– Хрен там, господин сержант. Они переправляют оружие и людей горными тропами. По автостраде ездят только гражданские, лохи и самоубийцы. Я размышляю о Доктрине Видимости и ее фатальных последствиях. Персонал Адмирума был выставлен против атак партизан как подтверждение, что МСАРР контролирует эту территорию. Естественно, лишь в теории, поскольку пустыню и горы не контролирует никто, даже люди Гарсии. У каждого есть какие-то гнезда, в которых он закрепился, а остальное – ничейная земля. Не стоит забывать, что среди ремарцев есть несколько враждебных группировок, которые сражаются друг с другом. Если бы база Адмирум получила хотя бы несколько беспилотников, она могла бы патрулировать более обширную территорию, но и с этим дела обстоят не лучшим образом. – У нас были два «сокола», – рассказывает Вернер. – Один вышел из строя месяц назад. Другой мы выпускаем редко – повстанцы едва его не увели, и нам с трудом удалось призвать его обратно. Он летает не дальше чем за несколько километров от базы и только там, где хорошая дальность связи. – То есть вам приходится патрулировать самим? – Мне по-настоящему его жаль. – Хуже всего выезды в пустыню. В последнее время было несколько таких операций, и позавчера случилось нечто странное. – Капрал прикуривает уже третью сигарету. – Один из «скорпионов» съехал с автострады, чтобы проверить какой-то разбитый остов, стоявший в чистом поле. Когда парни к нему подошли, что-то взорвалось – не знаю, наверное, какая-то бомба. Голубая вспышка поразила Крысу, то есть рядового Гинека. У него поехала крыша, он начал метаться и кричать, будто умер. Его едва удалось затащить в машину. – И что с ним? – настороженно спрашивает Голя. – Лежит в госпитальном контейнере. Медик напичкал его порошками, а вы вроде должны забрать его в Харман. Так я слышал. Больше разговаривать мы не можем – сержант Михалич зовет капрала и велит своим людям собираться. Им предстоит немедленно ехать к контрольному пункту, возле которого случилась крупная перестрелка. Внезапно мы остаемся одни, не зная даже, что сказать. Ларс лишь недоверчиво качает головой. Пурич и Водяная Блоха спрашивают, что нам удалось узнать, и я вкратце излагаю им, насколько тут все дерьмово. Голя сообщает, что через пятнадцать минут мы отправляемся обратно. Мы быстро подкрепляемся, хлебаем воду из фляжек и бежим в туалет, если кому-то вдруг надо. Ровно в семь тридцать мы готовы. Лейтенант Лумстин с местным санитаром ведут к нашему «скорпиону» полубессознательного солдата. Виктор Гинек занимает место Голи сзади машины. Он скорее лежит, поддерживаемый импровизированными ремнями, чем сидит. Из-под полуприкрытых век поблескивают вывернутые белки, изо рта течет слюна. Я знаю, что парням не по себе, и вряд ли этому стоит удивляться. Отчасти такое ощущение, будто у нас на борту труп, а не раненый рядовой. Я мысленно благословляю сержанта за эту сомнительную честь. Среда, 9 марта, 07.55 Окрестности Кардама, провинция Саладх, Южный Ремарк Вим Гаус бросает взгляд через плечо на бесчувственного солдата. Водяная Блоха пытается шутить, чтобы его отвлечь, но у меня такое ощущение, что нашего великого воина сейчас стошнит. Общество Гинека ему явно не подходит. Он молчит, но от лица его будто отлила вся кровь, что отчасти выглядит даже забавно. У меня не так уж много времени, чтобы за ними наблюдать. Я всматриваюсь в экран своего планшета. «Сокол» спокойно летит над нами, когда мы съезжаем с автострады, и позже, когда мы ползем по разбитой дороге к мосту через Реду. Мы расположились в колонне в соответствии с нумерацией отделений – наш «скорпион» едет третьим. Деревянная конструкция кажется еще более разболтанной, чем раньше. Возможно, ее повредили военные грузовики. Мы пересекаем пустой перекресток и проезжаем мимо сгоревшего сада. Уже видны строения Кардама. Дорога огибает городок, мелькает запыленный указатель в сторону центра. Я снова перевожу взгляд на экран, и меня на секунду охватывает паралич. То, что происходит, требует немедленного принятия решения. Нужно что-то делать – и быстро. Ну, давай же, Маркус, мать