– Оставь, Маркус! – хватает меня за руку отец. – Но, папа, у тебя из-за этого пятна будет полно проблем. Мама тебе житья не даст. – Мамы здесь нет, – с некоторым удовлетворением в голосе говорит он. – Так что можем наконец делать, что заблагорассудится. – Слова его звучат настолько неуместно, я даже раскрываю рот от удивления. – Лучше расскажи, как там. Все, что захочешь. Мне интересно, каковы из себя эти ремарцы. И про свою девушку и товарищей тоже. Вам очень тяжело, когда вы идете в патруль? – Сложно объяснить, папа. Даже не знаю, с чего начать. – Догадываюсь, сынок. Но рассказывай – хотя бы послушаю твой голос. Каждый, с кем я говорю, спрашивает, как там. А я отвечаю общими фразами, что там жарко и немного дико, что жители Ремарка крикливы, но даже в чем-то симпатичны, и что они неистово сражаются друг с другом, а мы не даем им друг друга перерезать. В подробности не вдаюсь, чтобы не вызывать в памяти затаившиеся в мозгу картины. Но сейчас все иначе. Я стараюсь, чтобы отец увидел горы мусора у дороги, услышал доносящееся из храма Аполлона пение, почувствовал запах пряностей, пустыни и городского рынка. Я рассказываю о похищении мэра Хармана и нашей спасательной операции, когда мы пробивались сквозь стены. Я говорю о резне служительниц храма, о разъяренной толпе перед мэрией, которая хотела завладеть запасами со склада, и об убийстве Джошуа Кальмана в доме двоюродного брата Гарсии. Повествование выглядит довольно сбивчивым, но отец внимательно слушает и не задает глупых вопросов. Он просит лишь, чтобы я показал ему фотографии. В коммуникаторе у меня их не слишком много – военный репортер из меня никакой, и за полгода я сделал меньше полусотни снимков. На некоторых улицы Хармана и случайные прохожие, но на большинстве – мои товарищи по взводу и Неми. Я показываю отцу грубо отесанное лицо Гауса, сосредоточенного Водяную Блоху с автоматом в руках и вывалившего язык Усиля, которого я попросил улыбнуться. На фотографии, которой я горжусь, отражается в очках Нормана заходящее солнце. На других мы стоим группой на фоне запыленного «скорпиона», на фоне входа в казарму и еще в нескольких местах. Но больше всего отца интересуют фото девушки. Он просматривает их по несколько раз, повторяя вслух, что она очень красивая и он не может дождаться, когда наконец с ней познакомится. После ужина отец пытается уговорить меня остаться. Он хочет постелить в моей старой комнате и бежит к шкафу за одеялом. С тех пор как отсюда уехал, я не слишком хорошо себя чувствую, ночуя у родителей. Черное извилистое прошлое хватает меня за горло. – Ты же знаешь, я не люблю быть один дома, – с разоружающей искренностью признается отец. – Самое лучшее – когда я с чем-нибудь ковыряюсь, а кто-то близкий сидит за стеной. – Знаю, папа, но я не могу остаться ночевать. Мне нужен покой, надо отдохнуть. – Понимаю, – слегка разочарованно отвечает он. – Не буду тебя задерживать. – Завтра я снова зайду. Пойдем к тете Белле на обед. – Хорошо, сынок. Хорошо. От дома родителей до моей холостяцкой квартиры неполных два часа пешком. Вечер теплый, так что я не ловлю такси и не сажусь в трамвай. Медленно иду, вдыхая запах города, а по спине ползут мурашки. Никогда не думал, что аромат выхлопных газов и разогретого асфальта может казаться приятным. Дома я включаю компьютер, чтобы найти информацию о пустыне Саладх. Мое подключение к Синету намного лучше, чем то публичное дерьмо, которым мы пользуемся на базе, – оно быстрее и не ограничено фильтрами. Я насилую поисковик ключевыми словами, какие только приходят мне в голову, перехожу от профессора Мейера к базе Дисторсия, холму Отортен и Кумишу, но ничего осмысленного мне не попадается. Усталый и разочарованный, я наконец ложусь в постель и тотчас же проваливаюсь в голубизну, между одной мыслью и другой. Воскресенье, 12 июля, 03.00 Сон этот возвращается каждую ночь, хотя часто ускользает из памяти: он снится в первой фазе быстрого сна, а затем его затирает пустота. Но внезапно проснувшись под утро и видя красные цифры часов возле кровати, я помню, что лежал на полу сельской школы, глядя на своего товарища по отделению и отчетливо видя, как по его лицу скачут электрические разряды, а вытаращенные, словно у загнанного зверя, глаза пытаются отыскать меня