гигаэлектронвольт, можно вызвать локальный распад вакуума. Пузырь будет расширяться со скоростью света, и через полтора десятка миллиардов лет наше пространство-время перестанет существовать. – Ужасающая картина, – не слишком убежденно говорю я. – И как вы к этому пришли? – Я уже объяснял – благодаря дырке в виске. Точнее, благодаря тому, что врачи залатали ее металлической пластинкой. Разговор с сумасшедшим лишен всякого смысла. К счастью, в дверях появляется знакомый санитар и спрашивает, всё ли в порядке, показывая при этом на часы. Я вскакиваю, собираясь поблагодарить за визит и направиться к выходу, но Бернард Вайнхаус просит еще пять минут, торжественно обещая, что потом проводит меня до дежурки.