твою! Я бью прямо по яйцам Пурича, который стоит на месте стрелка. Даниэль складывается пополам и со стоном оседает внутрь машины. Еще одна секунда. Заебись. – Тормози! – ору я в ухо Ротту. Джим инстинктивно вдавливает педаль в пол, и нас швыряет как на американских горках. Гаус и Дафни валятся на Пурича, а я ударяюсь шлемом о переднее стекло. Мгновение спустя на нас налетает четвертый «скорпион». Удар не слишком сильный – Труман среагировал сразу же. Усиль всегда его хвалил, говоря, что тот неплохой водитель. За окнами поднимается пыль, а в наушниках слышится нечеловеческий вой. – Четверо из машины! – приказываю я. – Обстрел с обеих сторон! Парни приоткрывают дверцы и бросаются плашмя на дорогу, занимая позиции, как на тренировке, без лишних вопросов. Внутри остается только Пурич, который, несмотря на боль в яйцах, возвращается к своему MG2. Времени на размышления нет – мы лежим на асфальте, и каждый берет на себя свой сектор. Но выстрелы ни с какой стороны не раздаются – только этот гребаный вопль в наушниках. Водяная Блоха лежит рядом и вопросительно смотрит на меня. – Доложите обстановку! – кричит сержант Голя, который ехал в четвертом «скорпионе». – Говорит первый, мы потеряли стрелка, – отвечает Баллард вместо своего капрала. – Второй, мы потеряли стрелка, – докладывает Ларс Норман. – Третий, без потерь, – последним сообщаю я. Из хижины с правой стороны дороги выбегает мужик в темной одежде и мчится через заросшее поле в сторону леса. Пурич выпускает очередь из автомата, перерезая его чуть ли не пополам. Беглец падает наземь, словно пораженный молнией. Больше ничего не происходит. Можно подняться и осторожно оценить потери. Кто-то из первого «скорпиона» лежит без чувств на дороге, но я уверен, что убитые остались в машинах. Старший рядовой Ромер и старший рядовой Блинт. – Что это, мать твою? – спрашивает рядовой Инка, стрелок из четвертого отделения, который остался в машине. На уровне его лица на солнце блестит тонкая проволока, натянутая между деревьями. Тихий убийца из Кардама. «Сокол» зафиксировал весь ход событий, бесстрастно наблюдая за трассой. Я перематываю назад запись с камеры дрона и показываю сержанту момент, когда у Ромера отвалилась голова. Проволока, а точнее длинная фортепьянная струна, без каких-либо проблем отделила голову от туловища. Та покатилась в сторону вместе со шлемом, а тело лишь мгновение спустя упало внутрь машины, извергая кровь. Именно потому капрал Талько лишился чувств, выйдя из машины. Второй стрелок, старший рядовой Блинт, был чуть ниже ростом и не столь высоко поднял свой помост. Струна попала ему в рот, отбросила голову назад и, дернув за челюсть, сломала шейные позвонки, заодно вырвав несколько передних зубов и срезав верхнюю губу и нос. Если бы не сломанный позвоночник, он остался бы жив, превратившись в изуродованного калеку. Возможно, ему повезло, что он умер. Я ударил Даниэля через секунду после того, как погиб Ромер. Ротт почти сразу же начал тормозить. Я быстро подсчитываю в уме: мы ехали по разбитой дороге со скоростью сорок километров в час, то есть одиннадцать метров в секунду, в рассредоточенной колонне, с дистанцией в двадцать метров между машинами. Соответственно, первую машину от последней отделяло около шестидесяти метров. Если бы мы не затормозили, а Пурич не убрал бы голову, за пять с половиной секунд мы потеряли бы всех стрелков. Чудо, что Олаф Инка остался жив. Какой-то сволочи пришла в голову воистину гениальная идея натянуть ту проволоку. Сержант Голя, похоже, думает о том же самом. Он недоверчиво смотрит на экран, сжимая кулаки, а потом сдавленно спрашивает: – Как ты это сделал, Маркус? – Что, господин сержант? – Как ты сумел так быстро среагировать?! – Не знаю. Просто заметил опасность и среагировал. – Блядь, да ты, похоже, вообще не человек. – Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, явно в шоке. – Ты спас двоих товарищей. – Но двое погибли, – отвечаю я. Мы обыскиваем окрестные дома. Везде пусто – выбитые окна, разрушенные и разграбленные помещения. Даже краны выкручены из стен. Отделение