взглядом. Я видел, Эстер, механическая сука, как по его лицу скачут электрические разряды. Пропотевшая простыня превратилась в кокон. С отвращением отбросив ее в сторону, я выхожу на балкон и сажусь в плетеное кресло. В темноте светится огонек сигареты. В остатках засохших растений в горшках шелестит ветер, охлаждая воспаленный лоб. Следовало бы поручить поиски сына профессионалу – юристу или детективу. Наверняка это не такая уж сложная задача, но мне не хватит времени, да и, похоже, смелости, чтобы сейчас туда пойти, даже если все получится. Намного легче вернуться в Харман, поехать в пустыню и умереть. У меня вдруг мелькает мысль, что мечты – для трусов. Смельчаки не тратят времени на мечты – у смельчаков есть планы. В торговом центре царит обычная для выходных сутолока. Я жалею, что сюда пришел, едва пройдя через вращающуюся дверь. Громкая музыка, разноцветные витрины и шум висящих в воздухе разговоров утомляют и выводят из равновесия. В одном из проходов стоит клоун в оранжевом парике и с большим красным носом, который вручает детям шарики на веревочке, агитируя родителей делать покупки. Торговый центр отмечает пятилетие своей деятельности. А перед моим мысленным взором стоит девочка из района Эрде, которая держит розовый шарик и стережет тело убитой «клещами» матери. Скрежеща зубами, я захожу в магазин электроники, чтобы найти беспроводные наушники, которые можно подключить к коммуникатору. Старые постоянно зацепляются обо что-нибудь проводом, к тому же он опасно изогнулся возле разъема. После долгого блуждания между полок я наконец выбираю популярную модель «Сони» и расплачиваюсь в кассе. Я направляюсь к выходу из здания, когда за моей спиной раздается громкий хлопок. Машинально съежившись, я прячусь за деревянной скамейкой у фонтана. Молодая мать с младенцем на коленях с ужасом смотрит на меня. Я не в силах сдерживать собственные рефлексы. Оглядевшись в поисках источника звука, я вижу в нескольких метрах от себя кружащееся в воздухе облако из голубых полосок фольги. Маленький мальчик плачет, держа в руке веревочку от лопнувшего шара – вероятно, полоски были внутри. Родители пытаются успокоить малыша, а к ним уже бежит девушка в разноцветном костюме, помощница клоуна. В руке она держит новый шарик, который вручает расстроенному ребенку. – Прошу прощения, если вас напугал, – говорю я женщине на скамейке. – Я только что вернулся из миссии в Ремарке и еще не привык. – Да, понимаю, – отвечает она, хотя по ее голосу ясно, что она ничего не понимает. Я не чувствую ни злости, ни замешательства – скорее то, что я не на своем месте. У меня нет ничего общего с этими людьми, пришедшими за воскресными покупками. Я всю жизнь скверно себя чувствовал посреди толпы, но теперь одичал вдвойне. Лучше уж вернуться домой, пока я не сделал чего-нибудь плохого кому-то или себе самому. Понедельник, 13 июня, 14.50 Шоссе D62, Республика Рамма Около полудня мне позвонил Крис. На этот раз приглашение в Палавию стало для меня настоящим избавлением. Все протесты отца, который хотел, чтобы я остался с ним, оказались безуспешны. Честно говоря, я не выдержал бы больше в столице, что-то велело мне покинуть дом. Я не мог дождаться встречи с парнями из взвода. До Палавии ходит не слишком много поездов, так что, хотя я люблю на них ездить, а мой дед был железнодорожником и в детстве брал меня с собой на работу, я выбрал автобус, – лишь бы как можно скорее поехать к кому-то, кто поймет, как я себя чувствую. Лишь бы не рассказывать постоянно «как там» и не высматривать опасность за каждым углом. Баллард упоминал насчет Вернера – будто бы Адам нашел ученого, который работал с Филипом Мейером, но больше по телефону ничего говорить не хотел. Если это хитрость, чтобы выманить меня из Раммы, – я охотно дам себя обмануть. Бросив в рюкзак кое-какие вещи, я отправился в путь около двух часов дня, и теперь смотрю из окна автобуса на поля и зеленые луга, на которых пасутся коровы. Ярко светит солнце, но, похоже, собирается гроза. На перроне автовокзала в Палавии уже ждут Баллард и Вернер. Похоже, Крис в самом деле не врал и организовал встречу. Адам хромает на левую ногу и мрачно смеется, что его обманула судьба – за все время службы в Ремарке он не получил ни одной травмы, а на второй день отпуска вывихнул лодыжку на лестнице в собственном доме. Повреждение на вид несерьезное и должно пройти до конца отпуска. – В худшем случае буду стрелять по тем мудакам сидя, – добавляет он. До дома Криса мы едем на такси, поскольку хозяин успел выпить пару банок пива. Вернер добрался до Палавии на час раньше меня, и они посидели в вокзальном баре, дожидаясь автобуса из Раммы. Мила, жена Криса, оказывает нам радушный прием. На столе оказываются яства, о которых у тетки Беллы даже не слышали, – рыбный суп с креветками, утка по-пекински и фаршированная мясом паприка. Есть еще кукурузные лепешки, которые сперва кажутся сладкими, но потом от них жжет во рту. Впервые с начала отпуска я ем с удовольствием и накладываю себе еще кусок мяса. – Ну как вам, господа? – допытывается Мила. – Великолепно! – отвечаю я с набитым ртом. – Жаль, что вы жена Криса, – говорит Адам. – Немедленно бы на вас женился. – Думай, что говоришь, – грозит пальцем Баллард. – А то моя жена может и поверить. – Уже поверила. – Мила хлопает его по спине. – Кстати, знаешь, Адам, что она опаснее, чем повстанцы? Нападение на базу Адмирум – по сравнению с ней детские игрушки. Мила откидывает назад светлые волосы и строит грозную физиономию. Она подает нам рассыпчатые пирожные и кофе, после чего улетучивается к подруге, сообщив, что вернется через два часа. Баллард даже не скрывает, что будет лучше, если к тому времени мы уже уйдем. Терпимость любой супруги имеет свои границы. – Я бы оставил вас переночевать, – говорит Крис, – но, сами понимаете… Я приехал на несколько дней, так что нам нужно немного побыть вместе. – Ясное дело, – киваю я. – Через две улицы отсюда есть приличный недорогой отель. Остановитесь там до завтра. После завтрака поедем в Град, за тридцать километров от Палавии, а потом я подброшу вас на вокзал. – А что там в Граде? – удивленно спрашиваю я. – Психиатрическая больница, – отвечает Вернер. – Месяц назад я попросил брата, способного компьютерщика, чтобы он пошарил в Сети и выяснил что-нибудь про исследовательскую группу с базы Дисторсия. Оказалось, что вместе с Мейером работал физик из Раммы, доктор Бернард Вайнхаус. После возвращения из пустыни Саладх ему пришлось лечиться у психиатров, пока он в конце концов не попал в клинику в Граде. Это одна из крупнейших больниц такого типа в стране. – Если этот человек серьезно болен, нас к нему не пустят. Или с ним будет тяжело объясниться. Не знаю, есть ли в том смысл. – Я проверил, Маркус. Вчера я разговаривал с ним по телефону. Психиатрическая больница – не тюрьма, и даже в тюрьме осужденным положены свидания. – Но с ним вообще можно общаться? – Вполне. Может, у него и есть какие-то галлюцинации, этого я не знаю, но умственно отсталым он мне не показался, скорее достаточно умным и симпатичным человеком. И он сказал, что, если мы хотим поговорить о Ремарке, он с удовольствием с нами встретится. – Даже верить не хочется – столько везения сразу. – Я тоже так подумал, – вставляет Крис. – Но, собственно, что нам терять? Несколько часов, за которые Мила задаст мне завтра перцу, и только. – Моя старуха только рада, что я уехал, – говорит Вернер. – Такая же вредная, как и жена нашего сержанта. – А моя осталась в Хармане. – Да, кстати, Маркус, как там Неми? – Я звонил ей несколько раз, но она не отвечает, – внезапно я ощущаю навалившуюся тяжесть. – Наверняка обиделась из-за того, что я не хотел, чтобы она летела в пустыню. Мы с ней из-за этого поссорились на базе Кентавр. Я объяснял Неми, что она может отказаться от участия в этой операции, но она чертовски боится потерять контракт и не получить убежища. Мы разговариваем так еще около часа, сравнивая свои впечатления от отпуска и слегка сетуя на судьбу. Если из этой пьяной болтовни что-то и следует, то только черная картина солдатской жизни. Короче говоря, мы в полной заднице, даже вернувшись на родину. Разве что кто-то тебя ждет и скучает – так, как Мила ждет Балларда или Мария Нормана. Мы с некоторой неохотой собираемся. Крис провожает нас до подъезда, мы пожимаем внизу друг другу руки и отправляемся вдвоем в отель. Вернер постоянно спотыкается, но, похоже, все реже. В отеле берем два соседних номера и в коридоре договариваемся выпить вечером водки. Ничего другого нам в голову не приходит.