Ларса Нормана проверяет мужчину, которого убил Пурич. Вернувшись, они говорят, что очередь прошила его наискосок, продырявив спину и оторвав кусок черепа. Документов при нем не нашлось. Кто-то трясущимися руками поднимает из канавы голову Стефана Ромера, кто-то перерезает ножницами проволоку, кто-то приводит в чувство капрала Талько. Гаус блюет, утирает рот ладонью и прислоняется к борту машины. Сержант Голя приказывает нам вернуться в «скорпионы» и ехать дальше. Внешне он спокоен, но я вижу, что с нашим командиром что-то происходит. Вид его далек от нормального. За неполные три недели он потерял шесть человек и теперь проигрывает свою войну. Мы едем в тишине, ее изредка прерывают лишь стоны раненого рядового с базы Адмирум. Я откладываю планшет в сторону – сосредоточиться все равно не удастся. Меня тревожит вопрос, почему ремарцы не устроили более серьезную засаду. На этой дороге они могли бы перестрелять нас всех. Может, проволока была идеей террориста-одиночки. А может, просто случайный свидетель, живший в заброшенных руинах, испугался увиденного и решил сбежать как можно дальше от этой чертовой дороги. В этой стране никогда не знаешь, что перед тобой – иллюзия или реальность. Пятница, 11 марта, 15.10 Харман, провинция Саладх, Южный Ремарк Я жду приема у доктора Заубер, сижу в здании медсанчасти у кабинета в конце коридора и таращусь в коммуникатор. Из-за приоткрытой двери доносятся обрывки фраз. Капитан Заубер и лейтенант Дереш обсуждают пациента. Речь идет о Викторе Гинеке – по крайней мере, такой вывод можно сделать из разговора. До меня долетают слова «синдром посттравматического стресса» и «синдром Котара». Врачи размышляют над причиной повышенной активности височных долей мозга. Похоже, мощный электрический разряд или магнитное поле вызвали у солдата с Адмирума галлюцинации. Дереш упоминает что-то насчет «шлема бога», а потом уходит, не удостоив меня даже взглядом. Я неуверенно стучу в дверь. Линда Заубер просматривает медицинскую документацию и жестом велит мне сесть на стул. Я жду, когда она закончит, и думаю о сержанте Голе, который после случившегося в Кардаме каждый день пьет и остается глух к нашим просьбам взять себя в руки. Ни мне, ни Усилю с Норманом не удается его удержать. Если он в ближайшее время не опомнится, командование отправит его на родину. Вся надежда на Северина – может, он сумеет призвать к разуму своего приятеля. – Сколько ты слышал из нашей дискуссии? – неожиданно спрашивает доктор Заубер. – Кое-что слышал. – Притворяться глухим нет никакого смысла. – Можно спросить, что такое «синдром Котара», госпожа капитан? – Редкое расстройство, Маркус, так называемый синдром живого трупа. Больной страдает нигилистическими фантазиями и считает себя мертвым. У него ослаблено ощущение боли, он утверждает, будто у него сгнили внутренности, будто он пустой внутри, и так далее. Синдром Котара сопровождается тяжелой депрессией. Но не будем об этом. – Прошу прощения. – Можешь не извиняться, мы пока не научились забывать по приказу. – Она пристально смотрит мне в глаза. – Я запрещаю тебе кому-либо говорить о том, что ты услышал. – Так точно. – Только паники нам еще сейчас не хватало. Если я узнаю, что по базе ходят слухи насчет диагноза рядового Гинека, последствия для тебя будут суровыми. За всё, включая имплантат. – Так точно, госпожа капитан. – Я чувствую, как по спине стекает капля пота. – Можешь быть свободен. У меня сейчас нет времени на всякую чушь. Пятясь, я выхожу из кабинета. Единственное, чего мне хочется, – исчезнуть с глаз раздраженного врача. В голове сменяют друг друга образы искалеченных стрелков, пьяного сержанта и стонущего рядового, который утверждает, будто умер в пустыне Саладх. Все это тонет в памяти, проваливаясь, словно камень, в голубизну сновидений. Происходит нечто, чего я пока не понимаю и не могу свести воедино. Я знаю лишь, что нам нужно бежать отсюда, но вместе с тем отдаю себе отчет в том, что мы все больше ввязываемся в эту войну. И поэтому я должен понять, в чем дело, узнать как можно больше. Вторник, 15 марта, 08.30